Голодная дорога — страница 7 из 8

Глава 1

Много есть загадок у мертвых, ответить на которые может только живой. После катастрофы этой вечеринки философия Папы приняла странное направление. Вторжения же духов в мою жизнь еще более усилились. Папа, сам не зная того, крепко скрутил духов в своих невидимых баталиях, но на нашей совместной дороге никто не мог ничего поделать. То и дело разгорались скандалы. Наутро после провальной вечеринки Мадам Кото дала команду пяти громилам оттащить ее автомобиль к ремонтной мастерской. Мы проснулись от шума очередных столкновений. Пока громилы занимались машиной, группа боевиков противоположной партии устроила налет на бар Мадам Кото и избила ее охрану в отместку за случай с Адэ.

Я вернулся из школы и увидел, что какие-то вооруженные дубинками люди бродят вокруг да около. Папа вернулся рано и вступил в споры с человеком Стулья-Напрокат по поводу количества стульев, которые были сломаны. Мама тоже вернулась рано, потому что, куда бы она ни пошла, повсюду велись бои между воинами обеих главных партий. Когда Стулья-Напрокат ушел с кое-какими деньгами и немного утешенный, Папа попросил меня почитать ему вслух. Я читал ему Гомера, в то время как Мама изливала свой гнев по поводу ужасного празднования. Еда тем вечером вышла безвкусной. Папа этого не заметил. Он ел со своим обычным аппетитом.

Его лицо стало приходить в норму. Но в глазах появилась новая жестокость. После того, как я прочел ему из гомеровой «Одиссеи», Папа начал размышлять, как ему делать добро в этом мире, если он ничего не знает о политике и не числится ни в какой из существующих организаций. Где-то в это время Папа и решил, что он может использовать предстоящий съезд, чтобы проповедовать свои идеи и собирать голоса. Затем он вспомнил, что хотел использовать меня как шпиона.

— Мой сын — не шпион, — ответила Мама.

— В той или иной мере мы все шпионы, — настаивал Папа.

— Не надо никуда втравливать моего сына.

— Но мы сделаем хорошего шпиона.

— Зачем?

— Тебе этого не понять.

— Вот так вы, мужчины, всегда отвечаете, когда не хотите говорить правду.

Папа замолчал. Мама пожаловалась на то, что Папа использует меня в своих сумасбродных планах, что столько денег было потрачено на эту вечеринку, обернувшуюся трагедией. Но Папа ее не слушал. Он позвал меня и сказал, что хочет, чтобы я возобновил визиты в бар Мадам Кото. Он сказал, что присоединится ко мне позднее. Я не думал, что он говорит это серьезно. Но позже, вечером, когда я сидел у дома и наблюдал, как мир медленно растворяется среди движения облаков, он подошел и напомнил о моей миссии. Он говорил о том, что в мире и в нашем районе происходит много нового. Я отправился в бар Мадам Кото.

Наша дорога менялась. Ничто больше не было тем, чем оно казалось. Несколько нищих, из тех, что приходили на неудавшуюся вечеринку Папы, устроились на обочине дороги. Один из них лег на мат напротив дома слепого старика. Когда я проходил мимо, нищий, перебирая четки пальцами, попросил у меня денег. Глаза у него были пустые, рот похож на проклятие. Я ускорил шаг. Заросли буша у обочины дороги разрослись еще гуще. Молодое дерево упало между баром Мадам Кото и домом старика. Внезапно подул ветер, и когда он затих, до меня донесся из леса запах гниения. Подходя к бару, над входом в который была прибита новая яркая вывеска, я услышал, как внутри звучат музыка и голоса. Я остановился у входа. Я не знал, как меня там примут. Автомобиля поблизости не было. Мужчина вышел из бара, уставился на меня, обильно сплюнул в кусты и зашел обратно. Вскоре появилась одна из проституток.

— Чего тебе надо?

— Мадам Кото.

— Кто послал тебя?

— Мой отец.

— Кто он?

— Черный Тигр.

Она пристально на меня посмотрела. И пошла обратно в бар. Долгое время ничего не происходило. Голоса становились громче. Началась драка. Загремели стулья. Послышался звон разбитых бутылок. Вмешались женские голоса. Драка кое-как перешла в затихающую брань. Кто-то поставил пластинку на проигрыватель и голос с широким диапазоном, возносимый вверх духовыми инструментами, запел в ночи. Подул ветер. Гнулись деревья. По улице шла процессия нищих. Этих нищих я не узнавал. Они остановились у входа в бар Мадам Кото. Затем они пошли ко мне. Их было семеро. У двоих из них были ноги с наростами, и они тащили себя на карачках как гибриды человека и змеи, используя подушечки на локтях в качестве подспорья. У остальных были вывернуты руки, вытянуты шеи. У одного была только одна рука, у другого два пальца, а у третьего, к моему ужасу, было три глаза. Я попытался бежать, но странным образом оказался прикованным к земле. Безостановочно приветствуя меня «селям-селям», неся с собой запахи всех сточных канав, уличных углов, помоек, гниющей плоти и сырых ночей, они наступали на меня. Их главарь был человеком непонятного возраста, с лицом, напоминающим искореженный металл, с глубокими глазами и шамкающим ртом. Он подошел ко мне, умоляя о снисхождении, на языке, который, казалось, принадлежал к другому мирозданию. Он теснил меня, как и все остальные, и у меня перехватило дыхание от их запахов. Самый молодой из нищих засмеялся, и мне показалось, что у него изо рта выскочило какое-то раздавленное насекомое. Я закричал. Старший нищий схватил меня двумя пальцами, и это было похоже на хватку чудовищной машины. Наклонив лицо вплотную к моему, так что я на мгновение потерял сознание, он сказал:

— Пойдем с нами.

Я вырвался, растолкал нищих с дороги и побежал в бар. Место для танцев было запружено танцорами. В комнате было полно дыма. Я споткнулся о скамейку и врезался в танцующую пару. Женщина вскрикнула. Музыка остановилась. И все уставились на меня, застыв каждый в своей позе, словно я всех разом заколдовал.

— Что с тобой? — спросила одна из проституток.

— Все в порядке.

— Убирайся отсюда, — крикнул один из мужчин.

Я увидел, что это был громила. У него были большие плечи и толстая шея.

— Пошел вон!

— Нет!

— Ты что, сумасшедший?

— Нет.

Одна из женщин дала мне подзатыльник, и я прыгнул на нее, но чья-то рука схватила меня сзади за шею и подняла за шкирку.

— Если ты не уйдешь сам, я вышвырну тебя отсюда, — услышал я чей-то могучий голос.

— Я уйду.

Мужчина поставил меня на пол и указал на дверь. Но полосы занавеси вдруг раскрылись, и старший нищий, говоря всем «селям-селям», с лицом еще более пугающим в красном освещении, вошел в бар. За ним тащился весь остальной поезд. Они принесли с собой все гнилостные, очень нежелательные здесь запахи мира. Я направился в угол бара и сел на скамейку. Наступила долгая тишина. Старейшина, смотря на всех бесстрашными глазами, пошел в мою сторону, ведя за собой весь свой народ.

— Я хочу этого мальчика, — сказал он громко, показывая на меня кривым пальцем.

Когда он вошел в бар, вместе с ним пришла темнота. Темнота была ветром, который дул от скопления нищих у дверей. Когда одна из проституток увидела все уродство нищих, она пронзительно завизжала. Внезапно, хотя никто ее не заводил, зазвучала музыка. Самые смелые из громил закричали. Нищие внесли в бар какую-то свирепую непреклонную силу. Они все пропитали своими запахами. Один из молодых нищих, у которого не было ног, передвигавшийся на низких костылях разной длины, взобрался на стол, вокруг которого обычно собиралось большинство посетителей. Впервые я заметил, что громилы, воины политики травы, сильно испуганы. Проститутки отступили, зажимая носы.

— Меня послали, чтобы взять этого мальчика, — сказал старик, уверенно продвигаясь в мою сторону.

— Кто послал тебя? — спросил я.

