– Волк, либо медведь, – согласился Стэнтон. – Возможно, идущие за нами звери больны.
С этим он указал в сторону темного леса, окружавшего лагерь. Все повернулись к опушке.
Не понимал он одного: отчего зараза берет свое так быстро, каким образом одолевает жертву в считаные часы. Казалось, быстрее всего хворь поражает молодых, словно питаясь теми, кто сильнее и крепче телом. Проклятье, отчего с ними нет Эдвина Брайанта? Как кстати оказались бы сейчас его познания в медицине! Однако Брайанта нет, и тут уж ничего не попишешь: о неведомой хвори остается только гадать.
Пройдясь перед собравшимися из стороны в сторону, Стэнтон еще раз указал на опушку леса.
– Если мы не хотим, чтоб караулящие нас твари являлись сюда за коровами каждую ночь, принося с собою вот эту заразу, пора что-то делать.
Услышав его, Патрик Брин, с головой погруженный в тревоги, поднял взгляд.
– Что предлагаете? Коровы нам еще могут понадобиться, чтоб до конца зимы дотянуть.
Стэнтон вновь повернулся к собравшимся.
– Коров я предлагаю зарезать. Сегодня же. А туши для сохранности в снег закопать. Так оно проще, чем двадцать голов живьем устеречь, – ответил он. – Скот ваш, мистер Брин, значит, вам и решать. Не сделав этого, мы рискуем потерять всех коров одну за другой, скормить их лесному зверью без всякой для себя пользы. Что скажете?
Все взгляды устремились на Брина. Рослый, дородный, в меховой шубе и с медвежьей шкурой на плечах он казался настоящим гигантом. Брин оглянулся на жену, Пегги. Глаза ее покраснели от слез. Закусив губу, Пегги едва заметно кивнула.
– Ладно. Как вы говорите, так и сделаем. Ради блага всей партии.
Вскоре все взрослые мужчины собрались у озера, прихватив с собою ножи, топоры и веревки. Труд оказался нелегким, изнурительным, уже через час все перемазались кровью по локоть. От крови слипались волосы; топорища и рукояти ножей выскальзывали из рук. Дюжина костлявых ободранных туш свисала с деревьев, истекая горячей кровью, мешавшейся с талым снегом, от пара, клубившегося над землей, веяло теплом, сытостью.
Мясо пришлось сложить поленницей, будто дрова, и заморозить в снегу неподалеку, чтоб Патрик Брин без труда мог за ним приглядеть, но и не слишком близко, чтобы не приманить зараженных волков (если это действительно волки) прямо к себе на порог.
Стэнтон помогал остальным обкладывать туши снегом и льдом. Мяса вышло много, невероятно много, однако партии из шестидесяти человек, доведись им здесь зимовать, этим не прокормиться.
Оставалось только молиться, чтоб до зимовки дело не дошло.
Тут Стэнтону вспомнился узкий горный перевал, которым он проезжал всего несколько недель назад. При хорошей погоде оттуда до ранчо Джонсона всего две недели пути, только в таких условиях путь этот слишком опасен. Землю укрыли обманчиво ровные, однако очень глубокие снежные заносы. По такому снегу обозу, ясное дело, даже до перевала не дотянуть.
Мальчишек отправили отыскать под снегом побольше хвороста, а Стэнтон, Уильям Эдди и Джей Фосдик, муж сестры Мэри, Сары, принялись свежевать очередную корову. Сзади, с берега озера, доносился мерный, глухой звон металла о кость… и вдруг на берегу закричали.
Перебранка звучала все громче, и вскоре к ругани прибавился шум потасовки.
Отложив нож, Стэнтон смешался с толпой остальных, волной, точно муравьи, устремившихся к берегу. Протолкавшись вперед, он увидел дерущихся, Ноэ Джеймса и Ландрума Мерфи. Мальчишки… обоим не исполнилось еще и семнадцати.
– Что здесь у вас? – спросил Стэнтон, вклинившись между драчунами.
– Да вот, Мерфи с ножом вздумал баловаться, – сверкнув глазами, пояснил Ноэ. – Чуть пальцы мне не отрубил.
– Сам виноват, – усмехнулся Ландрум, здоровый крестьянский парнишка с простоватым, широким лицом, как две капли воды похожим на лицо матери, Левины. – Стоит, мух ловит, а у нас тут мужская работа, – продолжал он, явно играя на публику. – Не справляешься, Ноэ, так сиди в доме, с женщинами!
То был удар ниже пояса. Побагровев, Ноэ бросился на обидчика, но Стэнтон схватил его, прежде чем он успел хоть что-нибудь натворить. Однако сила мальчишки удивила Стэнтона не на шутку: удержать его стоило немалых трудов.
– Вам обоим здесь делать нечего: вы еще утром были больны. Ступайте-ка отдыхать.
С этим Стэнтон оттолкнул Ноэ на шаг назад, но мальчишка его не послушал. При виде кровожадного блеска в его глазах Стэнтон похолодел.
Однако первым в схватку, выставив перед собой окровавленный нож, бросился Ландрум Мерфи. Превосходивший его в проворстве, Ноэ отпрыгнул в сторону… но поскользнулся в рыхлом снегу. Толпа подалась назад, а Ландрум, не тратя время даром, бросился к Ноэ, сбил его с ног и вонзил нож ему в грудь.
Толпа хором ахнула, замерла.
