Голодная дорога — страница 6 из 8

КНИГА ШЕСТАЯ

Глава 1

Я стал сильнее и уже отваживался выходить на улицу. Меня осенило, что чем дольше я буду оставаться живым, тем большей свободы я смогу достигнуть. Когда я выходил играть, казалось, в этом мире что-то менялось. Кусты буша и странные растения повсюду начинали дико разрастаться. Дождь пробивал дыры в земле. Улицы становились непроходимыми из-за грязи. Сваленные деревья лежали на дорогах и тропинках. Электрические провода болтались в воздухе. Я пытался бродить, но вода пресекала мои попытки. Дождь уменьшал этот мир. В лесу земля была жирной от грязи, желтых листьев и размокших жертвоприношений. Я бродил по запустению нашего района. Радости в этом было немного. Дождь превратил наши улицы в болото. Когда-то все улицы нашего района были частью реки, и, как всегда, бог дождя отвоевал свел владения.

Идти было некуда, и я был вынужден соглашаться на развлечения, которые мне предлагала улица. Два места на нашей улице, которые я должен был обходить, притягивали меня как магнитом. Я взбирался на дерево, садился на ветку как неуклюжая птица, и наблюдал за обоими домами. Дети играли у бунгало слепого старика. Его стул стоял на веранде, промокший от дождя. Окно было разбито, и комната казалась пустой. Бар Мадам Кото был другим. У ограды стояла вода и все поросло сорняками. Доски, положенные на камни, вели к входу в бар. Вывеска болталась криво. Сквозь пластиковые занавески я мог видеть, что происходит внутри. От столба с улицы на крышу бара были протянуты электрические провода. Только Мадам Кото удостоилась такой привилегии. Несколько машин подъехали к входу и просигналили. Группа женщин вышла из бара со смехом и болтовней. Танцуя под звуки музыки, они бежали по доскам. Мадам Кото, чей живот стал еще больше, вышла и помахала им забинтованной рукой. Машины увезли женщин.

Мадам Кото постояла у двери, осматривая окружающий мир. Белое ожерелье гордо красовалось на ее шее. Вскоре она уставилась в моем направлении. Долго смотрела на меня, и затем, к моему изумлению, пошла в мою сторону. Я попытался слезть с дерева, но шорты у меня сзади зацепились за ветку. Я решил покориться воле Мадам Кото. Выверенными шагами, перекатывая свое грузное тело, без видимых усилий грациозно обходя предательские лужи и ямы, она шагала ко мне. Она была очень массивная. Сам вес ее набедренных повязок придавал ей причудливое величие. Усталость придавала ее лицу новые выразительные черты. Она стояла рядом с деревом, пристально смотря на меня, и сказала:

— Азаро, что ты тут делаешь?

— Ничего.

— Ты воображаешь себя птицей?

— Нет.

— Так почему ты так смотришь на меня?

— Я не смотрю.

— Ну-ка слезай с дерева!

— Нет.

Она пронзила меня взглядом. И затем внезапно сказала:

— Что ты делал в моих снах?

— Ничего.

Она попыталась схватить меня за ногу, но я вовремя убрал ее. Она подпрыгнула, неудачно приземлилась, ушибла ногу и оставила попытки снять меня с дерева. Она сказала:

— Если я еще раз поймаю тебя во сне, я тебя съем.

Затем она побрела обратно к бару. Когда она исчезла за занавесками, вышли женщины, которые уставились на меня и стали делать в мою сторону презрительные жесты. Когда им надоело смотреть на меня, я слез с дерева и пошел домой.

Папа вернулся с работы рано. Он пришел с голой грудью и потный. Он избивал мешок, набитый тряпками, который ударялся о стену. Он посмотрел на меня, пот стекал у него по лицу, и сказал:

— Сын мой, твой отец тренируется.

— Зачем?

— Чтобы стать чемпионом мира.

Он продолжал дубасить эту связку тряпья, так что стены дрожали и с каждым ударом дом сотрясался до самого основания, а сам он неистово пыхтел. Он все бил этот мешок, пока в стену не постучал сосед.

— Что ты хочешь сделать, а? — крикнул он. — Ты хочешь разбить стену? Иди и нанимайся в армию вместо того, чтобы раздражать людей!

Папа прекратил дубасить мешок и стал боксировать с тенью. Каждый особенно мощный удар по воздуху он сопровождал именами реальных и воображаемых врагов и набором брани. Он прыгал кругами, нырял по-утиному, делал короткие выпады, наносил апперкоты, обманные удары и отпрыгивал. Пена от пота проступила на его груди. Наконец он устал, пошел и принял ванну. Когда он вернулся, я стал раскладывать еду. Он запретил мне это делать, и разложил еду сам. Мы поели вместе.

Когда мы закончили есть, я пошел мыть посуду. Папа сел на стул и закурил. Он все еще не мог успокоиться, когда я вернулся. Я молча за ним наблюдал. Он часто посматривал на меня и улыбался. Через какое-то время появился лендлорд. Он даже не постучал. Он ворвался к нам в комнату, оставив дверь распахнутой настежь, и адресовал свои жалобы всему поселению.

— Мне сказали, что ты разрушаешь стены! Если ты сломаешь что-нибудь в моем доме, гром поразит тебя. И лучше бы тебе начать собираться и уезжать отсюда. Я устал от твоих проделок!

Он вылетел как вихрь. Папа продолжал курить. Он не двигался. Когда лендлорд вышел, Папа встал, закрыл дверь и снова сел на стул. До прихода Мамы мы не проронили ни слова.

Глава 2

Мы и не предполагали, насколько серьезно Папа занялся боксом. Он начал тренироваться как умалишенный. Иногда он вставал ночью, подпрыгивал, уклонялся, наносил ответный удар, выпад, свинговал и избивал своих воображаемых соперников. По утрам, прежде чем поесть, прежде чем сунуть в рот жвачку, он отрабатывал бой по всей комнате. Иногда он будил меня топотом ног и глубоким дыханием. Я смотрел на него, не поднимаясь с мата, и видел, как его ноги гиганта прыгают вокруг моей головы, а локти блокируют его лицо. Он боксировал по натянутой веревке для просушки одежды, пока та не оборвалась. Он нападал на мух и бил москитов. Он занимался спаррингом со своей тенью, словно это был его самый злейший враг. Он заставлял меня стоять на кровати и держать для него сложенное полотенце. Он атаковал его со всех сторон. Его движения стали похожи на движения краба, и он разрабатывал самые сложные апперкоты. Чем больше он погружался в бокс, тем больше он ел. Его аппетит стал таким, что Мама попросила его бросить тренировки. Нам не хватает денет на еду, сказала она. Он проигнорировал просьбу. Нам пришлось меньше есть, чтобы Папа мог накачивать свои мускулы. Он не знал об этом.

— Бедность довела его до ручки, — сказала Мама.

Люди стали смотреть на нас как на безумцев. Комната стала слишком мала для Папы, чтобы практиковаться. Между тем, он боксировал со всем, что попадалось ему на глаза. Он сделал из моего мата месиво, поставив его у стены и исколошматив. Он пробил дыры в матрасе. Он выбил дно в одной из маминых корзин. Он перестал слушать кого бы то ни было. Его сумасшедшая идея овладела им безраздельно. Мы не могли этого понять. И когда он перебрался со своим боксом на двор, мы оставили всякие попытки докопаться до того, что происходит в его голове. В нем что-то изменилось. Его глаза стали одновременно холодными, безмятежными, свирепыми и как-то странно сузились. Казалось, что он смотрит на людей так, словно они прозрачные, бесплотные. От ударов по стене заднего двора костяшки его пальцев стали большими и грубыми. Однажды я побрел за ним на задний двор. Он обмотал тряпками свои кулаки и изо всех сил колотил по стене, пока белая тряпка не стала красной от крови. Тогда он остановился.

— Быть мужчиной — очень непростая вещь, — сказал он мне.

Его поединки с тенью, однако, стали привлекать внимание. Когда он дрался со стеной на дворе, женщины то и дело возникали у колодца по самым мелким поводам. Зачерпывать воду без того, чтобы ее использовать, внезапно стало модным среди замужних и незамужних женщин. Он ничего не имел против того, чтобы давать представления перед толпой женщин и детей. Но он был недоволен условиями тренировок на дворе, потому что вода, проливаемая на землю, затрудняла его упражнения для ног. Как-то раз он поскользнулся и упал. Женщины засмеялись. На следующий вечер он уже боксировал в коридоре. А ночью, подумав, что мир уже спит, он возобновил тренировки у границы поселения.

В эти ночи у Папы были лучшие спарринг-партнеры. Он дрался с ветром, с мошками и москитами, которые рождались из миллионов личинок в придорожном болоте. Иногда я просыпался ночью и сразу же понимал, что его нет в комнате. В комнате недоставало его неуемной энергии. Я вставал, на цыпочках выходил из комнаты и шел к границе поселка. Как ночной герой, один, невидимый и всегда в боевой готовности, Папа боксировал по всем окрестностям. Он всегда воевал с несколькими врагами, словно целый мир был против него. Он воевал безостановочно и всегда побивал соперников. Когда они падали на землю, он триумфально поднимал руку. Для меня он стал вскоре королем ночей нашего поселка. Я подолгу наблюдал за ним. Ночь становилась для меня безопаснее. Пока он тренировался, я иногда бродил по дорогам. Когда он был рядом, ночь превращала все знакомое в иной мир, в иную реальность. Местность менялась до неузнаваемости! Дома стояли неподвижно. Нигде не было огней. Лес превращался в массу тьмы, отливающую синевой, более глубокую, чем окружающая ночь. Дома, деревья, буш делали нашу дорогу похожей на горную цепь. В темноте дома сгорбились как спящие чудовища. Отдельные деревья были похожи на гигантов, спящих стоя, с взъерошенными волосами. И дорога больше была не дорогой, а изначальной рекой. Королевской поступью шла она в темноте с величественной степенностью. Когда я бродил по дороге ночью, я впервые понял, что порой могу исчезать. Сначала это испугало меня. Я мог бродить один, видя только что-то вблизи себя, и затем, вступая в темноту, начинал в нее вглядываться и все видеть. Я становился темным призраком. Ветер проходил сквозь меня. Но когда я ударялся ногой о камень или спотыкался, или же какой-то свет падал на меня, я в одно мгновение чудесным образом превращался в человека. Я быстро бежал к ограде, где тренировался Папа, не замечавший моего присутствия.

В эти ночи он казался могучим. Темнота стала его мантией и его другом. Глаза Папы горели ярким светом. Он говорил с ветром, и в его голосе чувствовалась сила; это был голос нового человека. Заканчивая тренировку, он начинал разминать ноги, подпрыгивая и по-особому их волоча, называя себя Черным Тигром. Имя начинало ему соответствовать. Я никогда не видел, чтобы он излучал столько силы, как в часы тренировок. И благодаря этим ночным занятиям его имя стало распространяться. Он стал привлекать к себе какое-то странное внимание. Однажды, наблюдая за ним, я вдруг увидел огонек, который приближался со стороны дороги и остановился неподалеку от нас. Свет этот был сам по себе. Он был слабее, чем огонь от спички, он стоял и смотрел, как Папа боксирует с темнотой. Со временем огоньков становилось все больше. Однажды я насчитал их три. Я сказал:

— Папа, три огонька наблюдают за тобой.

— Что?

Он удивился, услышав мой голос. Я думаю, он впервые понял, что я нахожусь рядом с ним.

— Какие огоньки?

Я показал на них, но он ничего не увидел.

— Это все твои глаза, — ответил он и продолжил свой бокс.

Огоньки смотрели за ним, пока он не закончил. Они не двигались. Ветер не производил на них никакого эффекта. Когда мы уходили, я обернулся. Они все еще стояли на месте.

В одну из ночей Папа тренировался с особой свирепостью, и я увидел, как желтая пара глаз приближается к нам со стороны болота. Глаза остановились недалеко от Папы и следили за его движениями. Папа нырял, отбегал в сторону, от прямых ударов переходил к перекрестным правым, от апперкота к хуку и потом к серии коротких ударов. Я видел, как глаза следовали за ним. Они изучали его, когда он менял ортодоксальную стойку на стойку левши. Я пошел в сторону желтой пары глаз и ничего не обнаружил. Я вернулся обратно к своему месту, и глаза снова возникли. Они так и смотрели за Папой, пока он не завершил тренировку. Мы ушли, я бросил взгляд назад — и глаз опять не стало.

Необычная вещь произошла следующей ночью. Появились огоньки, один за другим, словно у них было собрание, словно они решили сформировать земное созвездие. Затем из болота показались желтые глаза. И когда Папа сделал небольшой перерыв, из темноты вышел огромный человек. Он был слишком большой, чтобы я не мог услышать его шагов. Казалось, что он выступил из ниоткуда, из другого пространства. Я не видел его глаз.

— Кто ты? — спросил он Папу.

Папа смерил его взглядом.

— Мое имя Черный Тигр, — сказал он бесстрашно.

— Хорошо.

— А кто ты? — спросил в ответ Папа.

Человек усмехнулся.

— Меня зовут Желтый Ягуар, — ответил человек.

— Хорошо.

— Так ты будешь драться со мной?

— Да, — ответил Папа.

Человек снова усмехнулся.

— Твое имя становится известным. Но я положу этому конец.

— Ты много говоришь, — сказал Папа, принимая стойку левши.

Меня забеспокоило, что я не могу видеть глаза этого человека. Двое мужчин кругами обходили друг друга. Папа пошел в атаку, и человек замычал. Папа снова ударил его по лицу, и на этот раз закричал Папа.

— Ты как дерево!

— Вот и ты заговорил, — сказал человек и нанес Папе удар по лицу.

Папа упал, перекатился на сторону и приземлился в лужу. Человек подождал его. Я все еще не мог видеть его лица. Папа медленно поднялся с опущенной головой. Внезапно он набросился на человека. Три огонька рассеялись. Затем я заметил, что появилось множество огней разных цветов. Мужчины упали в лужу. Они схватились друг с другом. Папа давил человека всей своей мощью. Человек снова замычал, и Папа крикнул:

— Да ты деревянный!

Человек ответил серией ударов, и я видел, как Папа уворачивается, парирует, отскакивает, ставит локтевые блоки, подпрыгивает и изгибается, не пропуская ни одного удара и не падая на землю. Затем Папа, твердо уперев ноги, испустил долгий звериный крик, крик раненого зверя, и пустился в бешеную атаку. Как градом, он осыпал ударами своего противника. Он исполнил настоящий ураган комбинаций, свингующих кулачных ударов, бешеных хуков, хитрых перекрестных ударов, молниеносных апперкотов. Я видел, как человек подался назад, опустил голову, я видел беспомощность в его руках. Папа прекратил бой только тогда, когда загнал человека в болото. Мой дух поднялся от гордости. И затем темнота, казалось, еще гуще поднявшаяся из болота, накрыла их обоих. Наступила тишина. Я ждал. Я ничего не слышал. Затем через какое-то время я уловил, как ноги шагают по грязи. Вышел Папа и направился ко мне.

— Где человек? — спросил я.

— Я не знаю, — сказал Папа ослабевшим от усталости голосом. — Он исчез в болоте.

Но неожиданно человек появился — весь гром и комок силы — и снова ринулся в битву. Когда он бросился на Папу, две вещи поразили меня в нем: он был с ног до головы испачкан грязью, но его глаза горели желтым светом. Он сошел на Папу как водоворот, как мистраль, как торнадо. Он в пух и прах разбил папину защиту. Он предвосхищал каждое движение Папы. И он стал гонять Папу по всей площадке, нанося ему резкие удары, производя сложные комбинации, делая безжалостные выпады, точные и ослепительные контрудары. Под натиском его атаки Папа стал похож на марионетку. Человек был энергией ярости, неестественной силой природы, штормом. Словно пять щупалец молнии над лесом, он возникал везде одновременно.

— Твои глаза слишком яркие! — закричал Папа.

— Я безумный Ягуар! — похвастался человек и разразился градом устрашающих ударов.

Он продолжал избивать Папу, растирая его в порошок, сокрушая его лавиной нескончаемых ударов. Я увидел, как Папа падает от изнеможения, полностью сбитый с толку. Я заметил у него трусливый взгляд испуганного человека. Кровь стекала по переносице и собиралась в уголках глаз. Папа сносил это жестокое избиение молча, он не показал сопернику спину и не убежал. Он принимал удары. Он вбирал их в себя. Он противостоял им. Он впитывал их в свое тело и дух. Я слышал, как хрустит его шея. Я слышал, как клацают его зубы. Я слышал скрежет костей под ударами кулаков. Папа закричал и начал стонать. Затем он сжался. С кулаками, едва ли готовыми к атаке, он низко нагнулся, словно вставая на четвереньки. Человек возвышался над ним, и его желтые глаза мерцали в темноте. И затем Папа припал к земле. Он двигался, как пойманный дикий зверь. Медленно он сделал несколько движений в одну и в другую сторону, раскачиваясь, выставив руки перед собой как богомол. Затем я увидел, как Папа преображается. Он возвращался к простым вещам: он возвратился к воде, к земле, к дороге, ко всему мягкому. Шатаясь, он пошел. Он был жидким. Он двигался, как большой кот. Соскальзывая назад, он вошел в середину световых арабесок. Я почувствовал, как от него начинает исходить странная энергия силы. Он взял ее от ночи, воздуха, дороги, своих вечных друзей. Человек приблизился к нему, но Папа в танце, пошатываясь, ушел от него в темноту. Огоньки следовали за ним. Когда его спина уперлась в ржавый остов сгоревшего фургона, он остановился. Дальше отступать было некуда. Внезапно, и я сам не знаю почему — это одна из тех загадок Живущих, ответить на которую может только Живущий — внезапно я закричал. Мой голос, зазвучавший через мгновение после того, как я произнес слова, поплыл по ветру. Мой голос звучал слишком тонко и хрупко для тех вещей, которым он должен был помочь.

— Черный Тигр, ВОЗЬМИ СВОЮ СИЛУ! — крикнул я.

И Папа, вняв призыву, ошеломил человека необузданной и отчаянной яростью контратаки. Папа чудесным образом вырос в размерах. И со всем сконцентрированным гневом и безумием человека, у которого есть только одна секунда на размышление, чтобы выбрать между жизнью и смертью, Папа сбросил с себя чары бессилия и ответил такими могучими ударами, как будто решил стереть с лица земли всю расу гигантов. Я не знаю, то ли, наконец, все удары и толчки достигли цели, то ли один удар в итоге попал в правильное место, но внезапно, в разгар бешенства Папы, человек издал пронзительный вопль. Он попятился задом. Сбитый с толку, Папа пошел на него с поднятыми руками. Затем человек встал ровно и прямо, его яркие желтые глаза перекосились. Ветер вздохнул над его головой. Желтые глаза потускнели. Потом они и вовсе закрылись, и сразу стало темно во всей округе, словно задули таинственный фонарь. Затем, подобно дереву, которое еще долго не падает после своей смерти, человек медленно начал крениться на сторону. И когда он ударился оземь с неестественным глухим звуком, случилась странная вещь. Человек словно испарился. Он ушел в землю. В темноту. Пар с примесью желтизны, словно от горящей серы, стал подниматься от мокрой земли. Собравшиеся огоньки разбежались. Ночь стала тихой. И затем из леса донесся смех гиены. Мы смотрели в темноту, пытаясь увидеть человека, но его нигде не было. Папа стоял озадаченный, пошатываясь от изнеможения.

— Что произошло? — спросил я.

— Я не знаю, — прошептал он.

Мы ждали. Ветер завывал над спящим поселком. Ветви трещали. Мы походили по земле, и вскоре я набрел на дыру. Папа наклонился и зажег спичку. Это была не дыра, а глубокий отпечаток тела взрослого человека на земле. Папа был весь в крови и в поту. От ударов рот потерял форму, и губы чудовищно распухли за считанные секунды. Весь его нос был разбит. Кровь стекала на переносицу и собиралась в уголках рта.

Я начал чувствовать холод.

— Так, скажи еще раз, как его звать? — спросил Папа, задувая спичку.

— Желтый Ягуар, — ответил я.

Папа, внезапно что-то вспомнив, схватил меня за руку.

— Желтый Ягуар когда-то был известным боксером в этом районе, — сказал он, в страхе понижая свой голос.

— А что с ним случилось?

— Он умер три года назад.

Холодок пробежал у меня в костях. Я услышал, как ветер сделал глубокий вздох. Папа побил боксера из мира духов. Он дрожал. Затем облокотился на меня, словно ища поддержки. Я чувствовал, как его трясет.