Все лица в баре уставились на меня. Один из нищих засмеялся. Другой взял калабаш пальмового вина и выпил его одним глотком. В едином порыве все остальные, вдруг заметив, что на столах стоит выпивка и перечный суп, откинув свои костыли, набросились на еду. Те, что были без ног, передвигались на мощных руках. Те, что без рук, поскакали к столам и с опытной хваткой набросились на кастрюли с супом и напитки. Суп стекал у них изо рта и заливал грязную одежду. Главарь, стоя на одном месте, прожигал меня глазами и держался в стороне от суматохи со странной улыбкой на губах. Он словно застыл, как и все остальные посетители. Музыка остановилась. Тарелки были уже перевернуты; нищие доедали суп, мясо и кости прямо со столов. Громилы и другие посетители стояли как пригвожденные. Нищий мальчик подавился. Другой стал смеяться. Главарь ринулся на меня. Когда я побежал к проституткам, собравшимся у дверей, казалось, что я разбил чары, сковавшие всех. Внезапно громилы кинулись на нищих, стали их бить и швырять в них тарелки. Но нищие продолжали есть как ни в чем не бывало. И лишь когда вино было допито из стаканов, весь суп съеден, кости раскусаны и обглоданы, и мякоть высосана из них, нищие — изумив всех виртуозностью своих увечных членов — бросились на громил. Проститутки выбежали из бара. Громилы тоже запаниковали и побежали. Главарь сел рядом со мной. Я не двигался. Он спокойно оглядел окружающий хаос — брошенные где попало кости, перевернутые столы, разбитое стекло — и затем сказал:

— Сколько у тебя глаз?

— Три, — ответил я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А сколько ушей?

— Одно.

— Почему?

— Я слышу вещи, — продолжал я. — Голоса. Слова. Деревья. Цветы. Он засмеялся.

— Меня послали забрать тебя.

— Кто?

— Твои друзья.

— А где они?

Он посмотрел вокруг и обвел рукой бар. Темнота рассеялась. Он ударил меня по голове, и я услышал плач кота. Глаза собаки уставились в мои. Вода стекала по мне, но я не промокал. Орел влетел через дверь и сел на голову старика. Он дотронулся до орла здоровой рукой, и черный свет вспыхнул у меня в глазах. Когда я открыл их, то увидел, что нахожусь в поле. Вокруг меня змеей извивалась зеленая река. Я поднял глаза и увидел голубые горы. Голоса на реке звали меня по имени. Кот перепрыгнул через меня. Нищий засмеялся. Я повернулся, посмотрел на него и закричал. У него было три головы. Одна из них была головой большой черепахи. Я пытался вырваться, но он крепко держал меня. Духи, окутанные языками пламени, как подсолнухи вырастали из земли вокруг меня. Поле сотрясалось. Река плескала свои воды на коралловые берега, вода превращалась в мокрую пыль, и в этой пыли я увидел своих духов-спутников, каждый из которых держал у себя над головой голубое зеркальце. Мой друг Адэ был среди них. Я не мог узнать остальных, поскольку после вспышки весь свет собрался в зеркальцах, а водяная пыль испарилась. Громкий голос сотряс горы. Я упал и, проснувшись, обнаружил, что лежу на скамейке. Я присел. Было темно. Рыбы плавали в тусклых огнях бара. Я не двигался. Когда я осмотрелся, то заметил, что в баре есть еще один человек. Кто-то внес светильник через дверь. Желтый свет растворил все очертания. Я ждал. Какая-то фигура поставила светильник передо мной и сказала:

— Сегодня тебе повезло.

— Почему?

— Я попал впросак, но после меня пришел дух с пятью головами.

— Зачем?

— Забрать тебя назад.

— А почему ты попал впросак?

Светильник заколебался. Массивная фигура другого человека в баре зашевелилась. Она подняла опухшее лицо. У нее были очень печальные глаза. Они были большие и одинокие.

— Мадам Кото!

— Не называй моего имени!

— Почему не называть?

Она промолчала. Ее глаза изменились. В них затаилось ощущение угрозы.

— В баре духи.

Я посмотрел на фигуру за светильником, но ее уже там не было. Я заметил, как что-то двигается за лампой. Я присмотрелся. Большая ящерица с зеленой головой корчилась на столе. Я медленно подошел, подобрал с пола камень и стукнул ящерицу по голове. Лампа погасла. Голубой ветер засвистел в баре и ударился в дверь. Я стал протискиваться на задний двор. Мадам Кото схватила меня в темноте и сказала голосом старого быка:

— Зачем ты их привел сюда?

— Кого? — спросил я.

— Своих друзей.

— Каких друзей?

— Этих нищих, этого духа.

— Это не мои друзья.

— Это друзья твоего отца.

— Нет.

— Он их представитель, разве нет?

— Я не знаю.

— Он совсем свихнулся на политике.

— Я ничего не знаю.

— А что сказал тебе дух?

— Я не расслышал.

Она оставила меня.

— Ты хочешь перечного супа?

— Да, — ответил я.

Она вышла и оставила меня одного в странной темноте бара. Я стал думать, что же случилось с электричеством, и почувствовал запах мертвой ящерицы, словно за прошедшее время она успела разложиться. Открылась входная дверь. Распахнулись занавески. Я почувствовал запах ботинок, неуемную энергию, запах москитной спирали и увидел чьи-то очертания в дверном проеме.

— Папа! — сказал я.

Он зажег спичку. Лицо его было вытянутым, глаза яркие и глубоко посаженные, сигарета торчала изо рта. Спичка догорела. Он сел. Я прислушивался к тому, о чем он думает. Затем он заразительно засмеялся и сказал:

— Человек может пройти через всю планету и все-таки не продвинуться ни на дюйм. У человека в голове может быть уйма света, и все-таки он не будет ничего перед собой видеть. Мой сын, почему ты сидишь в такой позе?

Я не знал, что ему ответить. Он усмехнулся в темноте.

— Человек может нести на себе весь мир и не сносить на плечах вес собственной головы.

— Какой вес? — спросил я.

— Идеи, мечты, сын мой, — сказал он с легкой усталостью. — С той битвы с Зеленым Леопардом мир изменился. Что-то выросло внутри моей головы, и она стала больше.

Через какое-то время он сказал:

— Может быть, мои мысли начинают пахнуть.

— Это мертвая ящерица на столе.

— Кто убил ее?

— Я.

— Зачем?

— Это дух.

— Откуда ты знаешь?

— Дух говорил со мной и затем сменил оболочку.

— Не убивай ящериц.

— Почему?

— Они разносят вести. Иногда они бывают шпионами. Мой отец однажды послал ящерицу предупредить меня.

— О чем?

Папа замолк. Затем он сказал:

— Как-то раз враги захотели отравить меня. Это было в деревне. Они подлили яд в мой суп. Я уже собрался съесть его, когда вдруг увидел ящерицу, которая покачала головой передо мной.

— Но они всегда это делают.

— Ты напоминаешь козла, сын мой.

— Так что же случилось?

— Я не обратил на ящерицу внимания и уже собрался есть суп, и тогда она взбежала по стене. Я наблюдал за ней, очарованный. И затем она упала в суп и умерла.

Я думал о том, что сказал Папа. Я слышал, как из леса доносятся громкие пьяные голоса.

— Где ящерица?

— На столе.

Папа зажег спичку.

— Там нет ничего.

Спичка догорела.

— Может быть, она уже отправилась на землю духов.

— Не говори о духах.

Голоса снаружи стали еще громче.

— Кто-то дал нищим вина. Я никогда не видел таких пьяных нищих. Они — члены моей партии.

Я слышал, как они смеются, ругаются, дерутся друг с другом.

— Я для них лидер, — сказал Папа. — И у меня нет денег, чтобы накормить их. Но я построю им школу. А ты будешь в ней учителем. Есть еще пальмовое вино? Где Мадам Кото?

— На заднем дворе.

— Пойди и позови ее.

Я шел через заднюю дверь. Было очень темно, и проститутки сидели на табуретках или стояли вокруг, пыхтя в темноте сигаретками. Увидев меня, они причмокнули. Громилы и остальные посетители уже ушли. Я пошел дальше и постучал в дверь Мадам Кото. Через какое-то время она открыла. В одной руке она держала лампу, в другой — парик. Живот ее был очень большой и широкий, лицо опухшее, как будто кто-то побил ее. Усталость отяжеляла ей веки.

— Ну что, мальчик-сорок-три-несчастья, чего тебе надо?

— Мой отец…

— Какой отец? Оставь меня. Мой бизнес идет хорошо, но затем появляешься ты, приводишь каких-то оборванцев, и все мои клиенты разбегаются.

— Я не приводил их.

Ока долго на меня смотрела. Она выглядела довольно пугающе. Она дала мне лампу, чтобы я ее подержал, и надела парик. Закрыв дверь, она пошла на задний двор и сказала проституткам, чтобы те уходили. Проститутки стали ворчать, что им не заплатили.

— Я заплачу вам завтра, когда уйдет этот мальчик-сорок-три-несчастья.

