Сквозь толпу протолкалась вперед Аманда Маккатчен.
– Где мой Уилл? Отчего он не с вами?
Мэри похолодела. Обрадованная, отсутствия Маккатчена она даже не заметила… впрочем, и остальные, наверное, тоже. Все слишком изголодались, чтоб думать о чем-либо другом.
– Уилл в пути захворал, – негромко пояснил Стэнтон. – Но не волнуйтесь: до форта Саттера он доехал. Теперь отдыхает там и вас ждет.
– Захворал? Должно быть, он очень болен, если к нам не вернулся…
– Доктор сказал, поправится. Погода начала меняться, вот я и решил не медлить.
Действительно, погода менялась, но Мэри – вот странность – не замечала перемен, пока Стэнтон не упомянул о них. Между тем последние несколько дней жара шла на убыль, солнце садилось раньше, а вечера становились прохладнее и длиннее.
И все это означало, что до прихода зимы не так уж далеко.
Двумя днями раньше Мэри допоздна засиделась с братом, Уильямом. Во весь рост растянувшись на прохладной земле, оба смотрели на звезды. Таково было их любимое времяпрепровождение дома, в Спрингфилде, однако той ночью огромное черное небо, бескрайний простор, обычно внушавший ей веру в будущее, только напомнил ей, насколько она мала и беззащитна. В последние месяцы природа не раз показала поселенцам, как легко может с ними покончить. Должно быть, то же самое почувствовал и брат, спросивший:
– Как по-твоему, дойдем мы на запад живыми?
Вопрос этот мучил каждого, так что Мэри ему нисколько не удивилась, но разозлилась изрядно. Нет, не на несправедливость судьбы: кто-кто, а она-то давно поняла, что судьба – штука крайне несправедливая, и, сказать правду, никакой справедливости от нее сроду не ожидала. Возмущало и ошеломляло другое – та легкость, с которой в сердцах поселенцев укоренился страх и безысходность. Мэри с детства верила в некие незыблемые истины, и одной из них была несгибаемая стойкость, невероятная воля к жизни, помогающая человеку, ни перед чем не пасуя, процветать, развиваться, с честью выходить из любых испытаний.
Как только толпа начала редеть, она собралась с духом и подошла к Стэнтону, хотя тот до сих пор даже не взглянул в ее сторону.
– Вы к нам вернулись, – негромко заговорила она, не опасаясь, что кто-либо услышит ее в общем гомоне.
– Я же сказал, что вернусь, разве нет? – с мрачной улыбкой откликнулся Стэнтон, снимая вьюки со спины ближайшего мула.
Неужели за эти недели он позабыл о ней или, еще того хуже, решил, будто она возглавила всеобщую травлю Тамсен? В конце концов это же Мэри привела остальных к месту убийства Хэллорана… Что ж, если он так о ней думает, ей не в чем его упрекнуть, но объясниться с ним она вполне может. Не потому, что ищет его благосклонности, – просто так уж ей хочется.
К несчастью, такой возможности Стэнтон ей, видимо, предоставлять не собирался, отчего Мэри, конечно же, еще сильней захотелось все ему объяснить.
Едва взглянув на нее, Стэнтон вновь повернулся к собравшимся.
– Если все вы готовы, мы можем раздать остатки провизии. Но: никаких споров и никакой толкотни. Все уже поделено согласно вложенным суммам. Начнем, пожалуй, с Мерфи…
На привал обоз в тот день остановился рано. Всем не терпелось впервые за долгое время как следует поесть, отпраздновать спасение. Одной только Мэри было не до праздника: прежде всего ей требовалась возможность высказаться. В надежде урвать хоть пару минут наедине, она не сводила со Стэнтона глаз, однако его постоянно осаждали поселенцы, желавшие послушать, что ждет их по пути к форту Саттера, уже казавшемуся местом не менее призрачным, эфемерным, чем рай.
Порой ее одолевали сомнения, вправду ли Стэнтон так занят, или просто избегает ее, но отступать Мэри не собиралась. Это противоречило всему ее существу. Отец называл Мэри упрямицей так часто, что и не сосчитать, и в этом случае, пожалуй, был прав. Держась за спинами доброхотов и любопытствующих, она терпеливо ждала своего часа. Терпения ей было не занимать. И вот наконец Стэнтон, заметив ее поблизости, сказал что-то паре приехавших с ним мивоков и направился к ней.
– Не уделите ли вы мне немного времени, мистер Стэнтон? – спросила Мэри. В ее голосе явственно слышалась нервная дрожь.
Стэнтон молча кивнул, и оба пошли вперед рядом. Казалось, Мэри вот-вот вспыхнет огнем. От ужаса пополам с облегчением кружилась голова. Сколько раз молилась она о его возвращении, о возможности поговорить с ним и все расставить по местам, а вот сейчас, когда он здесь, не знала, с чего начать разговор.
– Я боялась…
Голос дрогнул, осекся.
– Я боялась, что никогда больше вас не увижу.
– Возможно, так оно было бы лучше, – негромко, твердо ответил он.
Мэри вздрогнула, словно ее хлестнули по щеке.
– Неужели я настолько вам отвратительна?
– Мэри…
На сей раз его голос прозвучал мягче.
– Не понимаю: как вы можете? – возмущенно продолжала она. – Вы даже не дали мне шанса оправдаться. Мы с вами словом не перемолвились с тех самых пор…
– Вам ни к чему оправдываться – ни передо мной, ни перед кем-то еще. Вы, Мэри, мне вовсе не отвратительны. Нисколько не отвратительны.