— Что-то холодно, — пожаловался я.

— Пойдем домой, — сказал он поспешно.

Он поднял меня на руки и побежал в наш барак и затем в комнату. Он закрыл дверь. Сел на свой стул. В темноте мы слушали, как Мама посапывает во сне. Папа зажег сигарету. Он курил, и его глаза сверкали. Я чувствовал запах грязи, пота, драки, возбуждения, ужаса и крови. Я чувствовал, что его дух справился с кулаками Желтого Ягуара. Я заранее предчувствовал его второе рождение. Его дыхание пахло серой. Это была тайна. Когда он закончил курить, он вышел и умылся. Возвратившись, он быстро лег в кровать. Я слышал, как он всю ночь ворочался, хрустя суставами. Он не мог уснуть, думая о мертвом боксере. Так же, как и я.

Глава 3

После поединка Папа не выходил из дома шесть дней. Его лицо расплылось в синяках, глаза вылезли из орбит, и веки неестественно раздулись, а нижняя губа стала больше, чем перезревшее манго.

Он не был болен, но и здоровым его нельзя было назвать. Все время он молчал, и в глазах его было пусто. Время от времени он нервно улыбался мне или по-идиотски подмигивал. Мы кормили его кашей, как самого большого ребенка в мире. Днем и ночью он спал.

Он спал как ребенок, ухмылялся как ребенок и по-детски начинал хныкать. Порой его взгляд выдавал в нем гения: так глядят только дети и некоторые сумасшедшие. На время он потерял над собой контроль, то и дело его сводили судороги. Он писался в кровать и беспрестанно пукал. Он строил смешные рожицы и крутил пальцами, как страшный шут. Я боялся, что его синяки и раны всегда будут свидетельствовать о непоправимом ущербе, нанесенном его здоровью этой битвой, но синяки оказались недолговечны, раны быстро затянулись, опухлость у глаз спала, и через какое-то время раны перестали кровоточить. Реальные последствия поединка были невидимы, и это тревожило меня. Я видел, как Папа колотит ногами по кровати, словно жук или перевернутый таракан, будто обрел для себя свободу стать насекомым, войти в такие превращения, которые непозволительны для взрослых. Он мог часами быть как замороженный, затем внезапно перейти в состояние бредового идиотизма. Наши бедные родственники пришли навестить нас. Они были уже наслышаны, какие с Папой происходят перемены, но, увидев его, никто не мог ни найти разумного объяснения его состоянию, ни понять того, что с ним происходит. Все, что они могли предложить — это обычный набор жалобных историй о тысячах странных случаев, собранных ими за многие годы соболезнований несчастьям других. Мы берегли в себе правду о том, как Папа дрался с мертвецом. В течение трех дней наш дом был полон посетителей, желающих Папе доброго здоровья. Его коллеги, возчики и грузчики, принесли с собой подарки и сели вокруг него, выпивая в молчании. Даже лендлорд зашел с коротким визитом. Он надеется, сказал он, что Папа усвоил урок и, когда выздоровеет, то прекратит разбивать его стены. Он не принес никаких подарков, и даже не заметил состояния Папы и настроения в доме. Но остальные чувствовали, что происходит.

Посетители были повергнуты в молчание ребяческим лепетом Папы, его бредом, его неестественностью, пустотой в глазах, неспособностью узнавать людей, приступами детской игривости. Все это выглядело трагично — взрослый человек с сознанием ребенка. Настроение в комнате было печальным. Казалось, что здесь умирает слон. Никто не хотел долго смотреть на то, насколько чудовищно комичен Папа в своем положении. Если бы я сказал, что взрослый человек, бородатый, с широкой грудью, имеющий жену и сына, заново рождается на свет, как рождаются большие животные, меня, возможно, захотели бы подвергнуть телесному наказанию многие взрослые.

В тот день, когда синяки Папы начали приобретать странный оттенок, Мадам Кото нанесла нам визит. Она тоже прослышала про состояние Папы. Когда она вошла в комнату, все как один замолчали. Это коснулось даже тех, кто не знал, кто она такая. Она уселась на трехногий стул Папы. Она смотрела на всех, но все избегали смотреть на нее. Она изменилась. Ее лицо стало массивнее и безобразнее. Одна ее нога опухла и была перевязана грязными бинтами. На ее лице был пластырь из грубой темной кожи, что делало выражение лица зловещим. Она стала еще более жестокой, отчужденной, более властной. Запах ее парфюмерии сразу заполнил комнату, и ее дорогая одежда высветила бедность остальных. Ее живот стал больше. В глазах читались презрение и злость. Снаружи, не входя в комнату, стояли двое мужчин, которые пришли вместе с ней. Охранники выглядели как громилы. Мама пригласила их войти, и они встали в дверях, загораживая почти весь свет. Один из них держал под мышкой какой-то сверток.

Какое-то время Мадам Кото ничего не говорила. Затем, ткнув в папино плечо толстыми пальцами, спросила:

— Что с тобой случилось?

Папа уставился на нее, не узнавая. Она снова ткнула его. Он издал какой-то писк. Она повернулась ко мне. Затем осмотрелась вокруг и выпрямила спину.

— Так, значит, никто не хочет со мной разговаривать? — спросила она внезапно. — Что плохого я сделала каждому из вас, что все вы замолчали, когда я вошла, а? Я украла ваши деньги? Или я сожгла ваши дома? Или же я ваш лендлорд?

Наступила пауза. Затем кто-то промолвил:

— Вы слишком гордая.

— И вы поддерживаете ту партию, — сказал другой человек.

Снова наступила пауза. Никто ничего не говорил. Тишина словно ожидала ее реакции. И долго ждать не пришлось.

— Вы просто все завидуете! — ответила она. — И никто из вас не может меня ни в чем упрекнуть.

Она встала. Она начала жестикулировать, размахивая руками налево и направо, но Папа в кровати издал непотребный звук. Мадам Кото остановилась. Она поправила набедренную повязку, явный знак, что с нее достаточно и ей пора уходить. Напоследок она сказала Папе:

— Я услышала, что ты заболел и пришла повидать тебя. Все мы — люди. Мы — соседи. Твой сын помогал мне. Я принесла тебе кое-какие подарки. Я не хочу ссориться с тобой. Эта земля слишком маленькая для людей, чтобы они еще забывали про то, что все они человеческие существа. И это касается тех людей, которые замолчали, как только я вошла в комнату, они еще увидят, из чего я сделана, они еще узнают, кто я такая.

Она грубо взяла сверток из рук своего охранника и положила на стол.

— Я буду молиться за то, чтобы ты поскорее стал сильным, — сказала она и вышла из комнаты.

Мама пошла за ней. Я слышал, как они разговаривают в коридоре. Людям, собравшимся в комнате, было явно не по себе. Папа начал строить им рожицы. Повисла долгая тишина. Папа продолжал гримасничать, и его лицо с синими кровоподтеками и зелеными ранами выражало его чувства набором бессмысленных рожиц. На самом деле он очень страдал. Один из посетителей сказал остальным, что пора собираться. Но никто не двинулся. Мама все еще разговаривала в коридоре с Мадам Кото. Собравшиеся посетители оставались на местах. В тишине. Когда Мама вернулась, с раскрасневшимся лицом, собрание тут же разошлось. Один за другим люди уходили, оставляя свои скромные подарки.

На шестой день, когда Папа едва пошел на поправку, к нам зашел слепой старик засвидетельствовать свое почтение. На нем была яркая желтая рубаха, красная шляпа с перьями на полях и синие очки от солнца. Его вел за руку молодой человек. Старик сел на папин стул. Он принес с собой инструмент.

— Когда я услышал, что ты болеешь, я взял с собой аккордеон, чтобы сыграть для тебя, — сказал он наводящим страх голосом.

Папа простонал. Мама принесла старику огогоро, он сотворил либацию, залпом выпил алкоголь, как пьют на жаре легкие напитки, и принялся играть на аккордеоне с поразительным рвением. Он то и дело поворачивал взгляд в мою сторону, словно требуя от меня аплодисментов. Он играл упоенно, вне себя от счастья. Он играл самую ужасную музыку, которая только может исходить из самых жутких уголков сознания человека. Он оглушил нас непередаваемым сказочным уродством своей музыки. Наша плоть ходила ходуном и содрогалась от этого шума. Мамино лицо стало дергаться. Я, не переставая, ерзал на стуле. Странный запах, как от гниющего трупа или большого животного в предсмертной агонии, распространялся от его музыки и заполнял комнату. Это было поразительно. Папу крутило в таких спазмах, словно эта музыка причиняла ему больше страданий, чем все неземные удары прославленного Желтого Ягуара. Мама открыла дверь и окно, чтобы выпустить из дома музыку. Вместо нее в комнату вошел гнилостный воздух поселения. Папа старался подняться и сесть на кровати, дрыгая ногами, борясь за то, чтобы выйти из утробы адской музыки, как будто находился в пространстве, слишком маленьком для своего духа и тела, которые все увеличивались в размерах. Ведя борьбу, он стонал, почти плакал, потому что музыка причиняла ему жуткие страдания. Старик снова повернулся ко мне и заиграл еще громче свою страшную музыку. Папа застыл как пораженный, неспособный двигаться, обессиленный тщетными попытками подняться. Внезапно старик прекратил играть. Папа тяжело повалился на кровать. Старик сказал:

— Сколько рождений переживает человек в одной жизни?

Он хихикнул, посмотрел на меня и продолжил играть с тем же необузданным жаром. Затем кто-то вошел через дверь, приведя с собой призраков, воспоминания и магическую мимолетную улыбку. Я поднял глаза, и меня ослепила вспышка. Это был фотограф. Он только что сделал снимок. Он спешил к изголовью Папы. Он произнес краткую речь, выразив наилучшие пожелания и надежду на скорое выздоровление. Папа не узнал его. Фотографа это не смутило. Он взял папину руку и потряс ее в рукопожатии. Папа строил рожи. Фотограф сделал еще один снимок. Вспышка ранила Папу, и он простонал. Фотограф, набрасывая на себя ореол тайны, сказал:

— Они не знают, что я здесь. Поэтому я ухожу.

Он дотронулся до моей головы и потрепал волосы, надел шляпу и покинул наш барак с таким видом, словно кто-то за ним гонится.

— Когда человек продолжает бежать и не может остановиться, значит, что-то продолжает его преследовать, — сказал слепой старик замогильным голосом.

Он опять принялся играть. Папу это так взбесило, что, к нашему изумлению, он встал с кровати и проводил старика до двери.

* * *

На седьмой день Папа чудесным образом избавился от болезни. Это было так, словно он выскочил из транса. По цвету его синяки почти сравнялись с остальной кожей. Его лицо все еще было помято, глаза были все еще сердитые и ввалившиеся, раны синевато-багровые, но он уже был другим человеком. Его выздоровление удивило нас. Я проснулся и обнаружил, что он как ни в чем ни бывало прыгает и боксирует с тенью. Он выглядел усталым, но в глазах горел огонек. Казалось, что его путешествие в мир детства придало ему свежей энергии и ускорило поправку. Он пошел на работу, но вернулся рано. Он немного поспал, боксируя в сновидениях. Когда он проснулся, то заставил меня рассказать о битве с Желтым Ягуаром. Несколько раз он заставил меня повторить рассказ. Сам он почти ничего не помнил из того, что произошло. Он говорил о поединке так, словно это ему приснилось, и реальностью для него была только болезнь.

Мама вернулась рано и рассказала нам о приготовлениях к съезду. Она сказала, что женщины заработали большие деньги, готовя еду для этого события, и что Мадам Кото предложила ей работу. Она спросила Папу, стоит ли ей соглашаться.

— Люди подумают, что ты проститутка, — ответил Папа.

— А как же деньга?

— Нам не нужны деньги, которые воняют.

Мама затихла на весь оставшийся вечер. Это не беспокоило Папу, потому что он хотел только одного — разговаривать о битве с Желтым Ягуаром. Он настолько помешался на этой битве, что и весь следующий день только и говорил о ней, и заставлял меня повторять, как он припадал к земле, как уходил в темноту, и особенно, как он провел контратаку. Единственное, что портило ему настроение, так это то, что никто не присутствовал при этом странном поединке.

— Так ты уверен, что никто ничего не видел?

— Да.

— Никто не проснулся?

— Нет.

Папа простонал в муках. Казалось, что ему причиняет боль то, что он провел такую героическую схватку, никем не замеченный.

— Никто-никто не видел?

— Нет.

— Даже женщина?

— Нет.

— Ни один ребенок, ни один торговец, ни один случайный прохожий?

— Нет.

— Так никто не увидел, как я побил его?

— Никто.

— Ни одна собака, ни одна кошка?

— Ни одна собака и ни одна кошка.

— А может, какой странник?

— Нет. Кроме трех огоньков.

Каких огоньков?

— Трех огоньков.

Папа стукнул меня по голове.

— Затем пришли другие огоньки и их стало больше.

Он снова меня ударил. Я замолчал. Папа был так восхищен своей победой, что только и хотел ею хвастаться. Он знал, что никто ему не поверит. Но в конце концов важно было то, что выздоровев, Папа нашел в себе новые силы, граничащие с безумием.

— Наверное, сначала нужно преодолеть что-то в мире духов, прежде чем преодолеть в этом мире, а? — приходилось ему говорить ветру.

Папа ходил кругами, неугомонный и помраченный в рассудке, как будто ягуар попал в капкан его мозга. В нем поднималась небывалая энергия. Когда бы он ни проходил мимо меня, я чувствовал, как он подрагивает силой, словно зверь, испуганный собственной свирепостью.

Глава 4

Таким образом Папа снова приступил к тренировкам. Он обычно будил нас своими упражнениями. Потом он шел на работу и рано возвращался. Вечерами, поспав после работы, он практиковался у оград домов. Соседи, которые стояли рядом, пили и беседовали, спасаясь от жары в комнатах, наблюдали за ним. Они выносили на улицу стулья и табуретки и устраивались поудобнее, ожидая появления Папы. Когда собиралось достаточно зрителей, Папа выходил из комнаты.

— Черный Тигр! — приветствовали его люди.

Он сразу начинал боксировать с тенью и издавать утробные звуки. Его активность вызывала столько интереса, что уличные торговки, обессиленные за день бесконечными блужданиями, останавливались понаблюдать за ним. Продавщицы апельсинов, вареных яиц, хлеба, жареных земляных орехов подбирались все ближе, глядя на него. Некоторые оставались не без выгоды, продавая товар собравшимся людям. Другие, усаживаясь на песок и откладывая свои корзины, в конце концов ложились наземь и засыпали, пока Папа упражнялся. Странствующие проповедники и дети на посылках, пожилые женщины, идущие с визитами, и торговки побрякушками подходили потому, что собиралась большая толпа.

Папа, между тем, прыгал и представлял свои комбинации четырем ветрам.

— Это новый прием? — мог спросить кто-то.

— Да.

— Ты думаешь, это так?

— Да.

— Новая штука, да?

— Совершенно новая.

— Так как его звать?

— Черный Тигр его зовут.

— Правда?

— Да.

Благодаря Папе у владельцев магазинов и уличных торговцев отлично шел бизнес. У всех хорошо шли дела, кроме Мамы, которая не знала, какой интерес вызывает ее муж и, вероятно, бродя по пыльным пустошам поселка, продавала за вечер не больше коробки спичек. В то время, пока Мама уныло брела домой, уличные торговцы бойко продавали напитки и сладости, сигареты и москитные спирали, орехи кола и жвачку, дешевые солнечные очки и керосиновые лампы. Папино представление они сумели обратить в звонкую монету. Папа спарринговал с воздухом и пылью и разбивал кулаками кирпичи. Среди праздношатающихся он сумел создать себе такую репутацию, что все всерьез стали его побаиваться. Его слава разносилась на крыльях страха.

Частенько я бродил по нашему району, проходил мимо баров и питейных домов и слышал, как люди рассуждают о Черном Тигре. Я слышал, как его имя носится по ветру. Женщины говорили о нем в темных закоулках. Люди спорили, какое место он занимает в ряду нынешних героев бокса, и отдавали предпочтение Папе, потому что он был никому не известен, потому что он был выходец из низов, и, главное, не боялся открыто показывать людям весь спектр своего мастерства. Когда я рассказал об этом Папе, его помешательство еще больше усилилось. Мы вконец обеднели из-за его одержимости. Мы ели очень мало, а он ел много, потому что этого требовала его возросшая сила. Его аппетит стал воистину слоновьим. После вечерней тренировки он шел мыться, потом выпивал стаут и солодовый напиток и принимался за еду. Прожорливость его не знала меры. Мы в ужасе смотрели, как он поглощает громадные клубни эба.

— Был один человек, — сказала Мама мне, — который подавился эба. Докторам пришлось разрезать ему горло.

— Этот человек не был Черным Тигром, — отозвался Папа, между одним глотком и другим.

Помимо того, что он проглатывал угрожающие для жизни куски эба, его диета была безразмерной. Он съедал столько, что, казалось, его тело представляет из себя пропасть. И ел он быстро, словно нападая на еду, перемежая контратаки и многоходовые комбинации в схватке с увесистой порцией. Он ел так много, что Мама стала очень худой, а я совсем потерял аппетит. Папа ел за нас всех. И в конце ужина он всегда жаловался на то, что ему недостаточно одного эба и как ему хочется еще жаркого. Он никогда не говорил о вкусе еды. Мой живот стал раздуваться.

Но еще хуже было то, что он стал меньше зарабатывать. Все свободное время он проводил в мыслях о боксе. Он проделывал немалые расстояния, чтобы попасть на бесплатный или дешевый боксерский матч. Часами его не было дома. Затем он стал тратить меньше денег на еду. Чтобы больше оставалось на выпивку. Поев, он выходил из дома и шел по барам, опираясь на свою славу, и люди покупали ему выпивку. Он приходил домой пьяный. Чем больше он тренировался, тем больше пил. И чем больше он пил, тем больше помрачался его рассудок и тем неугомоннее он становился. Он мог целый час хрустеть суставами, разминая свое тело, полное тайных энергий и расстроенных мечтаний о величии.

Он начал пугать нас. Когда я узнавал, что он пришел домой после бара, я уходил бродить по улицам. Но когда день начинал клониться к вечеру, и он выходил тренироваться на улицу, я всегда был среди толпы, наблюдавшей, как из его импровизированных движений рождаются новые приемы. Люди, однако, начинали поговаривать по поводу моего раздувшегося живота. Пристально наблюдая за упражнениями Папы, двое мужчин говорили:

— Его сын голодает.

— Его жена совсем похудела.

— Ты не замечаешь, что, чем сильнее он становится…

— Тем худее становится его сын.

— Его сила возрастает…

— А жена усыхает.

— Учит он новые трюки…

— А с сына падают брюки…

Они оба засмеялись. Глубокий голос из толпы сказал:

— Он съедает всю их еду.

Женщина добавила:

— Что-то втемяшилось ему в голову.

Пара умников снова завела разговор.

— Большой человек…

— Но нет стыда…

— Большие мускулы…

— А ума ни следа…

Они засмеялись в пьяном веселье. Мне все это слушать было совсем невесело, и я временно прекратил ходить смотреть на Папу. Я одиноко играл на улице, в то время как люди наблюдали за тем, как он осваивает новые забавы. Папа разбивал доски кулаками, бил бутылки себе об голову, поднимал сразу несколько человек и сгибал металлические прутья вокруг локтя.

* * *

Я сидел один вдали от толпы, наблюдая за улицей, когда резкая голубая вспышка, подобно молнии, прошла у меня между глаз. Я услышал, как закричал слепой старик. Я ничего не понимал. Залаяла собака. Небо было чистое. Я смотрел на улицу и вдруг увидел, как сам по себе катится металлический обод велосипедного колеса. Я замер. Обод, катясь, отбрасывал вспышки света с каждым оборотом. Я ждал. Я смотрел по сторонам. Улица была пуста, но металлический обод катился по направлению к сгоревшему фургону. Я услышал шум. В глазах у меня зарябило. Когда я снова посмотрел, то увидел тень, которая вскоре стала мальчиком. На нем были белые шорты и синяя рубашка, он катал обруч вокруг фургона. Откуда он вдруг возник? Я был поражен. Казалось, что он появился из ниоткуда. Мной овладела ярость. И затем, так же внезапно, мальчик исчез. Я встал и пошел к фургону. Металлический обруч лежал на земле. Я осмотрел все вокруг фургона и ничего не увидел. Я уже собрался уходить, когда внезапно тень загородила мне свет солнца и заставила обернуться. На крыше фургона, подобно ребенку-завоевателю, осматривающему свои новые владения, стоял мальчик, который был выжжен из реальности в один знойный полуденный час харматтана и материализовался только сейчас, в конце сезона дождей. С высоты он наблюдал за Папой.