Одна за другой проститутки встали с места. Ворча, ругаясь, они растворились в ночи. Мадам Кото присела на табурет. На очаге стояла большая зеленая кастрюля. Лягушки квакали из кустов буша. Из леса трижды протрубила птица и замолкла. Цыкали сверчки. Нас кусали москиты. Через некоторое время вернулась одна из проституток.

— Что-нибудь не так? — спросила Мадам Кото.

— Эти нищие в стельку пьяные.

— Моим вином.

— Если мы не избавимся от них, нашему бизнесу конец.

Мадам Кото пошла. Мы слышали, как нищие зовут ее. Она ругалась на них. Нищие дерзко смеялись.

— Эти ваши друзья разбили все мои стаканы, — сказала Мадам Кото. — И мои тарелки. Оскорбляли моих клиентов. Разбили два стула. Кто за это будет платить, а?

— Мой отец хочет поговорить с вами о политике.

— С кем?

— С вами.

Мадам Кото взяла палку и стала бить меня. Я не двигался. Она остановилась.

— Ты и твой отец — сумасшедшие.

— Мы не сумасшедшие.

— Мне дурно, — сказала она вдруг другим тоном.

— А что такое?

— Деньги. Политики. Посетители. Люди.

Я промолчал.

— Чего хочет твой отец?

— Пальмового вина.

Она издала короткий смешок.

— Все вино я раздала нищим.

— Зачем?

— Из-за них начался беспорядок, поэтому я отдала им пальмовое вино, и они ушли. Я сказала, чтобы они шли отсюда подальше, но они пошли на передний двор.

— Они хотят голосовать за моего отца, — сказал я.

Мадам Кото уставилась на меня.

— За твоего отца?

— Да.

Она опять засмеялась.

— За него будут голосовать только куры и лягушки.

— А москиты?

— И они тоже. Вместе с улитками.

— Он сказал, чтобы я позвал вас.

— Где он?

— В баре.

— Так он пришел в мой бар после того, как назвал меня ведьмой, да?

— Он хочет политики.

— Ладно, иди и скажи ему, что я скоро приду.

Когда я вошел в бар, Папа уже спал. Он спал с высоко поднятой головой, как будто находился в трансе. Я близко придвинулся к нему и послушал, как он скрипит зубами. Светлячки тут и там загорались в темноте. Желтая бабочка летала над папиной головой. Я смотрел за бабочкой. Когда она села на папину голову, внезапно я ясно увидел Папу в темноте. Желтый свет окружал его. Этот свет по форме был точной копией Папы, свет вырос в воздухе, спустился вниз и начал бродить по бару. Я наблюдал за светом. Он менял цвет, становился красным, а потом красно-золотым. Он двигался вверх-вниз, ударяясь об пол и поднимаясь к потолку. Он кружил вокруг Папы, словно ища способ, как войти в него обратно. Затем красно-золотой свет сел рядом со мной. Я покрылся потом и закричал. Свет изменил цвет. Он опять стал желтым, а затем каким-то изумрудно-голубым. Когда я дотронулся до Папы, бабочка слетела с его головы и исчезла сквозь потолок. Папа открыл глаза, увидел меня и издал странный стон. Затем он осмотрелся по сторонам, словно не зная, где он находится.

— Ты в баре Мадам Кото, — сказал я.

Он уставился на меня, зажег спичку и, узнав меня, задул ее. Он притянул меня ближе к себе. Я чувствовал запах его неутоленной энергии вместе с ароматом москитной спирали. Он зажег сигарету и немного покурил в молчании.

— Человек может прошагать всю планету и не продвинуться ни на шаг, — сказал он. — Сын мой, мне снилось, что мне удалось открыть новый континент.

— И как он называется?

— Континент Повешенного.

— Что же произошло?

— Когда я приплыл туда на своей лодке, я увидел горы, реки и пустыню. Я написал свое имя на камне. Я пошел по этому континенту. Я был один. И случилась странная штука.

— Какая?

— Ты еще слишком маленький, чтобы это понять.

— Расскажи.

— По дороге я начал представлять это место и давать ему жизнь. Я воображал равнины, леса, тропы, большие открытые пространства, колючие растения, затем я стал воображать людей. Они были не похожи на нас. Это были белые люди. Жители лесов. Они шли на меня. На них была странная одежда и на шее висели драгоценные камни. Я спросил их старейшину: «Что вы, люди, здесь делаете?»

«А что ты тут делаешь?» — спросил он.

«Я только что обнаружил это место. Это должен быть новый континент. И мне очень странно видеть вас здесь».

«Мы живем здесь с незапамятных времен», — ответил он.

И затем я прогнал их своим воображением. Тогда мне явился пастух и сказал:

«У этого континента нет имени».

«Он называется Континент Повешенного».

«Это другое место», — возразил он.

«Так почему же у него нет имени?»

«Люди обычно не называют свои континенты. Если ты назовешь как-нибудь континент, ты не сможешь там жить».

Континент исчез. Я обнаружил себя на странном острове. Люди обращались со мной жестоко. Они тоже были белые. Недружелюбные люди. По крайней мере, враждебные мне. Я жил среди них много лет. Я не мог найти выход оттуда. Я был заключен на этом маленьком островке. Мне было очень трудно там жить. Они боялись меня из-за другого цвета кожи. Я начал терять вес. Я должен был представить себе целый континент, чтобы приспособиться к жизни на этом островке. Время шло.

Папа сделал затяжку. Его глаза светились в темноте.

— И что потом случилось?

— Я снова пустился в путешествие. Я шел по дороге, пока не пришел к месту, где дорога превращалась в воздух. Поэтому мне пришлось вообразить дорогу. В конце дороги я увидел зеркало. Я посмотрел в зеркало и чуть не умер от изумления, когда увидел, что я стал белым.

— Как это случилось?

— Я не знаю.

— Так что же это было?

— Все потом изменилось. Я очутился в большом городе на острове. Я был там разносчиком и продавал газеты у вокзала. Это была временная работа. У меня были планы поважнее. Там было очень холодно. Везде был лед.

— Лед?

— Да. Лед падал с неба. От этого льда мои волосы становились белые. Везде лед.

— А потом?

— Потом однажды пришел ты и купил у меня газету. Ты был молодым человеком. Когда ты дал мне деньги, они прожгли мне руку. Я пустился бежать, и тогда ты разбудил меня.

Мы сидели в тишине. Целых пять минут Папа хрустел суставами. Потом он распрямился и треснул кулаком по столу:

— Где вино, а?

Электрический свет зажегся в баре, прогнав все тени, делая все объекты причудливо плоскими. Мадам Кото, с двумя бутылками пива в одной руке и котелком перечного супа в другой, прошествовала к нашему столу.

— Ешьте, пейте и уходите, — сказала она, громко ставя на стол пиво и суп.

— Великая Мадам Кото, разве вы не рады видеть меня?

— После того, как ты назвал меня ведьмой?

— Это говорило ваше пальмовое вино, а не я.

Она отошла. Ее нога, очевидно, болела еще сильнее и была перебинтована. Мадам Кото подошла к стойке, села за нее и включила музыку. Папа прожорливо глотал суп. Он дал мне немного мяса. Потом открыл бутылку пива зубами.

— А вина нет? — спросил он.

— Все вино я отдала твоим друзьям.

— Каким друзьям?

— Нищим, — сказал я.

— Они разбили мои стаканы и тарелки. Зачем ты их сюда привел, а?

— Я не приводил их.

— А зачем ты позвал их на вечеринку?

— Я не звал их.

Мадам Кото остановила музыку. Папа допил первую бутылку пива и принялся за вторую.

— Мадам Кото, я хочу поговорить с вами о политике.

— Зачем?

— Мне интересно.

— Что интересно?

— Люди.

— За кого вы будете голосовать?

— За себя.

— Я слышала, вы собираетесь организовывать свою партию, да?

Папа ничего не сказал. Я взглянул на плакаты политической партии, которую поддерживала Мадам Кото. Я изучал картинки с изображениями их лидеров. Она сказала:

— Мне не нужны неприятности. Уберите отсюда своих нищих. Я не хочу терять клиентов.

— Нищие тоже голосуют.

— Пусть они голосуют за вас, но уберите их отсюда.

Ветер подул в дверь. Затем мы услышали странный барабанный бой по крыше. Лампочка продолжала раскачиваться. Кто-то вошел. Поначалу я никого не заметил.

— Убирайтесь! — крикнула Мадам Кото.

