К тому времени с неба начали падать первые хлопья снега. Детишки, несмотря на усталость, резвились вокруг, ловя языками снежинки.
Все, кроме Доннеров, успешно спустились в котловину, миновав черное, точно тушь, озеро, окруженное россыпями валунов. Вокруг было темно и тихо, как в склепе.
– Здесь ночь и переночуем, – сказал тогда Патрик Брин, однако с тех пор минул уже не один день. Доннеры только-только остались позади, а Патрик Брин уже примерял на себя роль капитана.
Эдди поволокли скромные пожитки в жилище Брина, но Брин выставил их за порог.
– У меня детей больше, а стало быть, нам крыша нужнее, – заявил он.
Тем временем вторую избушку застолбили за собой Мерфи. Кровля ее просела, провалилась внутрь, однако Мерфи подняли ее, подперли и по возможности подлатали, чтобы укрыться от непогоды. Жилища Бринов от их избушки было не видно, и это устраивало всех как нельзя лучше: ополчившиеся друг на друга, Брины с Мерфи уже неделю даже не разговаривали.
Остальным пришлось искать убежище где придется. Грейвсы с Эдди устроились в шатре, растянутом под огромной сосной, и пригласили к себе Маргарет Рид с детьми. Что же до Чарльза Стэнтона, он жил отдельно от всех, разбив шатер у самого края прогалины, обращенного к темной глади горного озера.
Костры по возможности укрыли от снега, разложив их поблизости от избушки и шалашей, и собрались у огня, погреть руки. С тех самых пор снегопад не прекращался. Мало-помалу всех охватило тревожное нетерпение.
Признание Чарльза Стэнтона тоже легло на сердце нелегким грузом. Да, Мэри страстно верила в то, что любит его, но это место казалось слишком неподходящим, не благоприятствующим любви – как тут открыться ему? Для этого еще будет, непременно будет шанс позже. Когда они доберутся до Калифорнии. Или, по крайней мере, когда перевал очистится и они, миновав вон те горы, окажутся на ближайшем ранчо. Путь не так уж далек, а любовь – все равно что прощение, терпелива и глубока. Любовь подождет ее там, на той стороне.
– Завтра попробуем отыскать путь через горы, – сказал Брин, когда все собрались у костра.
Но то же самое он говорил день за днем, каждый вечер, и если буря вскоре не уймется… Что с ними будет тогда, Мэри себе даже не представляла.
Между тем Брин кивнул в сторону горных пиков, прекрасно различимых отсюда еще пару дней назад, но теперь совершенно невидимых. Уж не бредит ли он? Таких густых, обильных снегопадов Мэри за всю жизнь в Иллинойсе не видела еще никогда.
– До утра все постарайтесь как следует выспаться, – напомнил Брин.
Но поутру обнаружилось, что одна из коров обезумела. Поначалу Мэри решила, будто ее страдальческий рев – просто эхо снежной лавины, съехавшей в озеро.
Скотина мычала каждое утро, ревела от голода, требуя зерна, но зерна взять было негде. Держали коров в неровном кольце из уцелевших фургонов, и откопанную из-под снега траву коровы объели дочиста. Есть им сделалось нечего. Изголодавшиеся животные то и дело толкали фургоны в надежде сбежать.
Но вскоре Мэри увидела, в чем дело: на боку одной из коров зияли глубокие открытые раны, будто ночью на нее напала стая волков, однако корова каким-то неведомым образом сумела отбиться. Глаза ее налились кровью, с нижней губы хлопьями свисала пена. Увидев приближающихся людей, корова угрожающе склонила лобастую голову, фыркнула, принялась рыть снег копытом.
– Чего ж добру зря пропадать, – сказал Уильям Эдди и, не откладывая дела в долгий ящик, всадил корове пулю меж глаз.
– Проклятье, Эдди, – ругнулся Патрик Брин, – корова-то моя!
Прочий скот, глухо мыча, подался в стороны. Элеонора Эдди тоненько заскулила.
Корову разделали, разложили большие костры, но Мэри, наряду с многими другими, к угощению даже не притронулась. Увидев, как корова закатывала под лоб глаза, услышав ее безумный рев, она сразу же вспомнила истории о псах и енотах, заражавших укушенных бешенством. Правда, о пораженных бешенством коровах она не слышала никогда, но на авось полагаться не собиралась. Съестных припасов у них еще хватало, и от коровьего мяса она отказалась наотрез.
Но многие – слишком многие – успели изрядно изголодаться. Их-то, готовых забыть об осторожности ради свежего мяса, аромат жарящейся говядины и привлек в тот вечер к кострам.
За ужином у огня не рассказывали занятных историй, не смеялись, не пели, не пускали по кругу бутылок виски, как в самом начале пути. Запасы веселья и виски иссякли давным-давно. Теперь от костров доносилось лишь дружное чавканье, причмокивание да треск мяса, отдираемого зубами от кости.
Густой, частый снег окутал весь мир вокруг лагеря плотной вуалью, заглушив плач озябших младенцев.
Глава тридцать третья
Бледно-серый рассвет оставлял на губах вкус остывшего пепла.
Небо было затянуто плотными тучами. Из туч наземь сыпался легкий снежок: метель все никак не кончалась. Незадолго до зари снегопад завалил, погасил костры. Теперь от костров тянулись ввысь толстые щупальца черного дыма.