— Так ты тот мальчик, который пропал? — спросил я.

— Нет.

— Ты превратился в собственную тень?

— Нет.

Он отвечал на мои вопросы, едва удостаивая меня взглядом,

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Зачем?

— Нечего тебе играть на крыше фургона.

— Почему это?

Взбешенный его спокойствием, я залез на фургон и попытался сбросить его вниз. Мы стали драться. Я ударил его по лицу, а он — меня. Я снова его ударил, он обхватил меня за талию, и мы принялись бороться. Он опрокинул меня, вскочил мне на грудь, выпустив весь воздух из нее. Вскоре мы оказались на твердой земле. Я ударил его, но он поймал мою ногу и бросил меня оземь. Я вскочил и стал беспорядочно сыпать ударами во всех направлениях с той безоглядностью, которой я научился у Папы, и один из ударов попал в цель. Из носа у мальчика потекла кровь. Кровь его не смутила, и он направил серию ударов в мою сторону, разбив мне половину лица; мы сцепились, упали на землю, встали и в слепой ярости били друг друга, пока чьи-то взрослые руки нас не разняли. Словно два дерущихся петуха, которых расцепили в разгар кровавой битвы, мы беспомощно пинали воздух, изливая свою ярость в ругательствах и проклятиях.

На другой день, когда Папа тренировался, я снова увидел этого мальчика на крыше фургона. Я подошел.

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Нет.

Я залез на фургон. Мальчик не двигался.

— Мой отец, — сказал он, — показал мне кое-что особенное.

— Для чего?

— Если ты еще раз тронешь меня…

— Да.

— Я ударю тебя…

— Да.

— Ты семь раз упадешь и потом умрешь.

— Кто твой отец? — спросил я.

— Мой отец известный сапожник и плотник, — ответил он.

— А мой отец, — сказал я, — Черный Тигр.

И затем я ударил его по лицу. Он ответил мне. Ничего особенного не случилось. Я качал смеяться.

— Почему ты смеешься?

— Потому что твой отец научил тебя глупостям.

Он ничего не ответил. Потом он слез с фургона и стал играть рядом с толпой, глазевшей на Папу. Я некоторое время постоял на фургоне. Особой радости от победы я не испытывал, быстро заскучал и потом заметил, что люди смотрят на меня. Я слез вниз и пошел искать мальчика. Поначалу он не хотел со мной разговаривать. Затем я сказал ему, что человек, боксирующий со своей тенью, это мой отец. Его лицо загорелось в непередаваемом восхищении.

— Как тебя зовут?

— Адэ. А тебя?

Я назвал свое имя. Мы пожали друг другу руки. Его отец, плотник и сапожник, был яростным сторонником политической партии, находящейся на стороне бедных. Также он был врачевателем и считал многих страшных громил друзьями семьи. Я тоже был им немного восхищен.

Адэ повел меня к себе в дом. Они жили в нашем районе, в маленькой комнатке. Семья у них была большая, у отца было две жены и десять детей. Я не мог понять, как они все уживаются в этой комнатушке. Мать Адэ была маленькая, свирепая, с выдвинутыми вперед зубами. Это была старшая жена. У отца были внушительные, впечатляющие скарификации, как на статуях древних воинов; он был высокий и обладал устрашающим духом. Его зубы своим цветом напоминали орех кола, и глаза были в кровавых прожилках; он много бил своих детей во имя строжайшей и неукоснительной дисциплины. В его голосе чувствовалась приводящая в дрожь пронзительная сила. Мне он не очень понравился.

Адэ провел меня в мастерскую отца и показал его инструменты — молотки и щипцы, стамески, резцы и коробки с тяжелыми гвоздями, длинный верстак и столы, беспорядочно заставленные горами ботинок и сумок ручной работы. Там пахло клеем и ржавыми гвоздями, старым металлом, сырой землей и древним вином, пролитым на свежеоструганное дерево. Тени дышали запахом паутины и притаившихся во сне майских жуков. На балках висели разные фетиши, и с потолка, потемневшего от хитросплетений паутины, свисали куски кожи. Мастерская была очень интересным местом, и казалось, что я нашел для себя новую вселенную для игры и исследований. Мы пробовали надевать ботинки самых разных размеров. Мы прятались за шкафом. Мы забивали гвозди в деревяшки и склеивали отдельные валяющиеся куски кожи, стараясь сделать новый ботинок. Мы полностью ушли в наши игры, когда внезапно появился отец Адэ. Он увидел, что мы балуемся, увидел смех на наших лицах и снял с гвоздя длинную плетку, что висела за дверью. Он отхлестал нас по спинам, и мы с криками убежали. Я решил больше туда не ходить.

Я пытался взять с собой Адэ гулять по улицам, но он никогда далеко не уходил. Он боялся родителей. Если они звали его, а он не отвечал, то его больно наказывали. Я уговаривал его уйти из дома и жить с нами, но он боялся. Он говорил, что отец изобьет его и посыпет перцем раны. Он показал мне спину, и я увидел свежие рубцы от плетки, пересекающиеся со старыми бритвенными надрезами, которые ему делали при траволечении. Мне стало жаль его. Из-за него я перестал гулять. Я попытался взять его с собой к Мадам Кото, но ему вообще было запрещено туда ходить. Отец сказал ему, что она ведьма, которая поддерживает его политических врагов.

* * *

Как-то раз мы играли в лесу и внезапно натолкнулись на Мадам Кото, которая лежала на земле, возле корней легендарного дерева ироко, держа в руках белые бусы, которые были похожи на змею в драгоценностях. Услышав, что кто-то приближается, она вскочила и отряхнулась от пыли. Она выглядела очень смущенной.

— Что это за друг с тобой? — спросила она, моргая.

— Адэ, — сказал я.

Она посмотрела на него оценивающе. Адэ сказал, что ему пора домой. Он немного отошел и стал ждать, искоса наблюдая за нами. Мадам Кото бросила на меня тревожный взгляд. Она увидела мой живот. Легкая тень сострадания пробежала по ее лицу.

— Так тебе больше не нравится мой бар, да?

— Нет.

Она улыбнулась.

— Ты голодный?

— Нет.

— Как поживает твой отец?

— Нет.

Она долго на меня смотрела. Затем сняла набедренную повязку и отвязала с ее конца большой узелок. Никогда в жизни я не видел столько денег. Толстая пачка фунтовых банкнот легко могла бы распереть зубы здоровенной лошади. Она вытащила несколько банкнот и протянула мне. Поначалу, взглянув на Адэ, я отказался. Но она заставила меня взять их, плотно сомкнув мои пальцы.

— Если мама будет спрашивать, откуда они у тебя, скажи, что нашел их в лесу, ладно?

— Нет.

— Не говори ей, что я тебе их дала, понятно?

— Да.

Она нежно прикоснулась к моей голове. Впервые я почувствовал, как она изменилась. Сейчас она была с ног до головы окутана невидимой аурой власти, силовым полем могущества. Ее живот стал очень большим, и она казалась необъятной. Какая-то тяжесть легла на нее, и изнеможение стало одной из постоянных черт ее лица. Даже от ее тени я ощущал тяжесть. Ее глаза смотрели куда-то вдаль. Они не могли больше находиться вблизи человеческих существ. Этим они напоминали глаза львов. Но лицо ее было круглым и свежим, и она, казалось, пребывала в хорошей форме.

— Нет мне в жизни счастья, — вдруг сказала она.

— Почему нет?

Она озадаченно на меня посмотрела, словно удивившись тому факту, что я умею разговаривать. Затем она улыбнулась, повернулась и зашагала по лесной тропе с грацией, нечасто встречаемой среди людей. Ее сопровождали комары.

* * *

Несколько дней Адэ не разговаривал со мной потому, что Мадам Кото дала мне деньги. И когда я отдал деньги Маме, в доме начался переполох. Я даже представить себе не мог, сколько там было денег. Мама усаживала меня на кровать и часами допытывала, где я нашел деньги, задавая самые каверзные вопросы. Она боялась, что деньги принадлежат какому-нибудь торговцу, исполнителям ритуалов, которые заговорами могли вселить проклятия в деньги, или, например, влиятельным людям, которые будут охотиться за нами и накажут нас. Но особенно она подозревала меня в том, что я украл деньги, и тогда я начинал плакать от обиды. Папа сидел на стуле, раскачиваясь, покуривая сигарету. Мама настаивала, чтобы я взял ее с собой на опушку, где я обнаружил сокровище. Я говорил ей, что ничего не помню, что шел как во сне и вдруг нашел их на земле рядом с бушем.

— А ты уверен, что не духи дали их тебе, а? — спросила Мама не просто с налетом насмешки.

— Да, — ответил я.

Затем присоединился Папа и пригрозил избить меня, если я не скажу правду. Я продолжал врать. От раздражения он шлепнул меня по щеке. Я тяжело уставился на него. В мое тело внезапно вошла безмятежность. Папа прижал меня к груди, покачивая, и сказал:

— Прости меня, мой сын. Я не хотел тебя обидеть. Но в нашей семье нет воров. Мы несем в себе достоинство. Мы бедные, но мы честные.

Затем он снова спросил меня, каким образом я набрел на такую кипу денег. Все равно я продолжал обманывать. И родители оставили попытки добраться до истины. Спустилась ночь, и они решили, что неделю не будут трогать эти деньги, и если никто от них ничего не потребует, они посчитают эти деньги подарком с небес. Папа, в праздничном настроении, послал меня купить большую бутылку огогоро. Когда я вернулся, он еще один час провел, общаясь с предками и какими-то загадочными божествами. Оставшуюся ночь он с Мамой обсуждал, что они будут делать с деньгами. Папа хотел купить всю боксерскую экипировку. Мама хотела открыть небольшую лавку. Всю ночь они ожесточенно спорили, и я заснул под звуки их раздраженных голосов. Наутро, когда я проснулся, они все еще кипели от разногласий. Оба были в гнусном настроении. Так продолжалось три дня. Прошло четыре дня, но они так и не пришли к согласию и все время ругались, поднимая со дна памяти сотни мелких обид из-за денег, которые они друг другу не простили. В течение этого времени Папа использовал небесный дар, чтобы покупать себе огогоро, развлекать друзей, приобрести пару холщовых ботинок и подержанные боксерские перчатки. Когда это обнаружилось, Маме ничего не оставалось, как купить себе для торговли новый набор товаров, всем нам — хорошую одежду, заплатить ренту и больше чем месяц кормить нас хорошей едой.

Глава 5

Приближался день, о котором столько говорили на всех углах — день большого политического съезда. В баре Мадам Кото происходили самые необычные вещи. Во-первых, провода, подведенные к верху ее крыши, дали электричество. Бесчисленные толпы собирались у фасада ее бара поглазеть на эту диковинку. Люди видели провода, кабели, столбы, поставленные на расстоянии друг от друга, но они не могли увидеть само электричество. Те, кто заходил в бар из любопытства, выходили оттуда как заколдованные. Они не могли понять, как свет, упакованный в стекло, может быть ярче, чем от лампы. Они не могли понять, почему нельзя прикурить сигарету от зажженной лампочки. И самым непостижимым был для них источник этого освещения.

Мадам Кото, слишком практичная, чтобы не сыграть на чувствах всеобщего изумления, повысила цену на пальмовое вино и перечный суп. Затем, на какое-то время, она ввела небольшую входную таксу за то, что люди теперь могут наслаждаться уникальными современными удобствами. Кроме всего прочего, она теперь была единственным человеком на нашей улице и в нашем районе, который имел электричество. Она была горда этим отличием и починила наконец свою вывеску, чтобы подчеркнуть этот факт.

Во-вторых, люди внезапно слышали, как раздается очень громкая музыка, но не видели музыкантов. После этого пошли истории о странных вечеринках, о женщинах, выбегавших в лес голыми, о людях, которые так напивались, что заказывали себе ванну из пальмового вина, о членах партии, которые давали баснословные деньги женщинам, если им нравился их танец. Пышным цветом распускались слухи о том, что делают мужчина и женщина вместе, пронизывая стонами наэлектризованную ночь. И среди всего этого Мадам Кото становилась все шире и толще, пока ей не стало трудно пролезать во входную дверь. Пришлось расширить дверной проем. Мы видели Мадам Кото в фантастических одеждах из шелка и кружев филигранной работы, обшитых по краям бирюзой, в белых одеяниях, желтых шляпах, помахивающей веером из голубых перьев, в дорогих браслетах из серебра и золота, отяжелявших ей руки, в ожерельях из жемчуга и изумрудов. Когда она шла, драгоценности звенели, предупреждая заранее о ее появлении. Она покрасила красным ногти. Она красила ресницы и губы. Она стала носить туфли на высоком каблуке и все больше и больше начинала напоказ прихрамывать, всегда держа в руке тросточку. Она стала напоминать величественную царицу древних времен, воплощение величия, власти и родового могущества.

У ее бара стали скапливаться автомобили. Огни бара горели ночи напролет, и с улицы я всегда слышал, как там разговаривают, оживленно строя планы, и сквозь полосы занавеси различал фигуры. Начали ходить слухи, впрочем, всегда сомнительные, что она принимает участие в самых жутких обрядах, что она принята в организации, в которые обычно не допускают женщин, что она устраивает различные ритуалы прямо в лесу. Я слышал о чудовищных жертвоприношениях, козлах, зарезанных ночью, о людях, одетых в белые облачения, танцующих вокруг ее дома, слышал рассказы о криках, пронзавших ночной воздух поселка, о барабанах и громоподобных чантах, но самым странным, что я услышал, было то, что скоро грядет рождение четырехглавого Маскарада. Никто так толком и не знал, кто это и что.

Люди сошлись во мнении, что Мадам Кото преуспела в искусстве колдовства. Люди с ненавистью глядели на нее, когда она проходила мимо. Они говорили, что она носит волосы людей и животных у себя на голове. Сплетни дошли до того, что некоторые люди стали намекать, что в ее культе используются человеческие жертвоприношения и что она сама ест детей. Говорили, что она пьет человеческую кровь, чтобы продлить себе жизнь и что сейчас ей уже больше, чем сто лет от роду. Говорили, что зубы вовсе не ее, а глаза раньше принадлежали шакалу, и что у нее нога загнила потому, что она принадлежит человеку, который пытался танцевать в своей могиле. В глазах большинства Мадам Кото превратилась в легендарное и монструозное создание. Неважно, что некоторые настаивали на том, что эти слухи распускают ее политические враги. Истории эти навсегда внесли разлад в наше восприятие правды про нее. Медленно, но верно слухи взяли верх над реальной ее жизнью, сами стали реальностью и сделали ее в наших глазах непроницаемой для любого света.

Однако, несмотря на то, что говорили люди, Мадам Кото преуспевала, в то время как остальные бедствовали. Она открыла еще один бар в другой части города. Теперь она делила время между двумя заведениями. Она открыла большой прилавок на рынке, где продавала гарри, шелковые материи и украшения. У нее появилось много слуг. Разные толки относительно ее благосостояния долетали до нас. Одни говорили, что она не очень-то и богата, потому что ей приходится поддерживать много людей. Другие утверждали, что у нее столько денег, что она может кормить весь поселок в течение пяти лет. Я слышал, что она целыми днями только и делает, что подсчитывает выручку, и когда она идет в банк, ей нужен вооруженный патруль. Потом пошли истории о том, какая она скупая, что одному из ее слуг были нужны деньги, чтобы вылечить больную печень, и она не дала ему ни гроша. С другой стороны, мы услышали, что она дала большие деньги женщине, чей сын умер бы от отравления, если бы не своевременное вмешательство Мадам Кото. Стало казаться, что существует не одна Мадам Кото, а несколько.

И затем однажды, когда я играл с Адэ, мы увидели, как несколько людей подошли к фасаду ее бара. Все они стояли по щиколотку в грязи. На них были белые одеяния, и у каждого в руках была раскрытая напоказ Библия. У их вожака была самая большая Библия. Она выглядела как инструмент мести. У вожака были взлохмаченные волосы и растрепанная тощая бородка самозванного пророка. Он был босой. Если бы не чувство собственной значимости, с которым он держал свой деревянный посох, его можно было бы принять за обыкновенного сумасшедшего. Большой крест болтался у него на шее. Все эти люди, зашедшиеся в пароксизме обличения, были представителями одной из самых влиятельных новых церквей, возникших в городе. Группа состояла из пророков различных рангов, и все они плясали с праведным пылом и молились с устрашающей уверенностью прямо перед входом в бар. Они призывали огонь и пылающую серу, вечные муки и проклятия. Они молились, словно очищая землю от воплощения зла. Они брызгали святой водой на землю и бросали священные крупицы песка в сторону бара. Они стояли там долго и пели с жаром и с пылом, голосами, полными сладости, используя совершенные гармонии, ритмично распеваясь и притопывая в грязи. Их присутствие останавливало людей, направлявшихся в бар. Женщины в баре то и дело выглядывали из двери, раздвигая занавеску, и вожак, главный пророк, с пеной у рта показывал на них кривым пальцем, и пение сразу же становилось громче. Они продолжали петь и приплясывать до самой ночи и добились того, что заперли Мадам Кото и ее женщин внутри бара, испортив им бизнес в этот день.

* * *

На следующий вечер они вернулись в еще большем числе. Мы видели, как они шли по улице, пели и стучали в церковные барабаны. Казалось, что идет целый большой оркестр. Медная духовая секция пронзала воздух гулом и перекатами, трубы подгоняли ветер, и глубокие голоса пророков звали на битву со злом, пробуждая уснувшую в межсезонье улицу. Когда процессия подошла к бару, вся округа уже была тут как тут. Мы стали великим людским потоком, вздымающейся волнами зрительской массой, похожей на армию посланцев Божьей кары. Люди из церкви пели разные песни одновременно. Они подошли к бару Мадам Кото, но оказалось, что он закрыт. Они пели, играли музыку, распевали чанты и ритмично притоптывали. Они вовсю шпарили священные мелодии, пока не начинали хрипеть. Те, кто ожидал, что должно что-то случиться, были разочарованы. Случилось только то, что в толпе стали возникать группировки, которые начали ссориться между собой. Драки начинались между музыкальными секциями, между пророками различных вероисповеданий, между соперничающими духовидцами. Главный священник как раз запевал песню экзорцизма, высоко подняв в воздух свои регалии и Библию, когда его окружили дерущиеся. Он буквально разрывался между тем, чтобы утихомирить непослушную паству, и тем, чтобы устроить страшное нападение на это порождение дьявола — электричество Мадам Кото. Прямо посреди всеобщего хаоса он нашел в себе силы произнести гневную филиппику на предмет Апокалипсиса современной науки. Но крики в рядах его собрания становились все отчаяннее. Одного человека бросили в грязь. Другого душили складками его же одеяния. Вскоре оказалось, что все дерутся со всеми.

— ДЬЯВОЛ пробрался в наши ряды! — воскликнул главный священник.

Его никто не слушал.

— Давайте встанем как один и прогоним эту МЕРЗОСТЬ!

Никто этого не услышал.

— ОНИ НАЧНУТ С ЭЛЕКТРИЧЕСТВА И ЗАКОНЧАТ ТЕМ, ЧТО СОЖГУТ ЭТУ ЗЕМЛЮ! — провозглашал он.

Никому до этого не было дела. И затем произошло самое необъяснимое. Небо раскололось пополам. Воздух зажегся, словно с небес начало спускаться какое-то невозможное радиоактивное существо. Свет, ярко вспыхнув, оставался в небе еще долгое время. Все затихли и стояли как завороженные, наблюдая непонятное благовещение. Ужасное оцепенение поразило нас, словно одним ударом сверкающего меча. Ветер дул в полной тишине.

— БОГ ОТВЕТИЛ НА НАШ ПРИЗЫВ! — сказал главный священник.

Небо потемнело и спустилось ниже. Воздух стал полон чьего-то присутствия. Ветер стих. В тот момент я ощутил запах всех известных и неизвестных эссенций лесных трав. Мир утопал в ароматах.

— АЛЛИЛУ… АЛЛИЛУЙЯ! — кричал главный священник.

Его собрание подхватило крик, подняло к небесам и затихло в ожидании.