Затем я увидел, что возле двери стоят трое нищих. Двое из них были без ног и передвигались на подушках, привязанных к локтям. У третьего был уродливый глаз. Они вошли в бар и собрались вокруг папиного стола. Папа допил свое пиво.

— Если ты избавишься от них, — сказала Мадам Кото, — я забуду весь ущерб, нанесенный мне, и вы с сыном сможете приходить сюда пить в любое время.

Нищие играли с пустыми бутылками. Папа отобрал у них бутылки и встал.

— Пойдем отсюда, — сказал он мне.

Мы вышли, и трое нищих, без умолку болтая, дергая Папу за штаны, пошли за нами. На улице спали другие нищие. Эти трое шли за нами, пока мы не дошли до дома. Папа повернулся к ним и помахал им. Они остановились. Мы вошли. Я оглянулся и увидел, что трое нищих, пригибаясь к земле, смотрят на нас своими странными глазами.

Глава 2

Той ночью ветер и гром не утихали. Придя, мы увидели, что Мама сидит на папином стуле, москитная спираль коптит на столе, а мамин разорванный парик брошен на кровать. Она выглядела уставшей. Она ничего не сказала, когда мы вошли. Она тихо покачивалась под звуки ветра, задувавшего над крышей, и под раскаты грома. Все изменилось, комната смотрелась непривычно, и Мама сидела, уставившись перед собой, словно перед ней лежала долгая дорога. Свеча уже почти догорела, москиты гудели, мотылек облетел Маму, как будто ее голова была пламенем, и вдруг ее глаза стали очень яркими.

— Что произошло? — спросил Папа, садясь на кровать.

Мама плакала. Она не издавала никаких звуков, но ее глаза блестели, она смотрела прямо перед собой, словно вдогонку ветру, и плакала. Я подошел к ней и положил голову ей на колени, но она не шевельнулась.

— Сходи и купи огогоро, — сказал мне Папа хриплым голосом.

Он дал мне денег, и я поспешил через дорогу. Какие-то нищие собрались прямо у входа в наш барак. Они передвигались группами. Я купил огогоро и на обратном пути увидел, что нищие перебрались к нашему фасаду. Они лежали на матах, под наклонными цинковыми стрехами, и смотрели на меня, когда я проходил мимо.

Вернувшись домой, я увидел, что Мама сидит на кровати, а Папа на трехногом стуле. Дым от москитной спирали образовывал голубые завитки вокруг его головы. Зажгли новую свечу. Папа флегматично курил сигарету. Он забрал у меня огогоро, налил себе солидную порцию и выпил. Мама наблюдала за ним. Я расстелил мат. Я рассказал Папе о нищих.

— Следующее, что они сделают, это займут нашу комнату, — ответила Мама.

— Я собираюсь построить им дом, — возразил Папа. — Я буду строить им школу. Азаро будет учить их читать. А ты научишь их торговать. Я буду учить их боксу.

— А кто их будет кормить, а? — спросила Мама.

— Они будут работать за еду, — сказал Папа.

Мама вытянулась на кровати. Какое-то время она не произносила ни слова. Затем села прямо и стала жаловаться, что у нее отобрали столик на рынке, что целый день она торговала вразнос и почти ничего не продала, что нога ее распухла, с лица сошла кожа от палящего солнца и что приходил этот Стулья-Напрокат, и она отдала ему всю мелочь, что у нее была.

— Ты должен заплатить мне за это, — сказала она.

— Я заплачу тебе вдвойне, — ответил Папа.

Мама продолжала говорить о том, как она торговала на главной дороге и вдруг увидела свою школьную подругу. Они вместе учились в начальной школе. У ее подруги теперь автомобиль с личным шофером; она выглядит на десять лет моложе Мамы и носит богатую одежду. Мама продала ей апельсины, и та женщина не узнала ее. Больше в тот день Мама ничего не продала, она сразу пошла домой.

— Эта жизнь для меня никогда не была хорошей, — сказала Мама.

— Вознаграждение ждет тебя, — сказал Папа отрешенно.

— Я сделаю тебя счастливой, — сказал я.

Мама пристально на меня посмотрела. Затем она улеглась. Вскоре она уже спала. Ветер дул через все щели в комнате, и нас пробирала дрожь.

— Что-то должно произойти, — заключил я.

— Что-нибудь замечательное, — сказал Папа, уверенно раскачиваясь на своем стуле.

Ветер задул еще сильнее. Мотылек облетел пламя. Затем свечка внезапно потухла. Мы так и сидели в темноте. В комнате было тихо.

— Я скучаю по крысам, — сказал Папа.

— Почему?

— Они заставляли меня думать. Все должны бороться, чтобы жить. Крысы очень много работали. Если мы не будем с ними осторожны, они унаследуют эту планету.

Тишина стала еще полновеснее. Я лег и стал прислушиваться к мыслям Папы. Его мысли были огромные, они вращались вокруг его головы, отскакивая от каждого предмета в комнате. Его мысли заполонили пространство и наполнили меня тяжестью, и через некоторое время я оказался внутри его головы, направляясь к началу начал: я шел с ним в деревню, я видел его отца, я видел, как уходят папины мечты. Его мысли были тяжелые, они сдавливали мне голову, мои глаза болели, и сердце быстро забилось в удушливой жаре комнаты. Папа вздохнул. Мама перевернулась на кровати. Комната наполнилась мыслями цвета сепии и аметиста. Контуры передвигались во тьме. Прямо над папиной головой на меня уставился зеленый глаз. Глаз был неподвижен. Затем он передвинулся к двери и стал татуировкой на деревянном косяке. Ветер усилился. Папа хрустнул суставами. Послышались удары, и я почувствовал запах чего-то настолько гнилостного, что вскочил с места.

— Что-то не так? — спросил Папа.

— Кто-то пытается войти в дом.

Стучали в окно. Я открыл его, влетел ветер и отбросил меня к кровати. Мама встала и направилась к двери. Она открыла ее и издала тихий стон. Папа оставался на месте. Запахи смерти, горечи, старых тел, выдавленных глаз и старых ран заполнили комнату. Несколько глаз зажглось в темноте. От двери раздался смех, и в дыхании вошедших чувствовались дурная пища и голод всего мира. Они вошли в комнату, окружив нас. В темноте, вместе с внесенным ими горьким ветром, с размеренностью странников, ставших нашими хорошими знакомыми, они расселись на полу, на кровати, на моем мате. У нас перехватило дыхание от их присутствия. Один из них пошел и уселся у папиных ног. Это была девочка. Я чувствовал запах ее горькой красоты, ее вытекшего глаза, ее немытых грудей. Они пришли к нам не как завоеватели, а как люди, которые долго прождали, чтобы занять свое место среди живущих. Они ничего не говорили. Мама стояла у двери. Все москиты ринулись в комнату; светлячки группами летали вокруг неподвижных фигур. Красная бабочка кружила над головой девочки, и когда бабочка села на нее, в комнате стало немного светлее от оранжевого света, от которого у меня задергался глаз.

— Кто вы такие, люди? — спросил Папа голосом, лишенным страха.

Наступила долгая тишина.

— Азаро, кто они такие?

Девочка вытянула руку и положила ее на папину ногу. Затем она стала ее гладить. Она гладила его ноги с нежностью, пока они не начали светиться оранжевым светом и выглядеть, словно их отполировали и отделили от тела.

— Мои ноги горят, — сказал Папа, — но я не чувствую тепла.

— Кто вы все? — прокричала Мама. — Убирайтесь отсюда прямо сейчас! Вон!

Опять наступила тишина.

— Это нищие, — сказал я.

Мама задержала дыхание. Папа отдернул ноги и сел прямо. Оранжевый свет погас в комнате. Я услышал, как Папа нащупал коробку спичек. Через секунду спичка была зажжена, но не Папой. Девочка-нищая подняла спичку в воздух и стало светло. Она была так прекрасна, сидя у ног Папы. Ее пустой глаз в обманчивом свете приобрел загадочный желтый оттенок. Ее нормальный глаз был почти голубым, но он был полон глубокой печали и тишины. От ее одежды пахло. Ее лицо было безмятежным, как у ребенка-духа. Не сводя глаз с Мамы, девочка зажгла свечу. Мы осмотрелись и увидели, что все нищие мирно сидят, словно на сельском собрании, на полу, прислонившись спиной к стенам, на кровати, каждый из них обремененный своей увечностью, выставляя гниющие раны, гротескные обрубки рук, похожие на резиновые кривые ноги. Один из них был с массивной головой, как у бронзовой скульптуры, источенной временем. У другого было распухшее адамово яблоко. У третьего — самые выпученные и бдительные глаза, какие мне только доводилось видеть. Казалось, что их создал какой-то извращенный или пьяный бог.