В этот миг лицо Стэнтона, как ни старался он сохранить прежний, серьезный вид, озарилось широкой улыбкой, и Мэри показалось, будто все это ей снится, а может, чудится от голода и усталости. Бред какой-то… как же его понимать?
– Но если я вам не отвратительна, отчего вы упорно меня избегаете? – продолжала она. – Почему говорите, что не хотели бы впредь со мной видеться? Боюсь, мистер Стэнтон, я вас не понимаю… либо вы не понимаете сам себя.
– Скорее, последнее, – ответил Стэнтон. Улыбка на его лице сменилась легкой скорбной усмешкой. – Видите ли, дело вовсе не в неприязни к вам. Боюсь, вы мне, наоборот, весьма симпатичны. Это меня, если хотите знать, и заставляет держаться поодаль. Не могу я допустить, чтоб вы обо мне плохо думали.
– Чтоб я плохо думала о вас?! – Тут уж и Мэри, в свою очередь, заулыбалась. – Я все это время только о вас и думала, но ничего плохого в моих мыслях не было.
Потрясенной собственной смелостью, ей захотелось прикрыть рот ладонью, чтоб заглушить удивленный смех. Однако в этом Стэнтон ее опередил – рассмеялся первым, и его смех зазвенел вольно, маняще, словно вода в каменистом русле ручья. В его смех хотелось войти, нырнуть, поплескаться, напиться им, отмыться в нем дочиста.
– Ну что ж, этому я искренне рад, – сказал он. – Теперь и на душе гораздо легче.
Знал бы он, насколько легче на душе сделалось самой Мэри! Казалось, у нее вот-вот закружится голова. Нахлынувшие чувства поразили ее до глубины души. Как метко, как явственно сама судьба подсказывала, что человек этот, Чарльз Стэнтон, незаметно для самой Мэри занявший все ее мысли, – тот самый, предназначенный именно для нее! Для нее и только для нее. В этот миг ей окончательно, бесповоротно, как будто вся ее жизнь с самого начала как раз к тому и шла, сделалось ясно: она, Мэри Грейвс – серьезная, невероятно практичная, многотерпеливая Мэри Грейвс – безоглядно, глупо, блаженно влюблена в Чарльза Стэнтона.
Что ж, раз она так уверена в этом, скрывать правды нельзя. Нужно рассказать ему обо всем. Рассказать поскорей. Поскорей… но еще не сейчас. Чуть позже. В конце концов, познакомившись, они провели в разлуке почти столько же времени, сколько рядом, а значит, лучше бы подождать, пока второе не превзойдет первое, и уж затем дать волю чувствам. Пожалуй, так оно будет вернее всего… а Мэри более чем когда-либо хотелось бы не ошибиться.
Оба неспешно шли вдоль ручья. Предвечернее солнце уютно покоилось на их плечах, и Мэри начала рассказ о том, что произошло, пока Стэнтон был в отъезде, – о гибели Снайдера и об изгнании Рида. Последнее оказалось для Стэнтона жестоким ударом: Риду он доверял и признался Мэри, что изрядно встревожен: подумать только, как быстро партия обратилась против него!
Рассказала Мэри и об остальном. Старый бельгиец, Хардкоп, захворал и, всеми покинутый, отстал от обоза, а Якоб Вольфингер отправился назад, за ним, да так и не вернулся. После этого над лагерем каждую ночь слышался негромкий плач Дорис Вольфингер, будто бы осознававшей, что муж не вернется, лишь постепенно.
– Не знаю, что обо всем случившемся с нами и думать, – откровенно призналась Мэри. Казалось, пережитое вновь навалилось на плечи всей тяжестью. – Не знаю даже, кто человек порядочный, а кто нет. Дома, в Спрингфилде, все было так просто… но ведь ни один из этих добрых людей палец о палец не ударил, чтоб помочь бедному мистеру Хардкопу, когда Льюис Кезеберг вышвырнул его из фургона, или вернуться за сгинувшим без вести мистером Вольфингером. Похоже, каждый заботится только о себе. Все говорят, будто Тамсен лжет, сочиняет насчет загадочных людей, напавших на нее в котловине. Даже те, кто когда-то ей верил, теперь ее презирают, но я же видела, как она выглядела после того пожара. Не понимаю, зачем бы ей такое выдумывать.
Стэнтон задумчиво покачал головой.
– Конечно, внимание Тамсен любит, но не такого неблагоприятного сорта. Вы правы, Мэри, все это крайне странно.
– И мистер Рид, – продолжила Мэри, не желая затягивать разговор о Тамсен и ее жутких историях. – Не таков он, по-моему, чтоб хладнокровно убить человека…
– И в этом вы тоже правы. Насколько я его знаю, на него это совсем не похоже, – жестко, сдержанно согласился Стэнтон.
– Сплошные загадки, сплошные нелепости, – вздохнула Мэри, устремив взгляд в марево над горизонтом. – Поэтому я, мистер Стэнтон, и радуюсь вашему возвращению. То есть и поэтому тоже, – зарумянившись, уточнила она. – С вами всегда все понятно. Мне… мне с вами рядом спокойнее.
Услышав это, Стэнтон сделался отчужденнее. Казалось, их вновь разделила крохотная, едва ощутимая пустота. Стэнтон шагнул ближе к ручью, чтоб не коснуться локтем локтя Мэри, и на нее дохнуло прохладой, не имевшей ничего общего с переменой погоды.
– Не понимаю, Мэри, отчего вы снова и снова оказываете мне доверие. Мне оно, разумеется, приятно, но вы должны знать: я этого не заслуживаю.