И затем в самой глубине неба что-то треснуло. Вместе с тем оно вырвалось на свободу и стало спускаться вниз с бесчисленных небесных сводов, набирая темп и усиливая чудодейственные валы звука, приближаясь к нам. Прямо над нашими головами что-то взорвалось и, прежде чем мы смогли спрятаться от потрясающей драмы мироздания, небо раскрылось и обрушило на нас реки дождя.

Толпа начала разбегаться во все стороны. Сумятица была дикой и напоминала фарс. Люди кричали, дети истошно выли, матери голосили. Только главный священник не сдвинулся с места. Все бежали кто куда, подхлестываемые проливным дождем. Я смотрел, как они бегут, будто из горящего дома. Главный священник звал их, угрожал им, убеждал проявить мужество и запастись силой духа. Он помахивал в воздухе Библией и своими регалиями, и гром гремел над ним. Но сам он не двигался. Он не сдавался. Он продолжил молитвы с удвоенным пылом. Он проклинал мерзость, которой стала Мадам Кото, и называл ее ВЕЛИКОЙ БЛУДНИЦЕЙ АПОКАЛИПСИСА. Он пел и танцевал один, в то время как дождь безжалостно его поливал.

Вскоре он и сам стал посмешищем. Он напоминал насквозь промокшую курицу чудовищных размеров. Он весь трясся. Полы его одеяния непотребно прилипли к ягодицам. Пыл его страстей сходил на нет и равномерно угасал под равнодушным дождем, и его все больше начинала колотить дрожь. Все наблюдали за ним из-под навесов. Его Библия промокла от второго всемирного потопа, борода напоминала грустное суденышко, колеблемое водами, и голос был мал и неестественен на фоне космических стихий. Его одинокий протест обернулся ловушкой, и у него не оставалось другого выбора, кроме как стоять под проливным дождем,

И пока он с дрожью в коленях распевал чанты, осуждая проституток, науку, теорию эволюции, развитие безбожных принципов и проклятых женщин Вавилона, на улице показался кортеж автомобилей. Они припарковались около него. Двери автомобилей открылись, и из них вышли мужчины и женщины в соблазнительных одеждах. Все они несли с собой зонтики. Среди этих людей была Мадам Кото. На ней было просторное ослепительное черное шелковое платье, белые туфли и белый шарф, а ее руки и декольтированная шея сияли от драгоценностей. Блистательные гости прошествовали мимо главного священника, словно не слыша его обличений. Двери бара открылись, и они исчезли внутри. Затем вышла Мадам Кото и дала священнику свой зонтик. Он взял его с изрядной долей бесстыдства. Она прошагала обратно, опираясь на трость, а священник продолжил выкрикивать проклятия и осуждения. С этого момента люди начали презирать его. Когда наступил вечер и стало темнеть, главный священник представлял из себя полную развалину. Под покровом темноты, дрожа всем телом, он покинул место своего анафемствования и уныло побрел по улице. Позднее мы узнали, что шествие против Мадам Кото было организовано партией, которую поддерживали бедные. Также мы услышали о возможных благотворительных отчислениях в церковные фонды. Мы были разочарованы подобными методами.

Глава 6

И затем, довершая наше изумление, до нас дошли новости, что Мадам Кото купила автомобиль. Мы не могли в это поверить. Никто на нашей улице и практически никто в нашем районе не мог позволить себе такую роскошь. У некоторых людей были велосипеды, и они очень гордились ими. Один или двое мужчин обладали мотороллерами и были окружены уважением, которое полагается старейшинам или вождям. Но люди определенно утверждали, что женщина на нашей улице имеет собственный автомобиль. Нам все еще не верилось в это, даже когда мы увидели сверкающий синий автомобиль с доброй мордой утрированной металлической черепахи. Машина была припаркована возле бара. Нам все еще не верилось, даже когда Мадам Кото начала делать первые неуклюжие попытки справиться с вождением, которые закончились тем, что она врезалась в лоток старой женщины. Мадам Кото сразу же распорядилась отремонтировать лоток и выдала этой женщине изрядную сумму. Мы наблюдали, как она учится водить. Она была слишком массивной для такого маленького автомобиля, и спереди выглядело так, как будто машина — ее панцирь, а ее голова — это третий глаз черепахи. Факт, что эта машина была слишком маленькая для нее, был для людей единственным утешением. Но все равно мы не могли оправиться от изумления.

Вместе с мужчиной, сидевшим рядом с ней, она ездила по улице, учась водить автомобиль. С решительным полубезумным взглядом, приподняв плечи, словно ее вес каким-то образом помогал машине двигаться вперед, она зигзагами гоняла по улице. Пока еще она не умела ездить по прямой. Когда она приближалась, обычно раздавался чей-то взволнованный голос:

— Прячьте своих детей! Прячьтесь сами! Едет безумная черепаха!

Затем мы видели ее машину, которая кидалась из стороны в сторону, наводя переполох среди коз и домашней птицы, и заставляя невинных ротозеев спасаться бегством в самые неприглядные места. Упорство Мадам Кото так и не было вознаграждено. Даже когда она научилась ехать по прямой, она все равно так нервничала, яростно работая всеми рычагами, что автомобиль издавал ужасные кашляющие звуки.

— Черепаха проголодалась, — говорили люди.

Затем мы услышали, что у нее возникли трудности с управлением автомобилем из-за ее распухшей ноги. Когда она нажимала на тормоз, то делала это так резко, что мужчина, который учил ее, ударялся головой о лобовое стекло. И поскольку она так и не смогла научиться водить, то наняла себе шофера, который возил ее по различным надобностям.

Неважно, что машина была маленькой, что Мадам Кото не умела водить ее сама. Значение имело то, что и на сей раз она была первопроходцем. Люди прониклись убеждением, что, если она захочет, то пролетит через весь поселок на донышке калабаша.

* * *

Мадам Кото решила обмыть свой новый автомобиль, и собралось множество людей, чтобы принять участие в этом ритуале. Присутствовал даже наш лендлорд. Люди приехали на велосипедах и мотороллерах. Многие пришли пешком. Среди прочих были старцы, которых мы никогда раньше не видели. Много было странных солидных женщин с непроницаемыми глазами. Мы увидели больших начальников, громил, и даже травников, колдунов и их подручных. Все они собрались в баре выпить и закусить. Все очень громко беседовали. Наконец народ позвали на омовение. Все кружком встали вокруг машины. Великий травник был суровым неумолимым мужчиной с таким изборожденным жизнью лицом и такими страшными глазами, что, наверное, даже зеркала отшатывались в ужасе и трескались при его взгляде. Он пробормотал подобающие такому случаю заклинания и помолился за автомобиль.

— Эта машина, — сказал он после всех таинств, — сможет доехать до луны и ничего с ней не случится.

Люди одобрительно закивали.

— Эта машина принесет вам благополучие и много денег. Ничто плохое не коснется ее. Любая другая машина, которая врежется в нее, будет разрушена, но с вашим автомобилем ничего не произойдет. Это и есть то, что мы называем высшей магией. Если вы даже заснете за рулем, все равно с машиной ничего не случится. Всякий, кто украдет ее, немедленно попадет в аварию и умрет. И всякий, кто пожелает зла этому автомобилю, тоже умрет!

Люди изъявили дружное согласие. Мадам Кото с тростью в руке энергично закивала. К этому времени все уже в той пли иной степени были пьяны.

— Если люди хотят завидовать вам, пусть завидуют. Зависть свободна. Они могут подавиться ею или же распухнуть, если они этого захотят. Но всякого, кто пожелает вам зла, пусть эта машина переедет, когда он спит. Эта машина будет охотиться за вашими врагами, преследовать как злой дух, перемалывать их в дорожную пыль. Ваш автомобиль сможет проехать сквозь огонь и ничего с ним не случится. Он сможет въехать в океан и выйти сухим. У него теперь есть друзья в мире духов. Эти друзья, такие же машины, как эта, будут гнать ваших врагов. Им не спастись от вас. Бомба упадет на эту машину и ничего с ней не случится. Я открыл путь для этого автомобиля. Теперь он будет ездить по всем дорогам. Он благополучно доедет до всех пунктов назначения. Вот что я говорю.

Люди поприветствовали травника. Кто-то засмеялся. Травник побрызгал автомобиль сложными снадобьями и едкими жидкостями. На капот он вылил целых полбутылки замечательного огогоро. И после того как ритуал омовения был завершен, после того как старцы, большие люди, начальники и служители культов совершили либации, собрание приступило к последней части программы — хорошенько напиться. Все пили, не отрываясь. Все спорили, как надо лучше пить, и все пили, чтобы лучше спорить. Много людей присоединилось к ним. Проститутки принесли пальмовое вино, перечный суп, жареное мясо и кроликов гриль. Появился слепой старик, он очень серьезно отнесся к процессу питья и ввязался в жаркую дискуссию с начальником. Собрание немного разбушевалось. Этого не просто все ожидали, так и было задумано. Но внезапно разразился гром. Никто не знал, когда все началось. Птички летали над головами и садились на крышу автомобиля. Небо темнело. Великий травник, который благодаря выпитому выглядел еще страшнее, чем раньше, начал высказывать очень рискованные заявления. Наконец он сказал такое, что повергло всех в полное молчание.

— Эта машина станет гробом, — внезапно объявил он. — Я только что видел это.

Люди уставились на него в полнейшем непонимании. Странный ветер перемен, казалось, задул в его голове. Глаза его стали смотреть в разные стороны. Его кривой рот придавал высказываниям силу приговора судьбы.

— До тех пор, пока вы не исполните правильно ритуал жертвоприношения, эта машина будет гробом! Я должен говорить правду, когда я вижу ее, иначе я умру! — продолжил травник.

Настроение собрания изменилось в одно мгновение. Старцы и пожилые женщины, выведенные из равновесия упоминанием страшного слова, с необычной живостью встали и пошли по домам. Начальники и высокопоставленные члены партии сели в свои машины. Молодые люди также поспешили уйти из бара. Остались только проститутки, лендлорд, слепой старец, который продолжал спорить с воздухом, как будто ничего не случилось, и сама Мадам Кото.

— Но если вы дадите мне одну из этих женщин, — сказал травник, делая выпад в сторону одной из проституток и промахиваясь, — я легко смогу извлечь этот проклятый гроб из вашего автомобиля.

Он стоял, покачиваясь, и его затуманенный взор был устремлен в лес. Птички взлетели с крыши автомобиля. Ветер слабо завывал и свистел в электрических проводах. Затем травник взял свои снадобья, прошагал мимо автомобиля и пошел по улице в нашу сторону. Мы сидели с Адэ на дереве, травник, приблизившись к нам, с пеной у рта, пьяный, с перекошенными глазами, сказал:

— Очень скоро один из вас умрет!

И пошел в лес.

Мы спрыгнули с дерева и последовали за ним. Он остановился, чтобы пописать возле дерева. Его моча была очень желтой. Закончив писать, он зашагал вперед, жестикулируя, размахивая руками, и крича:

— Все эти деревья умрут, — с горечью сказал он, — потому что больше никто их не любит!

И затем, махая руками, как крыльями, он обернулся, увидел нас и сказал, показывая на меня своим пальцем в магических кольцах:

— Эй ты, ребенок-дух, если ты не заберешь отсюда своего друга, я вас обоих превращу в змей!

Мы развернулись и побежали. Уже на бегу мы услышали, как он стонет в лесу, и его голос эхом отдается среди деревьев, отражаясь от земли. Мы слышали его пьяный плач, полный горести:

— Слишком много дорог! Все МЕНЯЕТСЯ СЛИШКОМ БЫСТРО! Нет новых идей. Везде одна ТРУСОСТЬ! СЕБЯЛЮБИЕ РАЗЪЕДАЕТ МИР! ОНИ РАЗРУШАЮТ АФРИКУ! ОНИ РАЗРУШАЮТ МИР, и ДОМ, и ХРАМЫ БОГОВ! ЛЮБОВЬ они тоже РАЗРУШАЮТ!

Мы услышали его сумасшедший смех, раздирающий на части воздух. Он продолжил свои крики уже другим голосом.

— КТО МОЖЕТ УВИДЕТЬ ВО СНЕ ДОБРУЮ ДОРОГУ И ЗАТЕМ ПРОЙТИ ЕЮ ПО ЖИЗНИ? КТО МОЖЕТ РОДИТЬ СЕБЯ И БЫТЬ СЕБЕ ОТЦОМ И МАТЕРЬЮ? КТО МОЖЕТ ЖИТЬ В БУДУЩЕМ и ЖИТЬ В НАСТОЯЩЕМ и НЕ СОЙТИ С УМА? Кто может ЖИТЬ СРЕДИ ДУХОВ и среди ЛЮДЕЙ и НЕ УМЕРЕТЬ? КТО может ЕСТЬ И СПАТЬ СО СВОЕЙ СУДЬБОЙ и все-таки ПОЛУЧАТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ПРЕКРАСНЫХ ВЕЩЕЙ?

Воздух сотрясся от того же смеха.

— ЭТИ ЗАГАДКИ ПУСТЬ РАЗГАДЫВАЮТ ДЕРЕВЬЯ! — прокричал он из дальних глубин леса. Больше мы не слышали его голоса.

Когда мы подошли к бару, Мадам Кото сидела снаружи в плетеном кресле в окружении своих женщин. Некоторое время мы за ними наблюдали. Они сидели, не двигаясь. Они сидели в полной тишине. Все они смотрели на автомобиль.

Глава 7

Публичные представления Папы должны были выйти на новую орбиту. В течение того времени, когда Мадам Кото провела электричество и купила автомобиль, люди потеряли интерес к его тренировкам. Их больше интересовала машина. По вечерам люди шли к бару Мадам Кото и скапливались возле автомобиля, глазели на него, восхищались. Как-то ночью мне даже приснилось, что Мадам Кото поехала на машине на луну и не смогла вернуться. Когда ее слуга ездил взад и вперед по улице, доставляя пальмовое вино и еду, люди прекращали свои дела, чтобы еще раз обновить восхищение по поводу машины. Позади автомобиля с криками и приветствиями всегда бежали дети.

Мадам Кото выросла еще на одну ступень — она перешла на пиво. На пиве можно было заработать больше денег, и в городе недавно начали открываться пивоварни. Иногда, когда вечерний запас пива бывал доставлен, Мадам Кото приглашала детей из нашего района прокатиться на автомобиле. Этим она доставляла себе особое удовольствие от своей значимости и считала бесплатное катание чем-то вроде благотворительности. Адэ отказывался вступать в какие-либо контакты с автомобилем. Отец убедил его в том, что это дьявольское устройство. Однажды она и меня прокатила, и я никогда этого не забуду. Она сидела на заднем сиденье, я — на переднем. Я не видел дороги, и мне казалось, что мы едем по ветру. Она останавливалась, чтобы подвезти людей. Когда я остался один в машине, она попросила водителя прибавить скорость. Водитель был только рад этому и понесся с такой дикой скоростью, что я был уверен: мы летим на луну. Когда я попросил водителя притормозить, потому что начал чувствовать тошноту, Мадам Кото сказала:

— Быстрее, быстрее!

И водитель погнал как сумасшедший, с какой-то мстительностью разгоняя машину до предельной скорости. Я не мог понять источник этой мстительности. Лицо Мадам Кото было лучезарным, глаза расширились, и ее массивное тело светилось от чистого наслаждения и силы ускорения, так же, как и от моего ужаса. Но затем от скорости и от страха меня стошнило. Меня стошнило прямо на водителя, тогда Мадам Кото приказала остановить машину и дала знак водителю, чтобы тот меня спровадил. Водитель так и сделал. Оттерев рвоту с помощью песка и тряпки, он грозно на меня посмотрел. Этот взгляд никак меня не пронял, тогда водитель осторожно подошел ко мне, притворяясь, что хочет в знак прощения погладить меня по голове, и залепил такой щелбан, что у меня пошла голова кругом, и я даже не заметил, как они уехали. Я остался на дороге вдали от дома, и больше меня не звали покататься на автомобиле.

Вечером, когда я пришел домой, Папа тренировался так, как будто окончательно сошел с ума. Никто за ним не наблюдал, кроме мальчика, двух кур, козла и слепого старика. Той ночью, недовольный переменчивостью вкусов этого мира, тем, что людям надоели его представления, Папа не на шутку разбушевался и в неистовстве носился по дороге, бросая вызовы всей планете. Он хвастался, что может за раз побить троих. Никто не принял его вызова. Тогда он стал настаивать, что побьет пять человек. Только когда он поднял число своих противников до семи, люди начали выходить к нему из темноты.

Я был совсем обессилен той ночью. Я сидел на цементной платформе и видел, как семеро мужчин приближаются к Папе. Все они работали грузчиками и телохранителями. Я часто видел их в толпе, как они изучали движения Папы, пока он тренировался. Папа бесцеремонно уложил одного из них быстрым апперкотом в челюсть. Человек упал и больше не двигался. Остальные шестеро мужчин обступили его. Папа попрыгал на месте, накачивая себя повторением своих боевых имен, тайных имен, имен, которые он дал своему духу. Двое мужчин выступили вперед, и один из них ударил Папу по голове простым круговым ударом. Папа заразительно засмеялся и исполнил тот же удар. Мужчина свалился как подкошенный. Папа нацелился на третьего противника, но изменил направление и нанес удар четвертому в солнечное сплетение, а затем выбил его из боя сокрушительным косым ударом слева. Трое мужчин без движения лежали на земле. Остальные четверо разбежались, как сговорившись. Папа не стал их догонять. Слепой старик поаплодировал Папе, а мальчик вслух произнес его боевое имя. Когда все ушли, оставив старика одного, мы услышали, как в темноте вздохнул его аккордеон. Мы были удивлены тем, что звучал он довольно приятно.

Глава 8

Мы проснулись и обнаружили, что мир смотрит на нас с особым уважением. Весть о том, что Папа побил в бою семерых мужчин, облетела вокруг глобуса и даже достигла мира духов. Папа, который стал сам себе импресарио, три дня не тренировался на публике. Он объяснял мне свои ключевые принципы:

— Когда люди не верят, что ты это умеешь, а ты это делаешь, они начинают тебя уважать. И тогда приходит время, когда нужно исчезнуть. Чем больше они уважают тебя, тем лучше. Потом, держи в себе свои секреты. Интерес людей растет. Время идет. Они устают. Им становится скучно ждать тебя. Они теряют в тебя веру. Вот тогда и нужно показать им, на что ты способен.

Я понятия не имел, о чем он говорит. Вместо того, чтобы тренироваться у ограды дома, он медленно прохаживался по улице.

— Черный Тигр! — приветствовали его люди.

Он не отвечал. Он уходил из поселка, и никто его не видел до самой ночи. Потом он подходил к дому, несколько секунд боксировал с тенью для публики и исчезал в комнате. Интерес к нему все возрастал. Его имя передавалось из уст в уста. Его легенда пускала новые ростки. Когда бы я ни возвращался из школы, всегда находилось несколько мужчин, которые спрашивали о нем. Они хотели знать, где он тренируется, кто был его тренер, и к какой партии он принадлежит. По вечерам толпы народа собирались возле нашей ограды. Люди, наслышанные о доблести Папы, съезжались из отдаленных деревень, из самых дальних уголков. Они ходили кругами, посматривая на наш дом. Соседи приходили рано, принося с собой маленькие столики, стулья и выпивку. Уличные торговцы, разносчики, продавцы пива, торговцы водой со льдом и нюхательным табаком толпились в ожидании. Когда Папа возвращался домой с работы, все хором скандировали его имя и просили устроить публичную тренировку. Он отвечал тем, что демонстрировал некоторые удары, работу ног и затем исчезал в нашей комнате. Он ничем не был им обязан и отказывался потакать их изменчивым вкусам. Толпа становилась беспокойной, потом скучающей, потом разочарованной, и наконец все расходились. Но вскоре пошли слухи, что Папа вовсе и не побил семь человек сразу, что он вообще никого не победил, что он даже боится сейчас тренироваться в присутствии публики.

Прослышав про это слухи. Папа таинственно заулыбался. Он продолжал ходить в сторону леса, к месту, о котором никто не знал.