Мама издала крик и кинулась на нищенку. Казалось, что она сошла с ума. Она схватила ее за волосы и старалась поднять вверх. Девочка не двигалась и не издавала ни звука. Мама обхватила ее руками и попыталась тащить. Все это время она кричала. Все мы были погружены в транс. Мы смотрели за Мамой, не двигаясь. Мама пыталась оттолкнуть девочку, но как будто боролась с неподвижной силой. Глаза девочки стали странными. Она была неимоверно тяжелой, словно от бедности и страданий уплотнилась, как далекая звезда. Мама начала кричать:

— Убирайтесь, вы все! Уходите отсюда, нищие! Разве вы не видите, что мы тоже страдальцы? Наша ноша слишком тяжела для нас. Идите! Берите нашу еду, но уходите!

Внезапно она прекратила кричать. В наступившей тишине воцарилось загадочное оцепенение. Я вдыхал глубокие ароматы диких цветов, трав, прибитых дождем к земле, облаков и старого дерева, банановых деревьев и больших открытых пространств, легких бризов, мускуса и гелиотропов, цветущих на солнце. Ароматы исчезли. Мама повернулась к Папе, бросилась на него и стала осыпать беспорядочными ударами. Папа не двигался, сидя на стуле. Вскоре из пореза над глазом у него пошла кровь. Затем Мама порвала ему рубашку, и когда разлетелись все пуговицы, она очнулась от лихорадки. Она остановилась и пошла к нищей девочке. Она встала перед ней на колени. Девочка стала гладить Папу по ноге. Мама, плача, сказала:

— Я не хочу никому зла. Моя жизнь как яма. Я рою ее, но она остается прежней. Я наполняю ее, и она пустеет. Посмотрите на нас. Все мы живем в одной комнате. Я хожу по улицам с утра до вечера, продаю товары, молюсь богу своими ногами. Бог улыбается мне и обжигает лицо. Иногда я не могу даже говорить. Мой рот переполнен дурной жизнью. Я была самая прекрасная девушка в своей деревне и вышла замуж за этого безумца, и я чувствую себя так, как будто пять раз рожаю одного ребенка. Я, наверное, сделала что-то очень плохое, раз приходится вот так страдать. Пожалуйста, оставьте нас. Мой муж безумен, но он хороший человек. Мы слишком бедные, чтобы быть коварными, и даже когда мы страдаем, наши сердца полны добра. Пожалуйста, идите, мы сделаем что-нибудь для вас, но дайте нам уснуть в мире.

Долгая тишина повисла после маминой речи. Нищая девочка прекратила гладить папину ногу. Я расплакался. Папа закурил сигарету и налил себе еще огогоро. Он дал немного нищей девочке. Она отпила. Папа допил то, что осталось. Девочка закашлялась.

— Вы слышите меня? — спросила Мама.

— Она принцесса, — сказал Папа. — Они шли семь дней, чтобы попасть на мою вечеринку. Я не приглашал их, но они пришли. Река не течет по новому руслу просто так. Дорога дала им послание для меня. Разве ты не видишь, что они посланцы?

— Какое у них послание? — спросила Мама.

— Какое ваше послание? — спросил я у них.

Все нищие посмотрели на меня.

— И где ваш старший? — спросил я, вспоминая свою встречу в баре.

Папа посмотрел на меня.

Нищая девочка встала. Другие переменили позы. Затем, не говоря ни слова, взяв с собой увечья и раны, но оставив отвратительные запахи, они вышли из комнаты. Девочка уходила последней. Она внимательно на меня посмотрела, потом на Папу и закрыла за собой дверь. Я слышал, как они топчутся у нашего фасада. В отдалении залаяли собаки. Светлячки, москиты и мотыльки погибали на столе и на полу, убитые, по-видимому, запахами в комнате. Папа размеренно пил, покачивая головой туда и сюда, словно находясь в глубоком сне. Мама наклонилась, шлепнула себя по ноге, выпрямилась и тихим голосом сказала:

— Нищие принесли блох и оставили их, чтобы они нас кусали. Это их подарок. Ты сумасшедший, мой муж.

Я никогда не слышал, чтобы Мама говорила так грубо. Она пошла и села на кровать. Папина рана кровоточила. В глазах его было напряжение, челюсти двигались. Затем он сказал:

— Когда-то они были великими людьми. Голод увел их из их царства, и сейчас дорога — их единственный дворец. Я построю им школу. Я научу их работать. Я буду учить их музыке. Мы все будем счастливы.

Мама вышла, принесла немного воды и продезинфицировала комнату. Жидкость, которую она густо разбрызгала по всей комнате, ударила мне в ноздри. Мама поменяла простыни. Папа сидел с сонными глазами, с грубой порослью на лице, кровь стекала по щеке и капала на плечо его разорванной рубашки. Затем пришла Мама, обработала рану и залепила ее пластырем. Она пошла и легла на кровать. Папа еще долго что-то пьяно бормотал. Он говорил, что построит дороги в поселке, говорил о своих планах строительства, которые должны поднять в людях боевой дух, о том, что миру нужно вдохновение, говорил о моряках без кораблей, священниках без храмов, королях без дворцов, боксерах без противников, еде без животов, чтобы ее съесть, богах без единого человека, который бы в них поверил, мечтах без мечтателей, идеях, которые никто не может использовать, о людях без пути. Для нас в его речах не было смысла. Свеча почти догорела. Он встал и, все еще что-то бормоча себе под нос, пошел и лег на пол рядом со мной. От него пахло, как от большого животного, истощенного слона, и это был запах переизбытка энергии, переизбытка надежд и противоречий. Он бормотал что-то неразборчивое и вскоре заскрипел зубами. Когда он уже глубоко заснул, свеча ярко разгорелась и пламя затрепетало, как будто папин сон снабдил огонь кислородом. Мама встала с кровати, попросила меня передвинуться, и затем она сделала нечто очень странное. Она села верхом на Папу и стала его бить. Она била его по лицу, в грудь, отбивала маниакальный ритм на его животе, колотила и мутузила его изо всех сил, все время вскрикивая тихим устрашающе-монотонным голосом, не останавливаясь ни на секунду, как только позволяли руки.

— По-моему, я сломала кулаки о его челюсти, — сказала она.

Папа не шевелился. Мама глядела на него, спящего с открытым ртом.

— Почему это так, что когда я счастлива, крысы умирают одна за другой на полу, — сказала она.

Я молчал.

— Иди спать на кровать, — скомандовала она мне.

Затем она задула свечу и тихо улеглась рядом с Папой в ветреной темноте нашей комнаты. Вскоре я услышал ее сон. Мир перевернулся. Ночь заполнила комнату и накрыла нас, заполонив пространство светлыми духами, бывшими духами животных. Вымершие птицы стояли у папиных ботинок, красивый зверь с гордыми глазами, чья шкура отливала золотой пылью, стоял над спящими телами Папы и Мамы. Над кроватью, где я лежал, обозначились контуры дерева. Это было древнее дерево, его ствол был голубым, сок бриллиантовых оттенков тек вверх по его ветвям, сгустки света сверкали на его листьях. Я улегся горизонтально в его сложно переплетенный ствол. Темнота передвигалась; через нашу комнату проходили вымершие племена. Они шли по новым дорогам. Они шли уже три сотни лет и теперь появились в нашем ночном пространстве. Мне не нужно было их воображать. Впервые в жизни я понял, что невидимое пространство вошло в мое сознание и растворило часть внешней оболочки моего бытия. Ветер нескольких жизней подул мне в глаза. Эти жизни тянулись далеко назад, и когда я увидел великого короля мира духов, смотрящего на меня через открытые двери моих глаз, я понял, что меня влекут многие вещи. По-видимому, из-за того, что в нас скрыто столько всего, так важно содружество ближних. Та ночь оказалась ночью вестей. Утром я проснулся рано и увидел одно из посланий прямо на полу. Мама и Папа, крепко обнявшись, спали. На мамином лице были долгие дорожки от слез. Я снова заснул и когда проснулся, солнце было уже теплым, папины ботинки исчезли, и Мама оставила для меня на столе апельсин.