Ландрум уселся на грудь Ноэ, точно сапожник на скамью. Прежде чем кто-либо успел его оттащить, сын Левины Мерфи поднес к миловидному – куда миловиднее его собственного, почти девичьему – лицу Ноэ нож, ловко отсек ему ухо, поднял трепещущий, точно изловленная рыбешка, трофей повыше…
А в следующую секунду с ухмылкой впился в него зубами.
Паника. Крики. Ландрум потянулся ко второму уху Ноэ, но тут Стэнтон схватил его за руку. Оттащить мальчишку и прижать к земле удалось лишь втроем. Вокруг орали без умолку. Сапог Ландрума угодил Стэнтону по зубам так, что в голове зазвенело, однако пальцев он не разжал.
– Убийство! – визжал кто-то. – Убийство! Дьявол!
Стэнтон стиснул Ландрума Мерфи в медвежьих объятиях. Грудь и плечи мальчишки вздымались вверх с каждым вдохом, все тело дрожало от возбуждения, и Стэнтон невольно отметил, как оно горячо, как от него пышет жаром.
– Что за дьявол в тебя вселился?! – заорал Стэнтон, вне себя от страха. – Кой черт тебя дернул?..
С изуродованного лица Ноэ, заливая грудь, алой лентой струилась кровь. В воздухе вновь закружились снежинки.
Элиза Уильямс поспешно отскочила от раненого.
– Это безумие, вот что это такое! Пережитые мытарства всех нас сводят с ума!
Да, Стэнтон слышал о людях, обезумевших в дикой глуши, несущих бессмыслицу и бегающих на четвереньках. Слышал, как путники, заплутав в снегах, забывали, как их зовут, кто они таковы, что они – вообще люди.
Но здесь дела обстояли иначе.
Тут ему вспомнились Доннеры. Отставшие невесть на сколько миль, обоз они до сих пор не догнали. Несомненно, им тоже пришлось встать где-то лагерем, как и всем остальным. Что с ними станется? Сомнений быть не могло: то же безумие наверняка постигнет и их. При мысли о том, что помочь им Стэнтон не в силах, на сердце сделалось тяжело, однако здесь он был нужнее.
Следом за Доннерами в памяти неожиданно снова всплыл Хэллоран, точно безумец, игравший на скрипке всего за несколько дней до гибели… но ведь это случилось давно, далеко позади.
– Я бы в этом даже не сомневался, – резко сказал он, – но, может быть, причина безумия – та же болезнь. Возможно, оно заразно.
В тот вечер, разглядывая сугробы, укрывшие путь впереди, Стэнтон думал о Мэри. Чистую, словно снег, ее хотелось бы любить с чистым сердцем. Казалось, все эти снега, все опасности хотят поглотить его прошлое, стереть всю память о нем без остатка столь же страстно, как и он сам, но между делом уничтожают, превращают в нечто иное самого Стэнтона. Дед непременно сказал бы, что их ужасное положение – тоже часть замысла Божия, но… будь Стэнтон проклят, если сумеет понять, какой во всем этом смысл! Правда, пережитое помогло ему убедиться в любви к Мэри Грейвс. С каждым днем Мэри все больше и больше казалась кем-то наподобие ангела с картины в гостиной дедова дома – безупречного, чистого, но при этом недосягаемого.
Остальные, не смыкая глаз, следили друг за другом. Загадочная болезнь, если это болезнь, вполне могла проявляться точно так же, как любая другая хворь, вот все и смотрели, не расчихается ли кто, не закашляет ли, не забудется ли в жару.
Ноэ Джеймс умер, не дожив до утра.
Глава тридцать четвертая
Возле Олдеркрик Доннеры простояли больше недели, и снегопад не прекращался ни на день. Мало-помалу Элите начало чудиться, будто весь мир съежился до величины их шатра под раскидистой кроной огромной ольхи, посреди круга костров. Костры по настоянию Тамсен жгли каждую ночь, отчего снег вокруг них стаял, но за кострищами не осталось ничего, кроме пушистого белого одеяла. Большинство деревьев скрылись под снегом до половины. Тамсен с дядюшкой Джейкобом решили, что для фургонов сугробы слишком уж глубоки, принялись рассуждать, далеко ли смогли бы уйти на снегоступах, кабы они нашлись под рукой, но все эти разговоры обернулись ничем, так как снегоступов с собой захватить никто не додумался.
Так они и застряли посреди неумолимо углубляющегося снега пополам со льдом.
Однако во всех этих снегах, в отдаленности лагеря, угнездившегося среди высоких гор, имелось и нечто хорошее: похоже, мертвым сюда, следом за Элитой, добраться не удалось. Даже мертвым хватило ума не соваться в это проклятое место. Впервые за многие месяцы голова не гудела от обрывков их споров, скверной ругани и бессмысленной болтовни. На смену голосам мертвых явились стоны отца, все еще хворого, лежавшего под грудой одеял у задней стенки шатра, где Тамсен часами хлопотала над ним.
В те дни Элита впервые задумалась, не умрет ли отец. Ясное дело, смерть давно преследовала их по пятам, но так близко еще не подбиралась ни разу. Сейчас она крутилась у самых ног, будто пес-попрошайка, запах смерти пропитал волосы, намертво въелся под ногти. Смерть таилась повсюду вокруг – таилась, ждала.
Подумав об этом, Элита ужасно затосковала по Томасу. Как не хватало ей его улыбки, обращенной к ней, пока никто этого не видит, как не хватало тех поцелуев украдкой, когда им удавалось ненадолго остаться наедине… Теперь их разделяли многие мили снегов, таких глубоких, что в сугроб уйдешь с головой, утонешь в снегу, как камень. Когда им снова удастся увидеться, если удастся вообще?