Глава 9

Наступило время политического сезона, заново набравшего силу. Однажды утром мы снова услышали голоса из громкоговорителя. Голоса убеждали нас вступить в Партию Богатых. Голоса твердили нам, что они собираются устроить самый большой политический съезд в мире, куда будут приглашены самые известные музыканты Африки и где будут раздавать подарки для детей, призы для женщин, работу для мужчин. Позже в этот день мы увидели, как медленно отъезжает фургон, из которого продолжали разноситься заявления. На сей раз в фургоне было еще больше громил и телохранителей. Фургон был задрапирован большими партийными флагами; мужчины раздавали листовки. Когда фургон только-только появился, я подумал, что на наш район движется беда. Я подумал, что снова будут гореть дома, фургон будет уничтожен, а громил изобьют. Я подумал, что люди вспомнят, как та же самая партия пыталась отравить их гнилым молоком и как она устроила ночной погром. Но люди все позабыли, а те, кто еще что-то помнил, пожимали плечами и говорили, что все это было слишком давно, что все это слишком запутано, и кроме того, у партии давно уже поменялись лидеры.

Папа пропустил драматическое возвращение политики в наши жизни. Он продолжал тренироваться вдали от всех. Когда он вернулся, улица была завалена памфлетами, которых никто так и не прочитал. Он почти не проявлял интереса к тому, что творится в мире вокруг нас. Когда мы рассказали ему о возвращении фургона, он недоуменно заморгал.

— Какой фургон?

— Фургон политиков.

— А, политики, — сказал он, снова погрузившись в пустое созерцание.

Когда Мама спросила его, где он был, Папа по-прежнему находился в состоянии полной прострации.

— Где был?

— Да, где ты был?

— Да так, тренировался.

— Где?

— Что где?

— Где ты тренировался?

— А, там где-то.

— Расскажи мне.

— Что?

— Где?

— Зачем?

— Может быть, ты тренировался с другой женщиной?

— Женщиной?

— Да, женщиной.

— Какой женщиной?

Мама в конце концов сдалась. Задавать Папе какие-либо вопросы было непросто. Он ел в таких же количествах, как прежде, и почти все время молчал. Его бытие поднялось на новый уровень. Мама попыталась раз или два с ним поругаться, но Папу, глубоко ушедшего в свой мир, было бесполезно вовлекать в споры. Мы тогда еще не понимали, что его охватила какая-то новая сила. Он становился другим человеком. Его глаза стали жесткими, как кремень или те камни, которые режут металл. Он был какой-то отчужденный, словно принадлежал к другой планете. Его лицо стало более абстрактным, похожим на маску и, что любопытно, какие-то его черты смягчились.

Однажды Папа сказал мне:

— Я впервые начинаю видеть вещи такими, какие они есть. Мир не тот, каким он кажется. Везде бродят таинственные силы. Мы живем в мире загадок.

Я внимательно слушал. Он остановился. Затем он посмотрел на меня так, как будто просил поверить в то, что он говорит.

— Вчера я тренировался, и какой-то старик с невидимой ношей на голове подошел ко мне и попросил денег. Я дал ему все, что у меня было. Он отдал мне все обратно и сказал, что я счастливый человек.

— Почему?

— Он сказал, что если бы я не дал ему деньги, я бы погиб в следующем бою.

— И что ты сделал?

— Сначала я не поверил ему. Он знал, что я ему не верю. Затем он показал на небо. В воздухе сражались две птицы и издавали странные звуки. Затем к ним стало слетаться много других птиц. Одна из птиц начала падать. Медленно. Я побежал и поймал ее, прежде чем она коснулась земли. Внезапно птица растаяла в моих руках, как лед в воде. От нее осталась только кровь. Я попытался стереть ее, но у меня ничего не получалось. Ко мне подошел старик и плюнул мне в ладони. Кровь исчезла. Старик снова показал мне на что-то. Я посмотрел, но ничего не увидел. Когда я поглядел по сторонам, старик исчез. Я увидел его уже вдалеке и хотел догнать, но, как быстро я ни бежал, он оставался на том же расстоянии от меня. Я сдался и больше в ту ночь не тренировался. Не говори матери про то, что я тебе сейчас сказал, ты понял?

Я кивнул. После этого он полностью затворился, словно в пещере. Я тоже замолчал. Его история поразила меня. Мама ворчала, что мы оба невыносимы, и все искала повод для ссоры, ругая меня за то, что я не доделал. Мы с Папой промолчали всю ночь.

Глава 10

Мной овладело любопытство, где же втайне от всех тренируется Папа. На следующий день я стал ждать, когда он туда пойдет, чтобы идти за ним следом, но он как пришел, так и рухнул на кровать. Он был очень уставший. Я разбудил его и напомнил о тренировке, но он перевернулся на другой бок и опять заснул. Я вышел поиграть и не стал уходить далеко, чтобы не упустить Папу. На улице стоял шум. Туда-сюда ездили фургоны политиков, распространяя свои бесконечные заявления и обещания, сопровождаемые ревом партийной музыки. Было довольно странно слышать, как обе партии обещают практически одно и то же. Партия Богатых обещала повысить благосостояние каждого, говорила о новых дорогах, электричестве и бесплатном образовании. Представители партии обзывали оппозицию ворами, деревенщиной и бандитами. На нашем съезде, говорили они, каждый будет накормлен и все вопросы будут разрешены.

Тем вечером фургон Партии Бедных тоже с парадом прокатился по нашей улице. Он точно так же громыхал музыкой и сыпал похожими заявлениями. Листовки распространялись на четырех языках. Когда два фургона с вооруженными охранниками проезжали друг мимо друга, они вступали в звуковую войну и поднимали страшный шум. Они обзывали друг друга через громкоговорители, и начиналась такая какофония, что на дорогу высыпала толпа зрителей в ожидании какой-нибудь потрясающей катастрофы. В тот вечер фургоны встречались дважды. Мы думали, что начнется что-то вроде вооруженного столкновения, но обе партии соблюдали правила борьбы, выработанные по отношению друг к другу в ходе политической кампании. Хотя правда была в том, что просто еще не подоспело время.

Автомобиль Мадам Кото был замечен на службе у Партии Богатых. Самой ее не было в машине. И для ее шофера появились новые возможности пустить всем пыль в глаза. Когда он видел нас на середине дороги, он тут же прибавлял скорость и ехал прямо на нас, будто намереваясь нас сбить. Мы разбегались как угорелые. Только Адэ оставался стоять на своем месте, не боясь ничего, почти позволяя шоферу сбить себя. Шофер с широкой улыбкой на лице резко останавливался рядом с Адэ. Пугая нас, он входил во вкус. Но когда мы увидели, что он не сбил Адэ, и все остальные перестали убегать при появлении автомобиля. Меня всегда сковывал ужас, когда автомобиль с визгом тормозил, и я чувствовал запах машинного масла и видел улыбку водителя. Адэ, всегда держащийся с вызовом, никогда не улыбался ему в ответ. Он просто прекращал делать то, что делал, и шел домой. Он был одиночка.

Когда шофер стал изгаляться на своем автомобиле, сигналя в рожок, сыпя оскорблениями в адрес коз, кур и прохожих, людям снова разонравилась Мадам Кото. Но в конце концов не ее вина была в том, что ее шофер подвозил девочек, обрызгивал грязью рабочих людей и при каждой возможности пробовал на нас свой кладбищенский юмор.

* * *

Вскоре на всей дороге началось необычное столпотворение. Фургонов прикатило больше, чем обычно. От музыки и речей было столько шума, что дети начинали плакать, а у взрослых закладывало уши. Мы уже не слышали, что они там говорят. Они сами сводили на нет свои заявления этим шумом. В тот день какие-то люди наводили справки о Папе. Они ходили кругами в ожидании, когда же он вернется. Один из фургонов, доверху набитый партийными деятелями, остановился через дорогу от нас и заполонил улицу гулом диссонирующей музыки и бессмысленными увещеваниями. Ораторы говорили на многих языках такими энергичными голосами, что из громкоговорителя до нас доносилась одна неразборчивая чепуха. В тот день все были на пределе. Наваждение жары в период межсезонья было адским, воздух словно отсырел, и партийный шум вяз у нас на зубах. Было такое чувство, что вот-вот должно произойти что-то неприятное.

Когда Папа вернулся с работы, мужчины обступили его и начали задавать вопросы. Он ничего им не ответил, отстранил их и прошел в комнату. Он смертельно устал на работе, глаза его выкатывались из орбит, и его молчание выражало какую-то древнюю злобу. Я принес ему воды, он помылся. Мы разложили перед ним еду, и он съел свою обычную необъятную порцию. Затем он заснул. Он так и проспал до вечера. Мужчины снаружи все еще ждали его. Затем они ушли. Фургон стоял припаркованный, и время от времени мужчины отпускали комментарии — кто победит на предстоящих выборах. Они очень громко включили свою музыку. Это была не та музыка, которая нам нравилась. Наверное, Папу и вывели из себя эта музыка и ее громкость. Он вскочил с кровати на час раньше обычного и с голой грудью и с полотенцем на шее решительно зашагал в сторону фургона.

Когда Папа подошел к фургону, мужчины, которые его ждали, снова появились и окружили его. Папа подошел к двери водителя и что-то прокричал. Музыка заиграла громче. Папа снова крикнул. Я увидел, как он хватается за руль. Внезапно музыка стала превращаться в неприятный скрежет, и вскоре она затихла.

— Беды ходят парами, — кто-то сказал в наступившей тишине.

Долгое время ничего не происходило. Один из мужчин схватил Папу за шею, и Папа ответил ему так, что мужчина встал прямо, с застывшими глазами, спиной прислонившись к фургону. Все остальные не двигались. Папа бросился обратно в дом. Мужчина, которого он ударил, стал медленно сползать по стенке.

Партийные кадры, телохранители, громилы — все начали выпрыгивать из фургона на землю. Это были могучие мужчины с цельными мускулами, словно вырезанными из тикового дерева. На лицах у них была ярость, в руках многие держали дубинки. Последний спрыгнувший громила был самый могучий. Он на ходу снимал с себя комбинезон. Я никогда не видел человека с такой грудой мускулов. Его глаза сверкали, это был красавец-здоровяк, но глаза его подергивались так, как будто что-то неумолимое свербило в его мозгу. Остальные освобождали здоровяку путь. Безусловно, это был их лидер. Все бегали вокруг него, рассыпаясь в почтительных реверансах и показывая на наш дом. Главный громила презрительно оглядел наш барак, чего он, вероятно, и заслуживал, и с медлительностью и великим апломбом человека, для которого победа всегда является делом решенным, прошагал к кашей ограде. За ним уже шли зрители. Дети приветствовали его. Жильцы нашей улицы шипели сквозь зубы и про себя проклинали его. Музыка снова заиграла из динамиков, и кто-то пропел вариацию старой народной песни про беду, которую люди сами к себе приводят.

К тому времени, когда главный громила подошел к нашей ограде, толпа уже расположилась по кругу, образовав что-то вроде ринга. Поселковые люди принесли стулья, выпивку и расположились так, чтобы лучше видеть центр площадки. И затем голос из толпы начал скандировать папино имя:

— Черный Тигр! Черный Тигр!

Чант моментально был подхвачен и стал нарастать, пока вся толпа не начала звать Папу, ритмично притопывая ногами.

— МОЛЧАТЬ! — заорал главный громила.

Воцарилась тишина.

— Кто такой этот Черный Тигр? Он что, не боится смерти? Почему он оскорбляет моих людей и портит нашу музыку? Пускай он выходит — прямо СЕЙЧАС!

Толпа возобновила чант.

— Молчать! — снова крикнул главный громила.

Он прошелся по рингу, выпятив грудь, раздувая свою фигуру.

— Вы знаете кто я такой?

— Нет! — дружно ответила толпа.

— Меня зовут…

— Даааа? — спросила толпа.

— ЗЕЛЕНЫЙ ЛЕОПАРД!

— Это правда? — вздохнула толпа.

И воцарилась тишина. Одно это имя вселяло мифический ужас. Это был легендарный персонаж, самый свирепый боец и устрашитель многих соперников. Когда-то он был вооруженным грабителем, почти стал чемпионом по боксу и многие годы сеял ужас на тысячах улиц, превращая ночи в кошмар для мужчин и женщин. Его имя всегда произносилось шепотом, из-за страха, что внезапно он может материализоваться перед тобой; до сего дня никто из толпы не знал, как он выглядит; все лишь были во власти этих устрашающих мифов.

Папа не выходил. Начинало складываться мнение, что он трус. Беспокойство в толпе нарастало. Легендарный Зеленый Леопард, который теперь, как говорили, завязал с вооруженными ограблениями, гордо обходил ряды толпившихся людей. Говорили, что теперь он исправный член партии, выполняющий обязанности вышибалы, телохранителя и вербовщика сторонников кандидатам. Но в действительности это был громадный бычара из трущоб, который сейчас обходил ринг с выпяченной грудью, делая кулачные выпады.

В какой-то момент привезли и слепого старика на каталке. Он беспокойно брыкался на своем кресле. С собой он взял аккордеон. На старике была красная шляпа, и он поразил нас на сей раз зелеными очками.

— О, так сегодня будет бой, — сказал он кладбищенским голосом, посмеиваясь и ерзая на кресле, как большой таракан.

— Так значит, битва? Кулачный бой! Отлично. Когда мы были молодыми… — запел он, извлекая музыку из своего аккордеона.

Продавцы пива, торговцы безделушками, владельцы столиков, разносчики вяленой рыбы и жареных земляных орехов ходили среди толпы, продавая свои товары. Напитки покупались в большом количестве. Адэ нашел меня, и мы стали держаться друг друга в ожидании боя. Мадам Кото с больной ногой и черной тростью вышла в передний ряд зрителей. Мы слышали, как ее слуга по всей улице сигналит в рожок автомобиля. Слепой старик уже спорил с кем-то, кто выиграет бой. Они заключили пари. Тут же всех охватила лихорадка ставок, и толстяк Сами, владелец букмекерской конторы на нашей улице, стал ходить по рядам, собирая ставки на Папу. Большинство ставили на Зеленого Леопарда. Папа слишком долго задерживался, и симпатии людей были не в его пользу. Сами, владелец конторы, собирая ставки, понял, что ему нужно ведерко, чтобы уместить все деньги. Он купил ведерко и послал за своими братьями. Пришло шестеро из них, все вооруженные мачете и пневматическими пистолетами. Они плотным кругом обступили ведерко. Затем Сами подошел к Зеленому Леопарду и заговорил с ним. Тот сурово посмотрел на Сами и сказал так, чтобы все слышали:

— Если я за две минуты не сделаю эту Черную Курицу, я дам ему тысячу фунтов!

Зрители сходили с ума от нетерпения.

— Зеленый Леопард! — скандировали они.

А Папа все не появлялся. Я забеспокоился. Я пошел в барак узнать, что там происходит.

Глава 11

В комнате было темно. Мама сидела на папином стуле, штопая ему рубашку. Папа лежал на кровати, храпя. Я разбудил его и рассказал, что происходит.

— Не ходи, — сказала Мама.

Когда Папа услышал о тысяче фунтов, его лицо просияло.

— Так они готовы? — спросил он.

Я энергично закивал.

— И там уже столько людей?

— Весь район. Даже Мадам Кото пришла.

Он улыбнулся. Через тонкие стенки перегородок мы услышали, как народ скандирует имя главного громилы.

— Кто это?

— Толпа. Они приветствуют того человека.

— А что это за человек?

— Зеленый Леопард.

Папа вскочил с места. Его проворство было своеобразной маскировкой охватившего его волнения. Он отлично знал репутацию своего соперника. Он тут же стал боксировать с тенью. Он массировал мускулы. Он разминался и вскоре вогнал себя в пот. Чант снаружи раздавался все сильнее. Он пошарил в карманах, вынул несколько фунтовых банкнот и дал их мне, чтобы я пошел и поставил на него.

— Смотри не потеряй, — сказал он. — Это последние деньги в доме.

У Мамы на лице появилось жалкое и беспомощное выражение, словно она входила в начальную стадию затяжной болезни.

— Так ты собираешься драться с ним? — спросил я.

— Не надо, — сказала Мама.

— И сделать из него отбивную, — ответил Папа, — за десять минут.

— Тот человек утверждал, что именно это он собирается сделать с тобой, — сказал я.

— Ну и прекрасно, — отрешенно ответил Папа.

Я покинул комнату. У границы поселения зрителей все прибавлялось. Лица были везде. Вечно голодные лица. Сейчас они были голодные на зрелище.

Вечер был солнечный. Одной только жары было достаточно, чтобы все находились в состоянии лихорадки. Я подошел к Сами и поставил на Папу. Ставки против Папы были высоки, и Сами улыбнулся, приняв от меня деньги.

Когда Папа появился на ринге, я понял, почему ставки против него были так высоки. По сравнению с Зеленым Леопардом он выглядел откровенным хиляком. Его появление вызвало новый шквал насмешек. Он вышел на ринг, попрыгал, пофыркал, побоксировал. Зеленый Леопард удостоил его презрительным взглядом и властным голосом спросил:

— Каков твой вес?

— У меня нет веса, — ответил Папа.

Толпа рассмеялась.

— У этого человека нет веса, — сказал кто-то из толпы.

Мне стало жаль Папу. Я даже уже бросился к нему, чтобы увести его домой, но Адэ оттащил меня.

— Отец дал мне этот фетиш, сильнейшее заклятие, — сказал он, тыча мне в лицо мертвой лягушкой. — Брось его на ринг, — добавил он, протягивая мне лягушку.

Я прицелился в голову Зеленого Леопарда, швырнул фетиш и промахнулся. Он приземлился на голову одного из громил. Человек обернулся, увидел наши проказливые лица и погнался за нами. Мы добежали до сгоревшего фургона, дважды его обежали, нырнули под столик и улизнули в лес. Громила вернулся к зрителям. Мы тоже осторожно вернулись. Протиснувшись сквозь толпу, мы увидели, что соперники уже разогреваются. Музыка гремела из партийного фургона и резала слух. Зеленый Леопард разминался, вгоняя себя в пот, который тек с него ручьями. Это был подлинный титан. Казалось, что его высекли прямо из цельного гранитного утеса. Его мускулы блестели в лучах вечернего солнца, будто он искупался в масле. Папа смотрелся худым и крепким, но совсем не таким могучим, как я его себе представлял, пока у меня не с кем было сравнивать. Я испугался за него и почувствовал себя больным.

— Так у тебя нет веса, да? — спросил Зеленый Леопард, исполняя свирепый военный танец и направляя в папину голову несколько пробных ударов.

— Нет, — ответил Папа, прыгая на одной ноге, как безумный кузнечик, — но я побью тебя и опозорю твою философию.

Зеленый Леопард снова презрительно рассмеялся, и Папа нанес ему молниеносный удар прямо в лицо. Голова Зеленого Леопарда откинулась назад. Его смех затвердел в маску боли. Кровь проступила у него на губах. Он был совершенно сбит с толку скоростью папиной атаки. Толпа тяжело вздохнула. Музыка смолкла. Какое-то мгновение только ветер завывал над нашими голодными головами. Слепой старик возбужденно заерзал на кресле и нарушил тишину несколькими пассажами на своем старинном инструменте.

— Первый удар нанесен! — сказал он.

И затем Зеленый Леопард обрушил на Папу всю ярость своей атаки, сопровождая ее криками, агрессивно свингуя, используя локтевые выпады, хуки и перекрестные удары. Женщины в толпе завизжали. Папа словно исчез под натиском ударов и был отброшен в толпу. Люди расступились, и когда он поднялся, несколько рук вбросили его на ринг. Одним из этих людей был наш лендлорд.

— Первая атака! — крикнул слепой старик.

Я изо всех сил его возненавидел.

— Есть ли у тебя еще одна лягушка? — спросил я Адэ.

— Нет. Но у меня есть вот это.

Он вытащил рогатку. Я ее выхватил у него, нашел камешек, зарядил рогатку и нацелился прямо в лицо старику. Вместо лица я попал ему в красную шляпу. Старик истошно завизжал. Толпа опять тяжело вздохнула. Папа упал под натиском жестоких увесистых ударов. Громилы помогли ему подняться и со смешками отправили обратно в бой.

— Успешная атака номер два, — объявил старик и спрятал лицо.

Я стал искать новый камень. Кто-то отобрал у меня рогатку. Толпа неистовствовала. Я увидел, как Зеленый Леопард отступает. Папа набросился на него и исполнил свой каскад, лавину ударов, проделанных с такой быстротой, что казалось, его руки представляют из себя машину. Его скорость была удивительной, руки стали похожи на одно большое пятно, и Зеленому Леопарду пришлось присесть на ягодицы. В рядах его сторонников началось замешательство. Но он взял себя в руки. Слепой старик вздрогнул на своем кресле.

— Заканчивай его! — крикнул я.