Потопав ногами, вернув онемевшие ступни к жизни, Стэнтон присоединился к остальным, собравшимся вокруг тлеющих углей последнего костра: быть может, тепло прогонит прочь сковавшее грудь оцепенение? Тут-то его и настигли последние слухи. За ночь исчез один из мальчишек Патрика Брина, тоже окрещенный Патриком, в честь отца. Глава семьи, его друг Долан и старший из сыновей, Джон, с рассветом вышли на поиски.
Однако в разгаре утра, часов около девяти, Патрик Брин и прочие разведчики вернулись в лагерь. Следов мальчишки они не нашли – никаких, кроме лужи крови, проступившей сквозь свежий снег посреди лесной чащи.
Тем временем Уильям Грейвс до сих пор не пришел в себя после вчерашнего пиршества.
– Лоб на ощупь горячий, как печь, – сообщила его мать, Элизабет Грейвс, скорбно поджав губы.
Джеймс Смит, возница, также накануне угостившийся мясом, обливался потом, словно в тропиках.
Кроме того, из лагеря сбежала тринадцатилетняя Вирджиния Рид. Куда она могла деться, никто даже не подозревал, однако все опасались самого худшего.
Мало этого: Элеонора Грейвс, девчонка примерно в тех же годах, раскрасневшаяся, с безумным блеском в глазах, принялась плясать на снегу, объявив себя принцессой фей.
Стэнтон вместе с остальными, уткнувшись взглядом под ноги, остановился в рыхлом сугробе у входа в жилище Грейвсов. Что сказать Франклину с Элизабет, никто не знал: слишком уж много несчастий обрушилось на их семью, причем в столь короткий срок. В шалаше, припав к груди Аманды Маккатчен, безутешно рыдала, оплакивая Вирджинию, Маргарет Рид.
– Просто неслыханно. Отчего Уильям с Элеонорой захворали так быстро? – бормотала убитая горем Элизабет Грейвс. – Еще вчера утром здоровы были. Здоровей некуда.
– Все эти испытания… наверняка они рано или поздно свое взять должны, – сказала служанка Ридов, Элиза Уильямс, сгорбившись примостившаяся на пеньке рядом с братом, Бейлисом.
– А помните, как быстро Люку Хэллорану сделалось худо? – заговорила Левина Мерфи, закутанная поверх шубы в шаль, и обвела взглядом всех вокруг, будто изо всех сил стараясь убедить собравшихся в своей правоте. – Помните, в какой его жар бросило? И вел он себя так чудно, будто горячкой нервической болен.
Из груди Элизабет Грейвс вырвался стон.
– По-вашему, у моего Уильяма с Элеонорой чахотка?
– Нет, чахотка так быстро человека не одолевает, – покачав головой, заверила ее Элиза Уильямс. – Я в Тэйлорсвилле за чахоточными ухаживала, видела. Она набирает силу со временем, мало-помалу. Совсем не так.
Стэнтон вспомнил Хэллорана в последние дни жизни – лихорадочный блеск в глазах, и как он чушь нес, если к нему кто пристанет, и как напал на Тамсен… Знакомых, больных чахоткой, у него никогда не бывало, однако в голову сразу пришли мысли об эпидемии, свидетелем коей он стал в Массачусетсе еще мальчишкой. По всему городу, будто разнесенная ветром, вспыхнула черная оспа, и, кажется, первыми от нее умирали именно дети – дети, подростки, старики, самые слабые…
Да, дело, похоже, ясное. Возможно, это безумие заразно – гнездится в теле, прячась внутри, и легче легкого передается другим.
Скверные новости. Даже не просто скверные: хуже в сложившихся обстоятельствах не придумаешь. Сообщать обо всем этом спутникам не хотелось отчаянно, но…
Неохотно выступив на середину круга, Стэнтон откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.
– Думаю, нужно проверить, что общего у всех заболевших. Вот, скажем, все ли они вчера ели мясо той самой коровы?
Разговоры стихли. Сошедшиеся уставились друг на друга, подняли брови, будто бы вспоминая, кто из них соблазнился вчерашним пиршеством. Многие побледнели как полотно.
– А ведь верно, – пролепетала Элизабет Грейвс, встревоженно прикрыв рот ладонью. – И Уильям мой, и Элеонора эту говядину ели. И возчик тоже, я видела.
– Выходит, мы все теперь захвораем?! – воскликнул Бейлис, едва не сорвавшись на визг.
Стэнтон, прося внимания, поднял руки над головой.
– Все может быть. Но паниковать рано. Давайте посмотрим, что будет дальше. Может, тому, что заболели немногие, есть объяснение. Может, болезнь поражает не всех до единого.
Серые глаза Мэри Грейвс потемнели, омрачились тревогой, и Стэнтон понимал, в чем причина. Накануне родители Мэри заставили угоститься говядиной всех ее братьев и сестер – когда, дескать, им еще доведется отведать свежего мяса? Всю причитающуюся их семье долю отдали детям. Сам Стэнтон опасности избежал, так как Мэри поделилась с ним подозрениями, а он, слава богу, ее послушался.
– Так вы говорите, корова была заразна? – побледнев, ахнула Левина Мерфи: никто из ее семьи пиршества не пропустил. – А с виду казалась совсем здоровой… если ран не считать.
Да, те самые жуткие раны…
Стэнтон повернулся к Левине.
– Может, в них, в ранах-то все и дело. Возможно, неизвестный зверь, напавший на корову, был заражен, и…
– Да волк ее порвал, волк, – вклинился в разговор Бейлис Уильямс, высказав общее мнение вслух. – Кто еще мог на нее напасть?