Глава 3

Нищие, которые напились вина Мадам Кото, ночью излили ярость своего голода. Они сломали столики, сорвали вывеску Мадам Кото, разбили окна и в конце концов устроились в недостроенном доме на краю леса. Обитатели улицы были недовольны. Мадам Кото послала партийных громил прогнать нищих. Я видел, как увечные нищие, однорукие, одноглазые, безногие, врассыпную шли по дороге, в полном смятении, в синяках, побитые. Они собрались под деревьями, поглядывая на бар Мадам Кото, вооруженные патетически выглядевшими палками. Они представляли из себя жалкую армию. Я не пошел в бар. Я видел, как Мадам Кото сидит снаружи, на высоком стуле, окруженная проститутками и громилами. Нищие оскорбляли меня, когда я шел мимо.

Придя домой, я увидел, что дверь закрыта. Адэ играл на разбитом фургоне политиков. Он выглядел похудевшим и был счастлив увидеть меня. Он рассказал мне, как приехал фургон партии богатых и стал разгонять нищих. Но нищие снова возвращались. Была большая драка, и осталось много раненых. Адэ говорил хрипло, и его голос был слабым. Солнце нещадно палило в тот день. Куры лежали без движения на перекрестках. Собаки были ко всему безразличны. Мы играли возле фургона, услышав крики у бара, побежали смотреть, что там такое, и увидели, как громилы снова избивают нищих.

В тот день высокий человек в безупречно белом костюме пришел спросить Папу. Он был очень высокий, глаза его были глубоко посажены, и голова была маленькая. Он стоял на жестоком солнцепеке, облокотясь на трость для ходьбы. Он жаловался на блох. Он пошел и купил себе бутылку огогоро и встал у нашего фасада, размеренно попивая. Он ни с кем не разговаривал.

Лицо его было довольно вытянутым, и он то и дело моргал, когда пот стекал ему в глаза. Через какое-то время он встал очень прямо, и, подойдя к нему, мы обнаружили, что он спит стоя. Мы дотронулись до него, он проснулся в одно мгновение, и затем пошел по улице в сторону главной дороги, и вскоре исчез.

Вечером Папа появился с нищими, которые прошлой ночью приходили к нам в комнату. С неуемной энергией человека, принявшего на себя новую судьбу, Папа водил их туда и сюда по улице. Он пытался организовать убирать мусор, чистить дорогу, красить столики, сажать цветы рядом со сточными канавами. Зажженный великим энтузиазмом, в своей разорванной рубашке, с болтающимся пластырем на лице, Папа ходил от дома к дому, предлагая людям голосовать за него. Он разворачивал свои планы относительно школы, убеждал их пожертвовать средства на содержание нищих, и везде, где бы он ни появлялся, люди ругали его, что он еще больше добавляет неприятностей в их жизнь. Нищие сгребли мусор с одного конца дороги и свалили в другом конце. Они помяли все цветы, которые пытались посадить. И поскольку Папа не мог согласиться с ценой на краску, необходимой для того, чтобы перекрасить монотонно-коричневые столики и потускневшие от солнца красные, желтые и синие дома, нищие так и стояли с бесполезными кисточками в руках. Прекрасная девочка-нищая следовала за Папой везде, куда бы он ни шел. Когда он подошел к другому скоплению нищих, те выслушали его с недоверием. Как только папа ушел, они перевернули столики. Потом пошли бродить по болоту. Рядом с деревянным мостиком они нашли матрас, поросший грибками и плесенью. Они выбили из него клопов и всю остальную живность. Нищие намеревались использовать матрас как лежанку, на которой все они смогли бы разместиться. Возник фотограф, быстрый как вспышка, и сделал свои фотографии. Он исчез с такой поспешностью, как будто его враги в любой момент могли выступить из вечерних сумерек. У меня не было ни одного шанса поговорить с ним. Он стал очень таинственный и недоступный. Папа ходил туда-сюда по дороге, крича о том, что бедность — дело наших рук. И пока он так кричал, вторая волна перевоплощений набирала силу.

Глава 4

Тем вечером в баре у Мадам Кото проходило самое фантастическое собрание. Везде стояли желтые автобусы. В воздухе плавали ароматы самой удивительной парфюмерии. Великое множество автомобилей было припарковано на прилежащих улочках и в закутках. Всю ночь гремела музыка, заставляя содрогаться окрестные дома. Женщины были наряжены в тщательно подобранные шелка ручной работы. Позолоченные браслеты и цепочки, брошки и кольца из дешевых рубинов, обязательные туфли на высоком каблуке поблескивали в искусственном освещении. Везде были женщины, скандально выставлявшие напоказ броскую сексуальность.

Приземистые влиятельные мужчины с ожерельями вождей на шеях и веерами из орлиных перьев в руках; мужчины с длинными ногами, в белых ботинках; мужчины с древними глазами навыкате и выдающимися вперед животами, чья громоздкая походка выдавала неколебимое клановое могущество; мужчины, почти гиганты, с толстыми шеями и потеющими грозными бровями, с мужественными бедрами почти древесной крепости — все они были там. Это были наследники титулов и бессчетных акров земли.

Были там и дети в красном, целые семьи, разодетые в шелка, один старик с попугаем, травники, служители культов, а также невысокий мужчина в белой шляпе с козлами на привязи, предназначенными для великого жертвоприношения. Я увидел, как привели одно странное животное, антилопу дукер с пронзительными глазами. Все приглашенные теснились в баре.

Снаружи ходили слухи, что вечеринка устроена, чтобы отпраздновать обретение Мадам Кото новых возможностей, установку электричества, консолидацию ее партийных связей, расширение сферы ее влияния в этом и других мирах. Говорилось даже, что это событие должно запечатлеть ее вхождение в мир мифов. Самые безумные слухи ходили про то, что происходит ночами, когда мы все спим, и в течение дня, когда мы, как всегда, понятия не имеем об изменениях, происходящих в сплетениях тонких энергий и силовых полей.

В то время как мы замечали только банальных громил, агитационные фургоны и агрессивность политических столкновений, новые пространства росли как гроздья. Пространства, которые мы не можем ни назвать, ни даже представить, так что нам остается только догадываться о них по незаконченным жестам и темным необъяснимым поговоркам. Слухи наполняли все события высокой значимостью. В атмосфере плавали неправдоподобные звуки. Продавцы земляных орехов, торговцы жареной кукурузой, шиноремонтники, прорицатели судеб, продавцы пива — все собрались вокруг бара, наблюдая за ним с расстояния, делая свое дело, тогда как в баре не утихали пьяные голоса и смех, время от времени сопровождаемые пронзительными ритуальными воплями.

Затем, к нашему изумлению, электрики и плотники, механики и разнорабочие подъехали в кузове грузовика и проложили серебряный кабель от электрического столба к бару Мадам Кото, или так нам показалось; затем они подсоединили кабель к фасаду, где обычно висела вывеска, быстро натянули провода и повесили на них разноцветные лампочки, осветившие ночь. Человек Стулья-Напрокат, в свою очередь, принес пятьдесят шесть стульев. Под нашими изумленными взглядами рабочие растянули огромный брезентовый тент красно-желтого цвета. Рядом разожгли очаги, которые сразу же окружили женщины; вскоре очаги зашипели маслом от жарящегося козлиного мяса, баранины и антилопьей вырезки. Множество пива было принесено в ящиках с именами и адресами новых известных пивоварен. И впервые в жизни мы услышали, какой может быть публичная музыка. Звуки дьявольских виртуозов-барабанщиков, пламенные мелодии тубы, скользящие тона кларнетов и октавы басовых саксофонов, носовые голоса синкопирующих музыкантов, гонги и колокольчики заставляли воздух вибрировать, землю — содрогаться, а зрителей пускаться в танец. Мы наблюдали за силуэтами танцоров под тентом. Горящие лампочки голубого, желтого и оранжевого цвета, бриллиантовые флюоресцентные лампы на шестах привлекли к себе мошек и мотыльков, которые тут же пустились в общую круговерть танца, взмахивая своими крылышками под бодрые ритмы.

Обитатели нашего района, у которых не было никаких шансов быть приглашенными на вечеринку, надели на себя лучшие одежды и бродили вокруг тента, мечтая хоть как-то поучаствовать в диком празднике, надеясь на случайную встречу, счастливый билет из той потусторонней тьмы, откуда все мы смотрели на Мадам Кото и шептались о ее ненормальной беременности. Все говорили, что ее время вот-вот настанет. Некоторые люди говорили об этом в апокалиптических тонах. Нищие, держащиеся на солидной дистанции, тоже собрались около тента. Деликатесные ароматы козлиного мяса и антилопьей вырезки, бобовых пирогов, жареного подорожника и богатых специями кушаний заставляли нас сглатывать излишки слюны и с еще большей горечью проклинать бедность и потустороннюю тьму, к которой, казалось, все мы были приговорены.