Голос мой потонул в общем шуме, гаме и шепоте зрителей. Папа ждал, когда поднимется его противник. Он пустился в танец, демонстрируя движения ног. Он подпрыгивал и иногда даже гарцевал, как конь. Он выглядел очень впечатляюще. Внезапно его сила возросла из ничего. Его кожа заблестела. И на лице его появился взгляд, которого я раньше не видел. Это был взгляд человека у себя дома, знающего глубокие заводи своего духа и его великие энергии. На лице у Папы не было ни тени страха. Он казался безмятежным и безумным в одно и то же время.

— Нет веса! Нет веса! — кричал он. — Я Черный Тигр из леса!

Зеленый Леопард бросился на него. Но Папы уже там не было. Он мастерски ушел за Зеленого Леопарда. И ждал, когда прославленный воитель повернется к нему. Зеленый Леопард был сбит с толку. Он искал Папу и, казалось, не мог его найти. Когда он повернулся, все его лицо было разбито и покорежено, лишено своей формы, как жестяной автомобиль после тяжелой аварии, глаза сузились, кровь стекала из раны на носу. Можно было подумать, что папины кулаки сделана из чего-то еще более неприятного, чем металл. Когда Зеленый Леопард повернулся, мало что видя из-за опухших глаз, Папа снова его ударил. И снова. И затем показал такие комбинации из хуков, апперкотов, ударов телом, косых ударов справа и слева, исполненных с такой жесткой методичностью, что толпа затаила дыхание, изумляясь дерзости и хладнокровию маленького человека. Зеленый Леопард выглядел обескураженным, поставленным в тупик, изведавшим на себе высшую математику тщательного избиения. Папа изо всех сил заехал ему в нос. И затем круговым ударом попал ему в ухо. Но Зеленый Леопард отказывался сдаваться.

Внезапно слепой старик издал самый странный смех, который только раздавался из уст человеческого существа. Папа остановился. И обернулся. Старик криво улыбался.

— Не смотри! — крикнул я.

Но было уже поздно. Зеленый Леопард исполнил точный удар с такой дикой силой, что я услышал, как у Папы щелкнули шейные позвонки, как запротестовало основание его черепа, и почувствовал, как весь его мир в одно мгновение перевернулся вверх тормашками. Папу отнесло ударной волной, и он врезался прямо в слепого старика. Старик и Папа исчезли среди тел и ног зрителей. Зеленый Леопард гнался за ним, обрушивая свою ярость и на зрителей. Внезапно его охватило неконтролируемое безумие. Он отшвыривал людей. Он отталкивал детей и женщин со своего пути. От него доставалось и лицам, и теням. Он плевался кровью на людей и сыпал проклятиями, он схватил слепого старика и швырнул его в разбегающуюся толпу, как куклу. Он схватил его кресло и бросил оземь, а затем крепко взял Папу за шею, резко дернул его вверх, и стал избивать с маниакальной злобой. Везде царил ад кромешный. Пошел бой без правил. Казалось, что началось полное сумасшествие. Зеленый Леопард вышел на орбиту чистого безумия. Он неистовствовал, избивая папино тело, словно его мозг затопило экстатическими потоками тирании. Он закончил свою варварскую атаку ударом в живот, от которого тот должен был лопнуть, и снова Папа исчез среди толпы. Когда он появился вновь, я не мог его узнать. Его лицо невероятно распухло и превратилось в одну кровоточащую массу, нос был разбит, кровь сочилась из-под глаза, рана на лбу еще больше расширилась, и рот стал такой чудовищный, что напоминал какой-то отвратительный фрукт. Не видя ничего, он, шатаясь из стороны в сторону, бродил среди толпы, беспомощно болтая руками. Он едва стоял на ногах, но все-таки не падал.

— Папа! — крикнул я, вложив всю силу в свои легкие.

Он остановился, повернулся и посмотрел вокруг взглядом, который ни на чем не мог сфокусироваться. Затем он исчез. Я подумал, что он упал, и побежал к нему. Но толпа уже кишела там, где я видел его в последний раз. Мы искали его, но его нигде не было. Зеленый Леопард стоял на середине ринга с распростертыми руками, словно он выиграл важный чемпионский матч, и с его лица стекала свежая кровь вместе с запекшимися сгустками.

— Где тот человек, у которого нет веса? — спросил он.

Толпа ответила:

— Он убежал!

— Скажите ему, пусть бежит подальше. Потому что если я схвачу его, я…

Внезапно Папа появился. Он вышел из рядов зрителей, и вид его был жуткий. Он был похож на привидение в лохмотьях. Ниже пояса он весь был покрыт грязью и илом. По какой-то причине он зашел в болото. Он был ужасен. Он позабыл осторожность, он больше не был защищающимся животным, в его глазах не было страха смерти, и они горели так, словно в них поселилось солнце. Он дошел до первобытного состояния. Он вступил на ринг и сказал:

— Что ты собираешься делать?

— Убить тебя, — ответил Зеленый Леопард.

— Сначала найди меня.

— Это легко.

— И пообещай, что твои люди не будут вмешиваться.

Зеленый Леопард выглядел важно и в то же время озадаченно. Затем он быстро поговорил со своими подручными на том языке, который они понимали. Он ругал и обзывал их, и они покорно закивали.

Мадам Кото причмокнула губами и сказала:

— Мужчины — безумцы! Я не собираюсь стоять здесь и смотреть, как они убивают друг друга.

Она протолкалась сквозь толпу и позвала шофера.

— Женщины! — сказал слепой старик.

Папа вышел на ринг. Он не танцевал и не делал ничего причудливого. Он стоял в боевой готовности, защищая кулаками лицо. Зеленый Леопард в танце двинулся в его сторону, с важным видом, собранный, руки в боевом положении. Его сторонники стали скандировать его имя.

— Зеленый Леопард!

— Боксер-мастер!

— Уничтожь Тигра!

— Съешь его славу!

Из динамиков снова зазвучала музыка. Слепой старик издал добавочный диссонанс из своего аккордеона. Я нашел на земле затвердевший кусок эба, швырнул его и на этот раз не промахнулся. Я попал ему прямо в рот. Он вслепую осматривался по сторонам. Прекратил играть на инструменте. Затем я услышал, как он сказал:

— Заберите меня отсюда. Духи стали нападать на меня средь бела дня.

Женщина, которая привезла его, покатила кресло обратно. Когда старик уехал, настроение боя переменилось. Зеленый Леопард делал выпады, бросаясь в битву, свингуя, исполняя странную полуреальную атаку. Она была полуреальной, потому что, казалось, от Папы уже ничего не осталось. Покачиваясь на ногах, он был похож на полностью разбитого человека, которого можно сломать двумя простыми ударами. И вот почему мы все были потом ошеломлены. Папа вдруг стал твердым как скала, войдя в полную силу. Он издал маниакальный вопль. Энергия, сконцентрировавшись в нем, внезапно нашла для себя выход. Его кулаки, выйдя из неподвижности, выстрелили серией быстрых коротких ударов, посыпавшись на противника со ста различных сторон. Грязь во все стороны разлеталась от папиных кулаков; вся акция длилась недолго, но сама скорость атаки, казалось, растянула этот момент. Это было умопомрачительно. Папа не бросился в атаку. Он не двинулся вперед. Он сыпал ударами с того места, где стоял, словно находясь в невидимом неуязвимом круге силы. Резкий взрыв этого боя накоротке завершился апперкотом, который пошел от твердо поставленной папиной ноги и всей грязи его ярости. Он пришелся прямо в челюсть Зеленому Леопарду, вызвав в толпе глубокий вздох. День клонился к закату. Лик солнца загородило проплывающее облако. Над головами кружились птицы. Музыка из громкоговорителя была полна победы и славы. Зеленый Леопард застыл с опущенными руками, как будто его оглушили или выстрелили в спину. В глазах его было пусто, его рот был открыт. Поднялось облако пыли, когда великий боксер рухнул на землю. Это было как сон. Папа стоял на одном колене внутри своего невидимого круга. Толпа молчала, не веря в то, что произошло.

У меня вырвался крик радости. Люди Зеленого Леопарда ринулись к своему главарю помочь ему встать. Но он лежал бесчувственный и даже не подергивался. Его открытый рот словно провалился, и тело безвольно лежало на земле, как будто он полностью отошел от реальности. Толпа, глубоко разочарованная, осыпала оскорблениями Зеленого Леопарда и его сторонников. Они проклинали его славу и репутацию и постепенно стали расходиться в глубокой досаде из-за денег, которые они поставили на человека, оказавшегося гораздо слабее, чем о том свидетельствовала легенда. Сторонники Зеленого Леопарда подняли на руки поверженное тело своего главаря, боксера-мастера, устрашителя многих бойцов, создателя мифа о своей непобедимости. Казалось, они сгорали от стыда. Музыка умерла, и воцарилась похоронная тишина. Громилы несли свою легенду в горизонтальном положении, высоко подняв над головами, словно это был труп. Они поспешно уложили тело в фургон и с той же поспешностью уехали. Зеленый Леопард не оправдал ставок. Их философия была посрамлена. Разбросанные по улице памфлеты разлетелись во все стороны, когда фургон взметнул их, прибавляя скорость.

Никто не бросился поздравлять Папу, кроме меня и Адэ. Толпа не могла простить ему его внезапную победу. Мы прыгали вокруг Папы, он поднял нас и понес на руках, и наши тонкие голоса звонко выкрикивали его имя и распевали о его успехах., чтобы земля, ветры и небо были тому свидетелями. Люди разошлись, устыдившись того, что они поддерживали не того человека, устыдившись поспешности своей оценки по внешности, в дурном настроении от того, что они не знали, как сделать так, чтобы их оценки побыстрее изменились. Но нас это не заботило. Папина победа — это был весь мир, который был нам нужен. Побитый, исколошмаченный, с разбитым лицом, он весело нес нас к дому. И тут Адэ вспомнил про ставки.

— Сами убежал с нашими деньгами, — крикнул я.

Папа немедленно поставил нас на землю и ринулся в букмекерскую контору. Мы гордо шагали вслед за ним.

* * *

Когда мы пришли, Сами подсчитывал деньги, которые он собрал в ведерко. Его могучие братья сидели вокруг, и их лица светились от денег и света керосиновой лампы. Сами сидел на стуле, с лицом, покрытым потом, и с горящими глазами. Когда он взглянул и увидел нас, лицо его помрачнело. И затем он расплылся в улыбке,

— Черный Тигр, — сказал он, — ты удивил всех. Присаживайся. Давай выпьем. Мы сейчас считаем деньги. Потом мы отдадим тебе твою долю. Итак, ты выпьешь с нами? Твой бой принес мне больше денег, чем я зарабатываю за месяцы.

— Я это вижу, — сказал Папа, отказываясь присесть.

Мы стояли по обе стороны от него, его стражи на мгновение. Наступила долгая тишина.

— Так ты собираешься дать мне деньги или нет? — спросил наконец Папа. — Или мне снова придется вступать в бой?

Сами улыбнулся. Стояла тишина. Пламя свечи отбрасывало тени. Затем Сами встал, пошел в другую комнату, и пришел с толстой пачкой банкнот. Он передал их Папе, который отдал их мне. Я посчитал деньги. Папа кивнул в знак удовлетворения. Когда мы повернулись, чтобы уйти, Сами сказал:

— В следующий раз, когда будешь драться, пришли кого-нибудь из своих мальчиков.

— Зачем?

— Вместе мы заработаем больше денег.

Папа ничего не ответил. Мы ушли. По дороге Адэ сказал, что ему пора домой. Папа дал ему фунтовую банкноту, и Адэ, пританцовывая, направился домой с песней о нашем триумфе.

* * *

Только когда мы вернулись в комнату, Папу настигла чудовищная усталость. Открыв дверь, мы увидели, что Мама сидит на стуле и перед ней на столе горит свеча. Мама молилась. Она подняла глаза, увидела Папу и встала. Ее рот широко открылся, когда она увидела, что стало с его лицом. Она бросилась к Папе и обняла его. Она начала плакать. Папа упал ей на руки. Почти час мы перетаскивали его на кровать. Он не шевелился.

Глава 12

Папа спал два дня, не просыпаясь. На кровати он снова стал похож на гиганта. Было больно видеть его ноги в синяках, порезы на ступнях, нарывы на пальцах ног. Во время сна его лицо опухало все больше и больше. Его губы раздулись и стали красные и пугающие, лоб увеличился вдвое, и порез на носу еще расширился. Пока Папа спал, кровь время от времени вытекала из его бесчисленных ран и порезов, и Мама прикладывала к его синякам теплые компрессы и промывала раны отварами из трав. Мама ухаживала за ним, мыла его, причесывала волосы, как будто это был труп, который она отказывалась хоронить. На второй день мы забеспокоились и попытались его разбудить. Он повернулся в нашу сторону, открыл опухшие глаза и заехал Маме в челюсть. На следующий день ей пришлось замотать распухшую челюсть головной повязкой. Мы перестали будить его и стали за ним просто наблюдать, чтобы быть уверенными в том, что он все еще жив. Вечерами мы сидели в комнате с тремя зажженными свечками на столе, и наши лица вытягивались от нетерпения. Его спящая оболочка распространяла по комнате призрачную тишину и придавала теням что-то зловещее. Время от времени Папа начинал бормотать. Мы замирали и прислушивались. Но он снова уходил от нас.

Вечером на третий день, когда ветер стал грохотать по нашей крыше, Папа начал выть во сне. Затем он начал дрыгаться и бороться на кровати, и упал вниз. Он быстро вскочил с безумными глазами навыкате, побежал по комнате, расшвыривая вещи, сея переполох своей гигантской тенью, стукаясь об углы, и затем без сил упал возле двери, пытаясь выйти наружу. Мы с Мамой, как три дня назад, целый час перетаскивали его на кровать. Мама зажгла три палочки с благовониями и расставила их по трем углам комнаты, чтобы прогнать злых духов. Позже в тот вечер, пока я сидел один в комнате, наблюдая, как волнами вздымается папина грудь, словно дыхание покидало его навсегда, Мама привела в дом трех женщин. Все они были одеты в черное. Одной из них была Мадам Кото. Другой, как я понял позднее, была влиятельная травница, которая в свое время была ведьмой и призналась в этом на людях; ее в наказание забросали камнями. Она возникла снова через год после своего признания и превратилась в сильную травницу, пообещав общине делать только добро. Немногие ей поверили, но все ее боялись.

Когда три женщины вошли к нам в комнату, я понял, что должно произойти что-то серьезное. Я молча стоял в углу, прячась в одеждах. Казалось, что они не придавали значения моему присутствию. Я молча стоял в углу и смотрел, как они вызывают дух Папы обратно из Страны Воюющих Призраков. Всю ночь невыразимо странными голосами они выкликали публичные и тайные имена Папы. Всю ночь они исполняли бесчисленные ритуалы, сопровождая их печальнейшими песнями, сочиняя на ходу погребальные песни на его имя, хором распевая заклинания, изменявшие пространство комнаты, удлинявшие серо-коричневые тени, заставлявшие паутину деформироваться и растекаться, как будто она превращалась в черную жидкость. Над нами материализовывались фигуры ночных птиц, машущих крыльями над горящей свечой; в комнате чувствовалось присутствие многих безымянных существ, проплывавших в воздухе, смешанном с дымом священных трав. Черные морские волны накатывали на темные берега на потолке, пока женщины вызывали сотни разных сущностей, чтобы побороть то, что мешало им схватить дух Папы в дальних пределах человеческого сознания. Травница, которая была ведьмой, истекая потом, выкликала имена духов и тряслась в конвульсиях, меняла свой облик под покровом теней и вела героические битвы с духами, которых мы не видели. Она билась с ними своим худосочным телом, с лицом перекошенным и сморщенным, как кожа старой черепахи, которую она положила на кровать, чтобы помочь себе быстрее передвигаться в тех краях, где скорость является вечным парадоксом. Над дверью она повесила высушенные головы антилопы и тигра, череп дикого кабана и выпущенные когти льва, умершего в прыжке. Она принесла в жертву двух белых петушков. Их кровь, смешанная с сильно пахнущими снадобьями, испачкала наши стены. Перья попугая и орла она сожгла прямо на полу, чуть не спалив весь дом. Травница бритвой сделала насечки на папиных плечах и вложила травы в кровоточащие надрезы. Папа не двигался. Я видел, как кровь закапала с его плеч, черная от трав. Затем глубокой ночью женщины стали танцевать вокруг кровати с пронзительными визгами. Толпа собралась вокруг нашего дома. Папа зашевелился. Ветер, казалось, захотел сдуть наши дома. Дверь распахнуло, в комнату ворвался вихрь и задул все свечи, и в темноте я увидел большую белую фигуру раздувшегося духа, который никак не мог покинуть комнату. Я закричал, и эта сущность заколебалась в воздухе и стала опускаться вниз. Она опустилась прямо на Папу. Когда дверь закрыли и свечи зажгли, Папа вдруг вскочил, задыхаясь от нехватки воздуха, весь напрягшись, с широко открытыми глазами, как будто он очнулся от сна, полного ужасов. Женщины бросились к нему, и Папа, не зная, кто они, не зная, спит он или уже проснулся, расшвырял их во все стороны, так что травница оказалась лежащей на кровати, а Мадам Кото врезалась в меня. Как человек, пытающийся спастись от ночного кошмара, он вылетел из комнаты, и мы увидели, как он бежит в сторону леса.

Три женщины, Мама и я бросились за ним вдогонку. Было темно и страшно. Лица женщин были скрыты тенями, и они постоянно меняли в темноте свои облики. Мадам Кото бежала как все, по-видимому, полностью оправившись от боли в ноге. Облик третьей женщины был настолько неотчетливый, что, казалось, никто ее не замечает. Она была просто как воздух или тень, или же отражение. Ее присутствие имело большое значение, но я не мог сообразить какое. Самой маленькой из них была травница, и когда она бежала, я все время замечал, что под черным одеянием ее руки взмахивают, как крылья. Я долго не мог оправиться от шока, когда увидел, как она поднимается в темный воздух, как будто ветер был ее приятелем. Затем темнота вокруг нее сгустилась, и когда темное облако рассеялось, я увидел только двух бегущих женщин, и рядом с ними Маму. Травница исчезла. Затем я услышал, как большие крылья хлопают в воздухе прямо надо мной, и увидел, как большой орел, черный, с красными глазами, летит в сторону леса, в ночь мистерий. Когда мы глубже зашли в лес, мы увидели спящего Папу, который спиной лежал на пне баобаба, а травница стояла над его оболочкой, тревожимой духами.

— Мы должны забрать его прямо сейчас. Прежде чем духи леса начнут принюхиваться к нему, — сказала она.

Мы стали обдумывать, как мы сможем забрать Папу. Но третья женщина, та, что не имела черт и не разговаривала, взяла его за руку и подняла на ноги. К нашему удивлению, Папа так и остался стоять, как ребенок, с открытыми пустыми глазами. Мама держала другую его руку, обе они поддерживали его. И как человека, которого не назовешь ни спящим, ни бодрствующим, ни живым, ни мертвым, мы повели его по лесным тропкам обратно. Когда мы подошли к дому, толпа уже разошлась. Мы уложили Папу на кровать. Он отказывался засыпать. Он ворочался, говоря:

— Если я засну, то уже не проснусь.

Травница дала ему что-то выпить. Очевидно, это было очень горькое лекарство, потому что глаза Папы дико расширились, когда он проглотил эту травяную микстуру. Затем он встал с кровати и сел на трехногий стул. С выпученными глазами и открытым ртом, жующим слова, Папа начал говорить. Три женщины в черном сели на пол. Мама села на кровать. Я сидел в углу и мог видеть при свете свечи изможденное лицо Папы с глазами человека, которому довелось заглянуть в самые бездны бытия. Поначалу трудно было услышать, что он говорит, но мы быстро привыкли к негромкости его речи.

— Я только что пережил самое ужасное, что может быть, — сказал Папа, уставясь прямо перед собой, словно он разговаривал в комнате с кем-то, кого мы не видели. — Я спал, а когда проснулся, увидел, что дерусь с семью духами. Они сказали, что их послала мать Зеленого Леопарда. Они хотели убить меня во сне, чтобы я больше никогда не проснулся. Я очень долго с ними дрался. Все это время, когда вы думали, что я сплю, я вел с ними страшный бой. Они жестоко сражались со мной и старались выйти из моего сна, чтобы напасть на мою жену. В конце концов я победил их. И затем попытался успокоиться. И тогда семиглавый дух…

— Нет! — вскрикнула третья женщина.

— Да, — сказал Папа, — семиглавый дух, вооруженный семью золотыми мечами, подошел ко мне и сказал: за то, что я убил его друзей, он хочет взять взамен жизнь моего сына.

Женщины закричали. Мама бросилась ко мне и схватила, крепко обняв.

— НЕТ! — сказал я.

Женщины завыли низкими монотонными голосами. Мама еще крепче меня прижала, и я испугался, что она, не заметив, может сломать мне шею.

— Затем семиглавый дух напал на меня. Девять ночей я сражался с ним. Мне удалось отрубить только одну его голову. Дух этот был очень могущественный, и мне ничего не оставалось делать, кроме как бежать. Я побежал в лес. Дух поймал меня, скрутил серебряными веревками и потащил в Страну Воюющих Призраков. Это такие призраки, которые всю свою жизнь проводят в войне. Дух тащил меня, но я не прекращал сопротивляться, и спасло меня только то, что…

Папа сделал паузу. Женщины всхлипнули, их головы были вытянуты вперед.

— …появился мой отец, Священник Храма Дорог. Он сказал, что перегородил дороги и дух не сможет по ним пройти. Дух набросился на него, и они долго сражались. Я и не знал, что мой отец такой могущественный. Он отрубил две головы у духа. Наконец, устав от битвы, дух и отец согласились на перемирие. Отец сказал, что если дух меня отпустит, то он займет мое место. Я не понял, что он имел в виду.

Мама начала плакать.

— Замолчи, женщина, — сказал Папа.

Мама затихла. Я слышал, как она проглатывает слезы.

— И затем оба они исчезли. Я освободился от веревок. Силы покинули меня. Орел опустился на мою голову, но потом он оказался женщиной. Затем четыре женщины, три из них в черном, почти как вы, — сказал Папа, показывая на женщин, — пришли и увели меня из леса. А затем я проснулся.

Мы все смотрели на него в тишине.

— Налейте мне что-нибудь выпить покрепче, — потребовал он.

Мама налила ему немного огогоро. Папа выпил его одним глотком. Травница дала Папе выпить еще своего травяного снадобья. Затем она повела его мыться в специально приготовленной воде. Когда Папа вернулся, она приготовила для него новую порцию снадобья. Папа выпил все одним глотком и удивил нас нежностью своей отрыжки. Он сел на стул и стал говорить о том, какие сладкие на вкус черные скалы луны, как он пил золотой эликсир солнца, сколько гениев родится еще от черных людей, о том, как он видел Маму, которая танцевала голая в лесу, и ее волосы были убраны бриллиантовой паутиной, которую умеют плести только боги, и что он видел, как я захожу в желтую реку, и еще о прекрасной молодой девушке, которая звала его идти дальше в места, где у мертвых тел изо рта вырастают красные цветы. Потом Папа внезапно замолчал. Его рот был широко открыт, а глаза закрыты.

— У этого мужчины сильная голова, — сказала травница. — От моего лекарства обычно люди засыпают, когда я сосчитаю до трех. Помогите мне отнести его на кровать.

Мы отнесли его. Папа захрапел. Через некоторое время женщины поднялись. Мама заговорила с ними о деньгах. Разгорелся небольшой спор. Мама отвязала конец набедренной повязки, отсчитала деньги и заплатила травнице и третьей женщине. Мадам Кото сказала Маме:

— Мы должны продолжить наш разговор.

— Мой муж сказал: «нет», — ответила Мама.

— Спроси его еще раз.

Женщины ушли. Впервые за эти три дня мы хоть немного поспали.

Глава 13

Когда на следующее утро Папа проснулся, он был полон энергии, как будто с ним ничего не происходило. Лицо его опухло, глаза были почти не видны, губы исковерканы, но он клялся, что чувствует себя как двадцатилетний. Он строил грандиозные планы. Он хотел купить гофрированный цинк, чтобы перекрыть крыши во всем поселке. Он говорил о покупке цемента, чтобы строить дома для больших семей, которые живут в одной комнате. Он говорил о том, чтобы заасфальтировать все дороги и убрать весь мусор, который накопился в головах наших людей. Он мечтал об открытии больших магазинов, в которых могла бы продаваться дешевая еда для бедных людей. Мы забеспокоились, когда он сказал, что хочет стать профессиональным музыкантом. И мы стали думать, что Зеленый Леопард что-то серьезно сместил в его мозгах, когда он заговорил о том, что хочет стать политиком и дать свободу и процветание миру и свободное образование бедным. Но когда он громко заявил, что хочет стать Главой Штата и отобрать власть у белых людей, которые правят нами, и обо всем том хорошем, что он сделает для страдальцев всего мира, тогда мы прекратили обращать на него внимание.

Как-то утром он принялся ходить по комнатам, стуча в двери, будя всех людей с вопросом, будут ли они голосовать за него. Большинство людей просто захлопывали двери у него перед носом. Но, к несчастью, нашлись такие, которые шутки ради сказали, что проголосуют за него. Это сильно воодушевило Папу. Он ходил из барака в барак. Он разговаривал с владельцами столиков и продавцами-разносчиками. Он расспрашивал торговцев земляными орехами, городских пастухов и продавцов амулетов. Он вел долгие беседы с разносчиками пальмового вина. Его часто можно было увидеть в барах, по ночам, где он рассказывал пьяницам о своей новой политике относительно правительства. Идеализм проел его мозг, набрав свежую силу от его заново рожденного организма. Он наводил справки о стоимости цинка. Он вслух думал о длине и ширине бараков. Он делал пространные и безграмотные калькуляции на предмет стоимости дома, стоимости школы, он считал, сколько здесь живет бедного населения и сколько денег ему будет стоить победа на выборах.

Он поразил нас чудаковатостью своих размышлений. Он вызвал у себя в воображении образ страны, где он был невидимым главой и где все должны были получать высшее образование, где каждый должен был знать музыку и математику и, по крайней мере, пять иностранных языков, а любой гражданин — быть в курсе событий, что происходят в мире, быть сведущим в местных, национальных, континентальных и международных событиях, а также в истории, поэзии и науке; в его стране колдуны, ведьмы, травники и священники тайных религий должны были стать профессорами в университете, а водители автобусов, возчики и рыночные торговки ходить к ним на лекции в свободное от работы время; дети там были учителями, а учителя учениками; делегации от бедных людей регулярно встречались с Главой Штата, а выборы назначались только в том случае, если за один год происходило пять бунтов.

Папа начал тратить много денег, скупая книги. Читать он не умел, но все равно их покупал. Мне приходилось читать ему вслух. Он покупал книги по философии, политике, анатомии, астрологии, китайской медицине. Он покупал греческую и римскую классику. Его очаровала Библия. Его заинтриговали книги Каббалы. Он влюбился в истории «Тысячи и Одной Ночи». С закрытыми глазами он слушал странную словесную вязь испанской любовной поэзии и пересказы легенд о воителе Шака Зулу и Великом Сандиате. Он настаивал, чтобы я все время что-нибудь ему читал. Таким образом я получал двойное образование. Вечерами он сидел на стуле с сигаретой во рту и с ногами на столе, глаза его были туманны, рядом с ним лежали ручка и бумага, и он заставлял меня читать вслух. Время от времени он прерывал меня, чтобы я объяснил прочитанное. Большинство из того, что я читал, я не понимал. Поэтому однажды он принес большой словарь, который стоил ему по крайней мере десяток могучих ударов Зеленого Леопарда. Распухший папин глаз задергался, когда он открыл словарь, положив на стол, впустив в воздух нашей комнаты ароматы слов и свежего дерева. Подобно побитому, но все-таки не теряющему оптимизма торговцу, он сказал:

— Эта книга объясняет книги.

Его страсть начала немного сводить нас с ума. Комната была завалена книгами всех размеров, уродливыми книгами с обложками без рисунков с маленькими буквами, как будто их должны читать муравьи, увесистыми книжищами, которые нужно было взваливать на спину, чтобы унести, книгами с такими наклонными буквами, что приходилось сворачивать шею, книгами, которые пахли паутиной, корой лечебных деревьев и опилками, промокшими под дождем. Мама все время жаловалась и в конце концов сложила их стопкой и поставила на них свои корзины и кастрюли. Папа пришел в ярость от такого неуважения, и они сильно поругались. Затем Папа начал продумывать идею обязательной воинской повинности для женщин. Посмотрев на меня, он включил туда и детей. Он уже видел себя невидимым Главой Штата и одновременно инструктором оздоровительного центра. По утрам он решил заниматься с нами военной подготовкой. Если он был на нас раздражен, он нас поднимал очень рано и заставлял упражняться. Мама поначалу соглашалась, даже во время, когда готовилась еда. Но однажды она сожгла на плите целую кастрюлю супа. Мы остались голодные на весь день. Тогда Мама была освобождена от военной подготовки. Может быть, именно в тог день Папе в голову и пришла идея, что он должен пойти в армию.

Он много дней не ходил на работу. В его голове загорались новые огоньки, которые Зеленый Леопард вбил в его голову, и он просто бродил взад-вперед. Он долго разговаривал с проститутками. Он упорствовал, даже когда они посылали его подальше, даже когда люди стали открыто высказываться по поводу его странных знакомств. Затем он заговорил о том, чтобы послать делегацию из проституток Мадам Кото подать протест в Колониальную Администрацию. Три дня Мама отказывалась готовить. И Папа, вынужденный есть бобы, приготовленные уличными торговками, заработал проблемы с желудком и вынужден был оставить мысль о создании Союза Проституток. Но он отвел им особое место в своей воображаемой стране.

Понадобилось немного времени, чтобы Папа понял, как он мало смыслит в том, о чем говорит. Когда он попытался собрать мужчин нашего района, чтобы начать убирать мусор с улицы, он был удивлен мощью последовавших оскорблений.

— Ты думаешь, нам больше нечего делать? — спросили они.

Папа, решивший никогда не сдаваться, взялся сам убирать мусор.

— Мы должны убрать помойку с нашей улицы прежде, чем мы начнем убирать ее в нашей голове, — сказал он, вспоминая что-то из своих книг.

Но когда он собрал немного мусора и сбросил его в болото, люди опять насорили на том месте, которое он очистил. За одну неделю все его попытки увенчались тем, что мусора стало еще больше. Улица стала еще хуже. Люди начали думать, что гораздо проще выкидывать мусор на улицу, чем носить его на помойку. Папа ругался с ними. Те немногие, которые намеревались голосовать за него, публично заявили, что больше его не поддерживают. Когда мусор слишком загромоздил улицу, многие стали выкидывать отходы прямо в болото, путь к которому показал Папа. Но после дождя болото переполнилось и потекло на улицу.

Когда люди стали приходить к Папе со своими проблемами, когда они стали просить у него денег или приходили за советом, как устроить детей в госпиталь или как достать хорошие учебники для подростков, тогда Папа понял, что он один не может быть ни видимым, ни невидимым Главой Штата.

— Политику нужны друзья! — провозгласил он однажды утром.

И он стал обдумывать новый альянс с Мадам Кото. Он всерьез задумался о важности информации и знаний. Сначала он хотел сделать меня шпионом. Он сказал, чтобы я снова начал ходить в бар, слушал там разговоры и узнавал о том, как становятся политиками. Нас изумил этот поворот. Мама поначалу сделала ему выговор, назвала лицемером и трусом. Но, когда ее чувство мести прошло, она открыто поддержала его план. У нее в голове замаячили возможности заработать хорошие деньги, если она будет готовить еду для большого съезда.

Следующая идея Папы заключалась в том, что как только я войду в бар Мадам Кото, он тоже появится там. В его намерения входило поговорить с посетителями, с коллегами и приверженцами партии Мадам Кото, изучить работу политических механизмов, и, может быть, склонить некоторых политиков к своим замыслам.

— Ты же обычно ненавидел политику, — сказала Мама. — Что с тобой случилось?

— Я начал думать.

— Так это Зеленый Леопард научил тебя думать, да?

— Там где политика, там деньги, — сказал Папа.

Мама молчала.

— Мы не можем оставаться бедными всю жизнь.

— Нет, можем, — ответил я.

Папа грозно на меня взглянул.

— В этом мире, — сказал он, помолчав, — вот что с тобой происходит, если у тебя нет ничего.

И он показал на свое опухшее лицо, синяки под глазами и разбитые губы. Он сделал паузу.

— Но пока мы будем шпионить за Мадам Кото, разузнавать что почем, я буду оставаться тем, кто я есть.

Мы не очень поняли его. Тонкости его плана от нас ускользали. Папа ничего не объяснял. Постепенно мы заметили, что папины манеры изменились. Когда он указывал на что-нибудь, то делал это с чувством человека, обладавшего могуществом. Сам он не мог видеть, какие новые огоньки блестят в его глазах. Но он больше не был тем умалишенным боксером, который искал любую возможность, чтобы проявить себя. Медленно он осваивал манеры командира. Я, Мама и всякий, кто слушал его, были для него командой. Это была маленькая армия, а поскольку к тому же мы были и увлеченные слушатели, у Папы появилась тайная сцена, на которой он вырастал. Он наполнил наши жизни странным возбуждением. Но в то время мы об этом и не догадывались.

— Ты, — говорил он, показывая на меня так, что я чувствовал, будто меня впервые явили в этом мироздании, — ты можешь делать все, что хочешь, но также ты должен делать то, что говорю я. С сегодняшнего дня слушай внимательно, что я тебе говорю, смотри внимательно, что я делаю. Эта жизнь такая шутка, которая совсем не шутка. Даже москиты знают, что им надо выживать.

Глава 14

Постепенно мы поняли тонкость папиной кампании. Он изменился. Но, к нашей досаде, вместо того, чтобы, как предполагала Мама, поберечь деньги, которые он выиграл, он немедленно поставил всех в известность, что устраивает вечеринку. Он позвал несколько соседей, Мадам Кото, слепого старика, отца Адэ и травницу, которая его лечила. Весть о том, что человек, который победил Зеленого Леопарда, хочет публично отпраздновать свою победу, разошлась молниеносно. Папа пригласил всего несколько человек, но пришел весь мир.

По замыслу, вечеринка должна была пройти в узком кругу. Папа заказал кое-какую выпивку, а Мама поджарила три курицы. Пока она их жарила, кашляя от дыма, Папа появлялся и уходил, забирая лучшие кусочки. Потом решили зажарить четвертую курицу, что я и сделал, потому что Мама сказала, что устала от дыма. Папа потихоньку цедил пиво.

— Ты же пил огогоро, — сказала Мама.

— Жизнь стала лучше, — ответил Папа, открывая еще одну бутылку.

Когда я закончил обжаривать курицу, меня послали занять у кого-нибудь несколько стульев. Я пришел с человеком Стулья-Напрокат, как мы его называли, а Папа в это время был у ограды, весь в поту. Он снова тренировался. Мы потащили складные стулья к нашей комнате, и Мама, ворча, заплатила человеку Стулья-Напрокат, который спросил, может ли он прийти на вечеринку.

— Это скромное мероприятие, — сказала Мама.

— Замечательно, тогда я приду со своей женой.

У Мамы не оставалось выбора, кроме как дать согласие. У ограды Папа начал прохаживаться взад и вперед, с голой грудью и в разорванных перчатках, называя себя чемпионом мира и приглашая всех прохожих. Он был уже довольно пьян и хвастался с неистовством, которого я раньше в нем не замечал. Он говорил, что может побить пять Зеленых Леопардов. Он сказал, что может убить трех львов голыми руками. Он заявил, что может снести десять деревьев и разрушить здание с одного удара.

— Не тот ли это человек, который уложил Зеленого Леопарда? — спросил Мистер Стулья-Напрокат.

— Да.

— Отлично. Я приду и повеселюсь на его вечеринке. Я приведу всех своих друзей.

Папа продолжал бушевать. Он хвастался с таким пылом, изливая из себя такую энергию и истекая потом, что вскоре протрезвел и ему пришлось идти обратно в комнату, чтобы довести себя до нужной степени опьянения очередными бутылками пива. Когда он вернулся и возобновил безудержное хвастовство, мимо проехала машина Мадам Кото. Шофер чуть притормозил, прислушиваясь к Папе.

— Как я уже сказал, я могу разрушить дом одним ударом! Я могу поднять машину одним пальцем. Если машина идет на меня, я могу поставить руку и она остановится. Я могу построить дорогу за один день!

Водитель засмеялся.

— Я могу так ударить мужчину, — крикнул Папа, — что все что ему останется — это смеяться всю оставшуюся жизнь.

Шофер понял намек и поехал дальше. Папа продолжал тратить себя на разминку и хвастовство, но никто не принял его вызова на бой, и он пошел обратно в комнату, помылся и стал готовиться к вечеринке.

Вечер подходил медленно. Я смотрел на дорогу и наблюдал, как темнеет лес. Стаи белых птиц рассаживались на самых верхних кронах деревьев. Мадам Кото с шофером несколько раз проехали мимо, везя упаковки пива, ящики с бумажными тарелками и салфетками. Я смотрел также, как женщины помогают затаскивать в бар стулья, взятые напрокат. Подготовка к большому съезду шла полным ходом. Везде ощущалась лихорадка ожидания великого события. Те, кто клялись, что никуда не пойдут, в конце концов передумали. Обещания спектакля, появления многих популярных музыкантов, намеки на то, что толпе будут раздавать деньги, разговоры о фильмах, которые будут показаны бесплатно, вселили нерешительность даже в самых яростных оппонентов.

Отец Адэ, две его жены и сам Адэ были первыми, кто пришел на скромную вечеринку Папы. Мы поставили несколько раскладывающихся стульев и налили им выпивку. Папа разговаривал с отцом Адэ о политике. Мама говорила с его женами об открытии магазинов и торговле на рынке. Я говорил с Адэ о Папе, который хочет стать Главой Штата.

Потом появился слепой старик с аккордеоном и своим помощником. Затем пришла Мадам Кото, с большим животом и печальными глазами. Затем пришла травница и ее молчаливые подручные, глядевшие на все с недоверием. За ними шли соседи, ведя своих детей. Стульев на всех не хватило. Комната была уже переполнена. Но люди продолжали идти. Многих из них мы не узнавали. Торговцы, водители грузовиков, клерки, владельцы столиков, торговцы вразнос, починщики велосипедов, плотник и его коллеги. Вечеринка заполнила не только комнату, но и коридор. К этому времени в комнате стало невыносимо душно и жарко. Мухи жужжали над стаканами с выпивкой и садились на наши вспотевшие брови. Кто-то попытался открыть окно, приложив слишком много силы, и сломал его. Плотник пообещал починить окно бесплатно. Слепой старик услаждал слух собравшихся своей гнусавой музыкой.

Снаружи, между тем, у тех, кто пришел без приглашения, начались проблемы. Люди чего-то возмущенно требовали и создавали страшную суету в коридоре. Когда я почувствовал, что наконец задохнусь от потной атмосферы и музыки старика, я попытался выйти. Толпа шокировала меня своим числом. Скромная папина вечеринка привлекла к себе бродяг, чьи волосы представляли настоящие живые заросли из вшей и были обильно сдобрены помойкой. От бродяг воняло. Это были горемыки и бедолаги, покалеченные жизнью, голодные и бездомные, у каждого из которых были такие напряженные и вызывающие глаза, что я подумал, они могут наброситься на каждого, кто скажет, что им надо убираться. Также там были калеки, чьи увечные ноги представляли из себя букву К, чьи губы постоянно дрожали, подергивались, кривились, чьи рахитичные ноги иногда были повернуты ступнями в обратную сторону. Там были также утомленные жители гетто, люди, обычно сидящие возле ремонтных мастерских в мечтах о дальнем плавании, люди с желтыми глазами и усталыми лицами, которых я видел на улицах и на рынках. Там были молодые красавцы, которые приведи с собой подруг, женщины с неизвестными предысториями, старики и старухи, выглядевшие так, как выглядят все старые люди. Там были люди в черных одеяниях, с мудрыми лицами и глазами яркими, как у королевских ягуаров, увешанные амулетами и талисманами. Также были люди, о которых давно ходили слухи, что они ведьмы и колдуны. Я сразу узнавал их по особому отрицательному запаху и по тому, как они шарахались от малейших прикосновений. Они всегда были сами по себе. Я. пристально посмотрел на одного из колдунов. Он уставился на меня. И затем пошел ко мне. Когда я развернулся, чтобы бежать, я услышал, как лает собака. Когда я оглянулся, колдуна уже не было и на его месте стояла собака. Это была белая собака с зелеными глазами.

— Убейте эту собаку! — закричал я.

У собаки появилось на морде почти человеческое выражение растерянности. Кто-то швырнул в нее камень. Я прицелился и ударил ей по морде. Собака завыла и побежала. Секунду спустя я увидел, как колдун идет по улице. Один его глаз был распухший. Он избегал меня потом весь вечер.