Посреди всего этого Папа изо всех сил старался заставить нищих работать. Они потеряли всякий интерес к его планам. Папа стал бегать по всей дороге и громко кричать. Разочарование разгоралось в его крови. Его грусть усиливала мое понимание его краха. Одна только нищая девочка с посохом, ведя своего отца, все еще шла за Папой. Он кричал:

— Мы можем изменить мир!

Люди смеялись над ним.

— Вот почему наша дорога всегда страждет, — кричал он им. — У нас просто нет стремления что-либо изменить!

Один из людей снаружи тента, обитатель потусторонней тьмы, сказал:

— Черный Тигр безумен!

Папа обернулся и погнался за ним. Обитатели нашего района бросились на Папу. Их уже давно вывели из себя его причуды. Нищая девочка закричала и стала бросать камни в его обидчиков. Один из камней отскочил в Папу, попав ему в рану. В ярости от того, что им не довелось присутствовать на блестящей вечеринке, местные жители набросились и на нищих. Те ответили им, но проиграли схватку и побежали под тент. Громилы вышвырнули их вон. У громил и охраны были лошадиные кнуты. Выкинув нищих, они бросились и на нас, без разбору колошматя и нищих, и жителей нашего района, словно мы, в конце концов, принадлежали к одному братству. Громилы вогнали себя в эру будущей войны. Они без разберу били детей и женщин. Ветер сдул нас всех в единое целое. Они хлестали нас, и мы спасались бегством в разброде и смятении. Под воздействием ритуальных чантов, исполненных в застойной атмосфере нашего поселка, в лихорадке своего внезапного восхождения, уверенные в том, что будущее на их стороне и что их обращение в людей власти теперь уже неизбежно, громилы щелкали кнутами, выражая презрение тем из нас в потусторонней тьме, чьи лица казались похожими одно на другое, и чья угроза для партии была лишь в том, что откуда-то на нее надвигался хаос. И затем вышла Мадам Кото. Она увидела эту сумятицу и закричала. Она призвала всех к порядку. Ее охрана и громилы тут же пришли в себя. Мадам Кото была блистательна в ниспадающих складках золотого шелка, с перьями в головном уборе. У нее была новая тросточка с металлической головой льва. Ее нога стала еще толще. Ее живот раздулся. Лицо ее было припудрено, веки подведены сурьмой. Она выглядела великолепно. Одно ее присутствие, уже внушающее трепет, призвало нас к молчанию в той тьме, где все мы были разбросаны. Она умоляла нас оставить в покое ее партию. Она пообещала и для нас праздник, который она устроит в знак уважения к нам и в знак признательности, что мы поддержали ее политику. Она приказала своему временному шоферу выставить нам напитки и еду. И затем, прихрамывая, ушла под тент.

Нищие вместе с жителями сразу же набросились на еду и питье. Громилы и охрана глазели на нас с ухмылками и потом запели издевательские песни. Они упивались своими издевательствами. Папа выругался на них и поспешил домой. За ним чуть сзади шла нищая девочка, а я шел за ней. Папа вошел в комнату, а девочка осталась снаружи. Соседи стали о нас шептаться.

Я не слышал, что они говорят. Девочка повернулась ко мне, направив на меня свой странный глаз. Я уже не слышал больше шепотов.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Элен, — ответила она.

— Тебе нравится мой отец?

Она поначалу ничего не ответила. Затем, когда я уже собрался уходить, она сказала:

— Может быть, это ты тот, кто мне нравится.

Я не понял ее. Я прошел в комнату. Папа одевался в свой выходной французский костюм. У него на лице было три пластыря. Он мазал себя сильнейшей арабской парфюмерией. Он надел старые ботинки, собрал свои волосы и расчесал их. Я рассказал ему о человеке в белом.

— Белый человек? — спросил он возбужденно.

— Нет, — ответил я.

— Чего он хочет? Он хочет за меня голосовать?

— Нет.

Папа топнул ботинками по полу. Когда он был удовлетворен тем, что они не жмут, он сказал:

— Много разных людей интересуются мной. С сегодняшнего дня я держу свою дверь открытой.

— А как же воры?

— Какие воры? Что им у нас красть, а?

— Мамины деньги.

— А у нее есть деньги?

— Я не знаю.

— Хорошо. Нам нужны голоса. Я собираюсь идти на вечеринку Мадам Кото. Приоденься. Иди и помой лицо. Ты будешь моим младшим подчиненным.

— А как же девочка?

— Какая девочка?

— Элен, нищенка.

— Она будет моим телохранителем. Все нищие — это моя охрана. Я построю им университет.

— Когда?

— Когда ты умоешь лицо.

Я пошел и быстро умылся. Когда я вернулся, Папы уже не было. Нищая девочка стояла у входа. Я повел ее нищих на вечеринку Мадам Кото.

Глава 5

Снаружи тента Папа старался прорваться внутрь.

— Я политик! — говорил он.

— Нам не нужны такие политики, — сказал один из вышибал.

— Почему же?

— Иди отсюда! Если бы ты был политиком, ты бы не ломал двери.

— А я разве ломаю вам двери? — гордо спросил Папа. — У меня разве есть автомобиль?

— Просто иди отсюда.

Папа начал сыпать оскорблениями. Он устроил такой шум, что вышибала послал за громилами. Те пришли, скрутили его и выпроводили, бросив около леса. Он вернулся назад — пиджак в грязи, в волосах сухие листья, пластыри отклеились. Он подошел к вышибале и опрокинул его одним круговым ударом.

— Если ты уважаешь только тех, кто вышибает двери, тогда вот он я, — заявил Папа.

Громилы кинулись на него. Одного из них он отбросил на капот автомобиля. Другого он сложил вдвое ударом в солнечное сплетение. Он весь трясся от переполнявшей его энергии; глаза его сверкали маниакальным блеском. Кто-то закричал. Мадам Кото вышла, увидела что происходит, приказала громилам прекратить драку и очень вежливо попросила Папу присоединиться к вечеринке.

Я пошел за ним. Нищая девочка — за мной. У двери я наткнулся на слепого старика. У него с собой был новый инструмент, гармоника. На нем была красная шляпа и желтые очки.

— Чего ты хочешь? — спросил он меня.

— Войти.

— Никак не получится.

— Почему же?

— Ты гнусный ребенок. Покажи мне своих друзей — и я их съем.

Я подальше оттолкнул его кресло-каталку и присоединился к вечеринке. Люди находились в еще большей лихорадке, чем это казалось снаружи. Или, может быть, они все были где-то не здесь, на празднике позади этого праздника. Звук от музыкальной аппаратуры был очень громкий. Я видел гигантов и карликов. Я видел белого человека с посеребренными ресницами, танцующего с женщиной, и лицо его заливало краской, когда ее массивные груди прижимались к нему. Длинные столы были заставлены фруктами и жарким, рисом и восхитительно пахнущим тушеным мясом, овощами и пластиковыми тарелками. Куда бы я ни посмотрел, меня восхищали огни. Запруженные толпой пространства внезапно стали пустыми. И в этой пустоте я увидел призрачные фигуры белых людей в шлемах, оценивающих возможность добычи драгоценных камней из богатой земли. Анализ проводился спектральными машинами. Я видел призрачные фигуры молодых мужчин и женщин с опущенными головами, которые молчаливо занимались своим делом среди празднующих. Они все время передвигались, находясь на одном месте. Над ними празднующие танцевали под музыку новой эры, обещавшей независимость. Мужчины-политики, шефы с их набедренными повязками, агбада и веерами, женщины в шелках и в красных туфлях, оплаченные слуги, исполнители хвалебных песен, все неистово танцевали, потея и улыбаясь. Мадам Кото на пределе сил бродила среди празднующих, больная нога тянула ее вниз, ее голова чуть накренилась на одну сторону, как у безутешного Маскарада, ее лицо лоснилось от изобильной жизни. Было странно видеть, что она становилась еще прекраснее, когда прибавляла в весе. Выражение глубокого презрения непроизвольно играло на ее губах. Организатор фантастических событий, она шла прямо сквозь людские массы и начала так сильно чихать, что чуть не свернула себе шею. Подошли ее женщины и отвели ее в бар.