Кроме ведьм и колдунов, которые принесли какой-то сладковатый запах порока в эту толпу, там были громилы от обеих партий и от организаций поменьше. Они пришли посмотреть на Папу и выразить свое почтение человеку, побившему легендарного Зеленого Леопарда. Громилы пробивали себе путь к нашей комнате, но в коридоре было слишком тесно даже для них. Поэтому они ушли к ограде, разминали мускулы, выпячивали грудь и заигрывали с женщинами.

Наступил уже вечер, а толпа все прибывала. Появились боксеры в тренировочных шортах, с боксерскими перчатками и полотенцами, обмотанными вокруг шеи. Мужчины с пистолетами и в боевой амуниции тоже появились. Некоторые из них были солдатами и полицейскими. Высоко держа головы, они тоже смешались с собранием и говорили с проститутками. Они тоже были наслышаны о папином подвиге. Все люди были выходцами из трущоб, которые с гордостью несли в себе груз прошлого. Все спрашивали про Папу, но его нигде не могли найти. Его не было ни в комнате, ни в туалете, ни в коридоре, ни у ограды.

* * *

Затем, во время поисков Папы, мы вдруг увидели процессию нищих, идущих по дороге. Их вела за собой завораживающе прекрасная девочка. Нищих было семь или восемь. У одних были хромые ноги, пластичные, как резина. У других — скособоченные на сторону шеи. У одного один глаз был гораздо больше, чем другой. У другого на первый взгляд было три глаза, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это у него такая рана, похожая на глазницу без глаза. Один был почти полностью слеп и смотрел он глазами, зрачки которых были настолько неотчетливые, что были похожи на взбитый яичный желток. Когда девочка подошла ближе, стало видно, что и она слепая на один глаз. Нищие тащились по дороге, в грязных одеждах, с палками и корзинами с тряпьем, и их заплетающиеся конечности шаркали по грубой земле. Их появление сопровождало облако пыли. Затем, озадачив всех, нищие, взглянув на все с возбуждением новоприбывших, повернули к границе нашего поселения. Девочка расположила их полукругом. Затем я понял, что вся эта процессия нищих была одной семьей. Самым уродливым был отец. Казалось, что он вобрал в себя уродства всех остальных членов семьи. От старых к молодым каждый, казалось, обладал своей особенной вариацией общего уродства. Эта цепочка завершалась слепым глазом девочки. Я не мог не смотреть на нее. Она была невероятно красива, как цветок, ее изъян лишь подчеркивал ослепительное совершенство. Также она была странно знакомой, подобно отдаленной музыке, доносившейся откуда-то в такой полдень, когда мир похож на чистое сновидение, музыке без определенного источника, музыке чьего-то настроения и духа. Я подошел к нищим и спросил, кто они.

— Мы пришли издалека, — ответила девочка, — мы услышали, что известный боксер дает вечеринку для людей, которые голодают. Мы все время голодаем, и мы целый день шли, чтобы дойти до вас.

Я продолжил поиски Папы и нашел его в комнате в окружении боксеров, каждый из которых хотел попробовать на нем свою новую технику боя. Папа был в состоянии неистовства. Комната была переполнена. Люди кричали в ужасе от тесноты. Веревка для просушки одежды была сорвана, сама одежда валялась на полу и по ней ступали грязными ботинками. Окно было вдребезги разбито ударом одного боксера, который пробовал на нем хук справа. На кровати плясали и прыгали дети. Наш шкаф был взят приступом какими-то незнакомцами, которые помогли сами себя накормить. В комнате было не развернуться. В углу один из боксеров неутомимо колотил по стене голыми кулаками. Мама сидела там, где упала наша одежда, и на ее лице было страшное выражение. Я не мог добраться ни до Папы, ни до Мамы. Пока я в борьбе продирался сквозь толпу, мне стало очевидно, что кто-то сознательно мне мешает. Я был полностью окружен ведьмами и колдунами. Один из них улыбнулся мне, обнажив ослепительные белые зубы. Высокая ведьма посмотрела на меня сверху вниз. Она была очень приятной на вид и имела почти королевскую осанку. Затем она вынула очки и надела их. У нее были чудовищные глаза. Она засмеялась. Потом положила руку мне на плечо. На лице у меня загорелась краска. В этой жаре ее рука была такая холодная, что я чуть не упал в обморок от страха. Ведьмы и колдуны смыкались вокруг меня, и я начал задыхаться. Исходящие от них запахи были такие сладкие, без примеси пота, что я почувствовал себя больным. Один из колдунов с распухшим глазом вытащил черный мешок. Я закричал, и, когда я перестал кричать, их уже поблизости не было. Я находился в окружении громил. Один из них сжал руками мою голову.

— С тобой все порядке? — спросил он.

Я предпринял новую попытку найти Папу. Я позвал его. С другого конца комнаты я услышал, как он зовет всех на улицу, приглашая всех переместиться к ограде. Никто его не послушался. Он позвал громче, сказав, что не будет больше наливать выпивку и раздавать еду, если все не покинут комнату. Постепенно гости стали рассасываться. Люди в коридоре были раздраженные и не скрывали своего разочарования. Мадам Кото, некоторые проститутки, Адэ и его семья, а также слепой старик остались.

— Что будем делать? — спросил Папа.

— Ты пригласил их, — сказала Мама. — Так чего ты нас спрашиваешь?

— Я не приглашал всю планету! — ответил Папа.

— В чем проблемы? — спросила Мадам Кото.

— Не хватает напитков, не хватает тарелок, кур, стульев.

— А что у вас есть? — спросил слепой старик.

— Слишком много народа.

Я подошел к Папе и сказал ему, что какие-то нищие пришли повидать его. Я сказал ему, что они целый день были в путешествии и сильно проголодались.

— Ты имеешь в виду, что нищие пришли специально ко мне?

— Да.

— И они шли семь дней?

— Один день.

— Они на улице?

— Да.

— Пошли, ты мне их покажешь, — сказал Папа.

Тут я понял, что он уже очень пьян. Мы вышли из комнаты. Снаружи все было запружено толпой. Папа смешался с солдатами, со своими приятелями грузчиками, толкателями тележек и боксерами. Он был очень многословен и говорил о политических чудесах. К тому времени, когда мы подошли к ограде, я уже потерял его из вида. Его окружила компания громил, и он оживленно стал с ними что-то обсуждать. Я пошел к нищим. Старик запел песню. Девочка уставилась на меня своим печальным голодным глазом. Везде царил хаос. Люди боролись за складные стулья. Боксеры пустились в спарринг друг с другом. Ведьмы и травники собрались вместе и вступили в жаркие споры из-за разногласий в их учениях. Они выясняли, кто кого превосходит в силе и могуществе, чей путь верен, чьи достижения имеют большую ценность, а также чье влияние охватывает большие просторы в видимых и невидимых мирах. Один из травников вынул красный кисет, помахал им и швырнул на землю. Облако зеленого дыма поднялось в воздухе и зависло над собранием. Другой травник вынул сверток, обернутый в серебряную фольгу, прокричал заклинания и швырнул его в воздух. Зеленое облако рассеялось. Солдаты обступили проституток. Мадам Кото вышла из комнаты и приказала одной из женщин позвать водителя, который ездил туда-сюда, в пьяном безобразии терроризировал людей, переходивших улицу, сигналя в рожок и выкрикивая оскорбления тем, кто двигался, по его мнению, слишком медленно. Громилы окружили Мадам Кото и запели в ее честь. Папа встал на цементную платформу и задумал произнести речь. Он был очень пьяный и пошатывался с бутылкой в руке.

— Вот там еда для всех! — кричал он. — Выпивка для всех. Мадам Кото щедро угощает всех.

Постепенно воцарилась тишина.

— Сегодня будет чудо! — провозгласил Папа.

Толпа загудела от предвкушения событий.

— Я сейчас разделю одну курицу так, что все получат свою долю, — сказал он и слез с платформы.

Шум нарастал. Вскоре Мама и мать Адэ вышли и раздали толпе по кусочку курицы. Люди недоумевали. Бумажные стаканчики, наполненные пивом, тоже были розданы. Громилы жаловались, что это пиво — оскорбление для их аппетита. В толпе пошли раздоры. Владельцы магазинов смешались с толпой и стали продавать бутылки пива и огогоро. Солдаты и громилы пили вместе. Папа появился среди нищих. Я видел, как он дал им целую курицу. В мгновенье ока нищие набросились на еду, разорвали курицу, раздали ее всем по кусочку и стали есть, как изголодавшиеся звери. Затем Папа, горделиво стоя среди них, с глазами навыкате, распухшими губами и бутылкой в руке, сказал:

— Это члены моей партии. Мои избиратели, начало моей большой дороги. Взгляните на них. Когда-нибудь мы вспомним их голодные лица, когда сами будем так же голодать, как они. Эти люди — наша судьба!

Никто не слушал его, но он, не смущаясь невниманием, продолжал высказывать свои политические декларации. Он критиковал все население поселка за то, что они не заботятся о своей территории, за их ленивое нелюбопытство в отношении мировых проблем, за их почти нечеловеческое довольство своей бедностью. Он побуждал их возвыситься надо всем в своих мыслях.

— ДУМАЙТЕ ПО-ДРУГОМУ, — кричал он, — И ВЫ СМОЖЕТЕ ИЗМЕНИТЬ МИР.

Никто не слушал его.

— ПОМНИТЕ, НАСКОЛЬКО ВЫ СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ, — убеждал он. — И СВОЙ ГОЛОД ВЫ ПРЕОБРАЗУЕТЕ В СИЛУ.

Один из солдат разразился смехом. Папа начал осуждать солдат за их высокомерие и за то, что они взяли с собой пистолеты, что у них всегда есть оружие. Затем он напал на громил, которые терроризируют людей. Он обругал правительство и осудил обе политические партии за то, что они отравляют сознание людей. Но свои самые сильные нападки он приберег для людей всей нации. Он осудил их за то, что они не думают о себе, он издевался над их философией овец, их племенным мышлением, над тем, как они проглатывают ложь, над их терпимостью к тирании, их вечным молчанием перед лицом страданий. Он горько жаловался на то, что люди всего мира отказываются учиться смотреть на вещи чистым взором и мыслить ясно. Он клялся, что приближаются дни пламени и всемирного потопа, когда солдаты и политики утонут в собственной лжи.

— Он совершенно потерял рассудок! — сказал кто-то.

— Хватит политических речей! — крикнул другой.

— Накормите нас!

— Дайте нам вина!

— Дайте музыку!

— Оставьте политику себе!

Папа замахал руками. Он попытался ответить крикунам, но голоса, призывающие к выпивке, общее смятение и споры, ярость пьяных женщин и шум солдат, смешавшихся с проститутками, потопили его речь.

— Музыки!

— Еды!

— Вина!

Папа был в смятении. В этот момент слепой старик, отдаленно напоминавший кентавра, вдарил по своему аккордеону и изменил настроение всей вечеринки. Музыка, исходившая из мехов инструмента, была похожа на скрип и скрежет зубов диких зверей в лесу. Он играл, ни в чем себя не сдерживая, выпуская в атмосферу такие диссонирующие звуки, что вскоре травник, державший свою руку в черном кисете, неожиданно стукнул одного из колдунов. Воцарился ад кромешный, оркестрованный безжалостным уродством аккордеонной музыки. Закричала женщина. Солдат случайно выстрелил в воздух. Колдун, которого ударили, вертелся на одном месте с распростертыми руками и выпученными глазами. Ведьма ударила травника, и его лицо стало синим и красным в месте удара. Он начал плакать. Удары могучих крыльев зазвучали над нашими головами. Спустились тени. И на крыльях молчания пришла темнота. Я увидел, как одна из ведьм борется со своим одеянием. Ее глаза стали голубыми. Ее пальцы превратились в когти. Лицо ее стало неописуемо красивым. Кто-то швырнул стулом, который попал прямо в громил. Нищие напали на солдат. Бродяги набросились на проституток. Меня ослепила вспышка. Я услышал, как зазвучал рожок автомобиля, пронзавший ночь подобно несчастному рассерженному крику. Из ослепительной вспышки в темноте стали материализовываться человеческие фигуры. Кто-то схватил меня, когда я уже падал. И когда я открыл глаза, я увидел, как дерутся люди, летят стулья, вычерчивая в воздухе четкие параболы, как сторонники различных партий набрасываются друг на друга. Падающие тела образовывали причудливые переплетения, кулаки летели в лица, женщина выцарапывала глаза какому-то мужчине, одна из ведьм вскочила на спину солдату, и тот страшно завопил, словно грубые звериные когти вцепились ему прямо в душу. Папа безуспешно старался урезонить дерущихся, но боксеры и громилы продолжали высекать искры друг из друга меткими ударами.

Бутылки разбивались о головы. Желтые птицы, как листья плодовых деревьев, рассеялись среди нас. Меня ослепила еще одна вспышка. И когда машина Мадам Кото осветила толпу яркими фарами, я увидел фотографа, который, оказывается, молчаливо присутствовал на вечеринке. И прежде чем прокричать ему приветствие, я понял, что с нервами этого мира творится что-то не то. Мы услышали рев заведенного мотора, одержимый крик водителя, и увидели, как два света надвигаются на нас, спешат к нам, разгораясь все ярче, наполняя нас смятением. Одновременно раздались крики. В течение нескольких секунд я видел освещенное лицо водителя Мадам Кото. Он был изрядно пьян, его глаза были едва открыты, на его напряженной шее проступили сухожилия, и пот, словно растопленный воск, стекал с его бровей. Затем автомобиль резко свернул в сторону. На лице водителя отобразился панический ужас. Люди бежали, дезориентированные желтыми птицами. В дуге огней я видел, как фигуры людей взмывают в воздух, и некоторые из них превращались в невидимок; другие принимали новые формы. В конце концов автомобиль продрался сквозь толпу, столкнув Адэ и одного нищего на обочину. Затем машина врезалась в цементную плиту, в заградительную стену поселения, и ее огни потухли. Машина заревела, колеса забуксовали, взметая под собой землю. И после звона разбитого стекла наступила тишина.

Тут и началось полное смятение. Из темноты поднимался плач. В воздухе прозвучал еще один выстрел. Папа, который, кажется, мало понимал из того, что происходит, стал произносить новую речь, выражая презрение всем политикам, которые намеренно держат людей в неведении. Я услышал, как кто-то упал на аккордеон старика. Везде дрались люди. Адэ плакал. Оскорбления летали от одних к другим, кто-то проклинал Мадам Кото и ее чертовы амбиции, а из машины мы услышали, как там стонет водитель. Женщины зажгли лампы. Мужчины пытались вырвать разбитую дверь машины, чтобы вытащить покалеченное тело водителя. Он был весь в крови, и его грудь представляла ужасное месиво, как будто ему ее прострелили. Осколки стекла, словно колючки растений, вонзились ему в лицо. Они были везде в ранах, смешанные с кровью, на сиденьях. Один длинный осколок торчал в глазу. Дергаясь всеми членами и испуская стоны, водитель походил на человека, внезапно проснувшегося в кошмаре. Зеленый гной вместе с кровью и жидкостью из глаз стекал по его лицу, как разбитое яйцо. Мужчины понесли водителя и уложили на цементную плиту. Один из травников, распевая тайные имена божеств колдовства, вытащил осколок у него из глаза, а другие травники готовили снадобья, чтобы остановить кровь и истечение глазной жидкости. Недалеко от них Адэ, получивший от автомобиля удар в бедро и вывихнувший руку при падении, бился на земле в стонах. Его отец прижимал его к земле, а мать говорила на ухо утешения, от которых он плакал еще громче. Ведьма взяла Адэ за ноги, и травник начал вправлять вывихнутую руку. Отец закричал, чтобы они оставили его сына в покое. Позади них громилы обеих партий дрались в болоте, дрались, как гиганты из древних легенд. Дубинки разбивались о черепа. Стулья летали в воздухе. Семья нищих, ведомая одноглазой девочкой-красавицей, стала собираться в путь. Они пошли гуськом, девочка — впереди. Она то и дело оборачивалась. У нее на лице не было никакого выражения — ни осуждения, ни разочарования. За ней шла вся семья — спотыкаясь и ползя по земле, каждый со своим особым уродством, волоча ноги, с головами, невыразимо странными в своей муке выживания. Я захотел последовать за ними, быть вместе с прекрасной девочкой, которая утопила все их уродства в одном своем глазу, чье лицо — я знал — будет преследовать меня в снах и мечтах, в любви и в музыке.

Но Мама, кричавшая из толпы, Папа, на которого сыпался шквал обвинений, Мадам Кото, окруженная врагами из противоположной партии, Адэ, горько плакавший на земле, вот кто остановил и приковал меня к земле. Я смотрел вслед нищим и понимал, что с ними уходит какая-то часть моей судьбы. И когда они ушли, я услышал, как над верхушками деревьев зашумел ветер, унося с собой все наши печали. Ветер кругами носился над нашими головами. Я увидел фигуры ангелов в темном небе. Желтые птицы, летавшие среди нас, по-видимому, испугавшись разбитой машины и запаха крови, забили крыльями и исчезли в этой ночи причитаний. И затем, без предварительных небесных событий, пошел дождь. Он падал на разбитый автомобиль, на Мадам Кото, не скрывавшую своих слез, на громил обеих партий, калечащих друг друга во имя какой-то непонятной преданности. Дождь лил на водителя, потерявшего сознание, на травников, которые не знали, что делать, и на моего друга, который наконец свыкся со своей болью. Это не было трагедией ночи, рассеявшей людей. Это был просто дождь. Громилы каждый отвоевал свое. Солдаты ушли группой, пьяные от пива и запаха бездымного пороха. Бродяги, пришедшие из-за слухов о большом праздновании, люди, явившиеся, чтобы поприветствовать своего нового героя, калеки и странники, все были смыты потоками дождя. Отец Адэ уходил со своими женами, неся на спине моего друга. Человек Стулья-Напрокат носился взад и вперед по улице, проклиная Папу за разбитые стулья. Ведьмы и колдуны просто куда-то испарились. Я не видел, как они уходили. Травники несли водителя Мадам Кото, чтобы вылечить его как следует. Дождь стал сильнее, и единственными людьми, которые оставались, были Папа, пьяный и обескураженный, сидевшая на земле, забрызганная грязью Мадам Кото, чей парик плавал в пузырящейся луже, и Мама, стоявшая возле машины в дождевой воде, розоватой от крови. Слепого старика отвели домой. На нем болтался его разбитый аккордеон, словно этот инструмент сам сломался от своей музыки. Автомобиль, изуродованный и не способный двигаться, так и остался стоять возле цементной стены. Этой ночью с ним уже невозможно было ничего поделать.

Стулья-Напрокат набросился на Папу, и Папе дважды пришлось его нокаутировать. Он бросился бежать и вернулся с мачете. Его пришлось удерживать. Папа клялся, что заплатит за стулья или починит их, но Стулья-Напрокат был пьян и неуправляем в своей ярости, и его пришлось тащить домой четверым мужчинам. Проститутки повели Мадам Кото под обе руки, словно она могла сделать что-то ужасное. Издалека донесся ее плач, но не по шоферу, а по автомобилю.

Когда все наконец разошлись, Мама молча прошла в комнату. Папа долго мылся. Я стоял у ограды, пока шел дождь, и созерцал грустную картину из разбитых стульев, осколков стекла, рваных одежд, перьев, битых бутылок и куриных костей, разбросанных по земле. Я думаю, с той ночи и начались наши подлинные беды. Они начались не с переломанных стульев, разбитого автомобиля и криков, но с той крови, что смешалась с дождем и потекла прямо в горло дороги. Я слышал, как утоляется ее неугасимая жажда. Кровь стала новым видом жертвенного возлияния. Дорога была молодая, но голод ее был древний. И ее голод проснулся. Той ночью дороги даже не затопило, хотя дождь так и не прекратился. На долгое время я перестал видеть небо. И пока я стоял и смотрел, хваткие руки ветра появились у меня за спиной и подняли меня.

— Пошли, — сказала Мама. — Это не та ночь, на которую должен смотреть ребенок.

Папа уже спал на кровати. Я слышал его храп, который не могли заглушить ни шум дождя, ни гром. Мама зажгла на столе лампу. Поев, мы не сразу легли. Мама ничего не говорила. Мы оба смотрели на свечку, слыша, как дождь и ветер колотятся в наше разбитое окно.

КНИГА СЕДЬМАЯ