Папа со всеми разговаривал о политике. Он выглядел жалко в своем черном французском костюме. Все, с кем он заговаривал, насмешливо на него посматривали и зажимали нос носовым платком. Женщины отказывались с ним танцевать. Папа откусил кусочек козлиного мяса и смущенно застыл в уголке. Я бродил среди больших попугаев в клетках, видел ощипанных кур, извивающихся на сковородках, и встретился с антилопой дукер, привязанной к столбу. Она смотрела прямо на меня. Ее глаза были огромные и постоянно меняли цвет. Ее бородка, как детский фартук, свисала почти до колен, и от нее сильно пахло. Она стояла без движения, в то время как вокруг нее не утихали танцы. Я видел, как мужчины танцуют в состоянии политической эрекции. Пот и сексуальные флюиды заполняли воздух. Танцующие женщины поднимали от себя жаркие волны круговыми вращениями своих задниц. На одном конце вечеринки скованная цепями обезьяна все время срывала парики с проституток. Один политик застыл в созерцании подрагивающих женских ляжек, и обезьяна вырвала у него из рук кусок антилопьего мяса. Обезьяна скрылась. Политик огляделся по сторонам. Он взял себе еще кусок жареного мяса и продолжил созерцание. Опять произошло то же самое. Вскоре он исчез с какой-то женщиной. Затем я заметил, как чьи-то руки медленно двигаются под столом. Музыка стала громче. Кто-то дал мне что-то выпить. Выпивка была очень крепкой, я выпил все залпом и попросил еще. Земля содрогалась от музыки и танцев. Цветные лампочки раскачивались. Под столами руки с тремя пальцами, ноги с двумя большими пальцами искали друг друга, не касаясь земли. Корзины с едой плавали в воздухе, и никто их не нес. Еда исчезала под столами. Когда музыка остановилась, карлик встал на сцену и пропел хвалебную песнь вечно юной Партии Богатых. Затем он продемонстрировал, как он умеет глотать ожерелье с каури и вынимать его из своих ушей. Слепой старик заиграл на гармони, и зеленая жидкость закапала у него из глаз. Люди хлопали, приветствовали музыкантов и пили за здравие партии, за ее долгое будущее процветание и власть над народом, за Мадам Кото. Музыка возобновилась. Слепой старик, очень пьяный, шатаясь, бродил по всему павильону, и за руку его вела женщина в голубой набедренной повязке и такой же блузке. Когда он об кого-нибудь ударялся, то выпрямлялся и говорил:

— О, какая вечеринка!

Когда он сталкивался с женщинами, то смеялся и вытягивал вперед костлявые руки, ища их груди. Женщины обращали на него внимание. Его отводили к каталке, и он танцевал на ней, как перевернутая сороконожка. Женщины приносили ему выпить. Он пил очень много, поглядывая на празднество через свои желтые очки и приговаривая:

— О, Леди Этой Ночи!

Попугаи громко протестовали в своих клетках. Антилопа дукер глядела на меня. Я отвечал ей пристальным взглядом прямо в глаза, менявшие цвета в глубине. Я смотрел ей в глаза и чувствовал, что меня затягивает в ее сознание. Я чувствовал, что меня наполняет тяжесть и беспокойство. Когда это чувство прошло, рвота поднялась в моем горле, и я обнаружил себя в желтом лесу, пробирающимся сквозь сияющую изумрудами паутину. Звезды падали с ночного неба, вонзались в землю этого леса и образовывали глубокие ямы. Заряжаясь обильной энергией сна, я скакал через великие джунгли, опьяненный свободой ветра, своими четырьмя ногами и тем парящим надо мной духом, который вдохновляет всех ночных скакунов. Я видел оболочки своих безмятежных предков, мужчин и женщин, для которых звезды были словами и богами, для которых и мир, и небо, и земля были бесконечным языком снов и примет. Я скакал мимо каменных монолитов глубоких ночей превращений, где существа более раннего времени были творцами, прежде чем они стали охотниками; я скакал мимо скоплений оболочек духов. Я был посланником ветра. Духи скакали вместе со мной, играя с языком моей скорости, с загадками моих слов. Они глубоко заглядывали мне в глаза, и я их понимал. Я несся через ночной лес, где все было подвижно и изменчиво, где все вещи меняли свои формы и где все танцевало в упоении страсти и мудрости. Я бежал, пока не достиг Атлантики, где серебро и синь висели над ночью лесов. Птицы плавали в аквамариновом небе. Перья туда-сюда ныряли по волнам. По небу плыли густые белые облака, двигаясь, как наступающая армия туманов и призраков, над бескрайне-безмятежной синью и под вечно возрождающимися звездами. Призрачные корабли столетий непрерывно причаливали к берегам. Я видел флотилии, планширы, большие корабли-призраки и множество гребных судов, везущих людей в шлемах с зеркалами, ружьями и странными текстами, которые не смогла смыть атлантическая соль. Я видел пристань кораблей и судов. Белые корабли, призрачные формы глубоких ночей, вступали на наши побережья, и я слышал, как начинает плакать земля. Этот плач путал меня. Глубоко в глазах дукеры я бежал через желтый лес, через обманутые поколения, через время. Я присутствовал при разрушении великих храмов, при агонии могучих деревьев, которые давали убежище бунтарям многих столетий, равно как и утешительным воспоминаниям, священным текстам, алхимическим секретам колдунов и сильнодействующим травам. Я видел, как умирает лес. Я видел людей, с течением жизни уменьшавшихся в размерах. Я видел гибель множества их дорог, их путей и их философий. Драгоценные камни и камни с атомной энергией они доставали из глубин памяти своих предков. Я видел, как деревья отступают, крича, в синюю землю. Я слышал, как великие духи земли и лесов обсуждают, где им отыскать временное убежище. Они отправлялись в путешествие, глубоко в тайные пространства, помахивая амулетами безумия вокруг своих тайных оболочек, чтобы помешать людям ограбить их в момент отступления от грозящей пяты завоевателей. Я видел, как возвышаются новые дома. Я видел, как новые мосты повисают в воздухе. Старые мосты, невидимые, по которым ходили люди и духи, оставались невредимыми, но менее посещаемыми. И в то время как с приходом новой эры становилось все меньше свободной игры пространств и дружбы с трубящим зимородком и другими птицами, что-то умирало во мне. Я бежал глубоко в соляные пещеры скалистых мест. Охотники с новыми орудиями смерти преследовали меня. Когда люди и животные понимали друг друга, они становились свободными. Но сейчас охотники преследовали меня в глазах антилопы. И пока я исчезал в лесу грома, на чьих невидимых вратах было выклеймлено семь заклинаний, что-то щелкнуло меня по голове. Яркая звезда описала надо мной круг. Смех загнал меня в серебряную пустоту. Я открыл глаза и обнаружил, что меня убаюкивает карлица. Ее глаза были большие и печальные. Я попытался встать и стряхнуть это наваждение, но она крепко прижимала меня руками. Восемнадцать глаз следили за мной. За ними я видел антилопу, которая вглядывалась в меня какой-то надеждой, застывшую в своем рабстве, вглядывающуюся в меня так, словно моя свобода заключалась в том, чтобы освободить ее от неминуемой смерти, от принесения в жертву во имя открытия дороги судьбе Мадам Кото.

Глава 6

— Ой, друг мой, да ты проснулся! — сказала мне женщина-карлик.

На ней было белое платье с шелковыми оборками и поддельными блестками. Я уже видел ее раньше. У нее была полоумная улыбка, растянутая по всему лицу. Ее глаза были похожи на луны, и когда я посмотрел в них, что-то сместилось в глубине моей головы. Глаза антилопы притягивали меня. Теплые, древние, магнетические, они говорили на языке духов и крови.

— Я попросила тебя со мной потанцевать, но ты отказался, — сказала карлица, сияя своей чудной улыбкой.

Она взяла мои руки и положила их на свои большие пылающие груди. Они трепетали, как два гигантских сердца. Карлица дрожала, улыбка увядала на ее лице. Она уставилась на меня с такой пугающей нежностью и мольбой, что меня прошиб пот. Она потащила меня на танцплощадку и, под смущенный смех других празднующих, нас захватили пульсирующие ритмы музыки. Она крепко прижала меня к грудям и обдала странной сексуальностью своего мягкого тела, и, еще не успев ничего осознать, я уже кружился среди крепко сбитых ног взрослых. Она вращала меня, падала мне на руки, трясла грудями перед моим лицом, и обнимала мой зад, и льнула ко мне, кружила мне голову и растворяла все вокруг в своем знойном танце. Она продолжала вращать меня, наполняя мою голову необъяснимыми силами желания, и ее улыбка становилась все ярче. Она так крепко меня прижала, что от выпитого вина кровь чуть не потекла у меня из ушей. Красный свет затопил мой мозг, и когда мои глаза прояснились, запахи тысяч ароматов, дикой любви в жарких недозволенных ночах, запахи вагинального сока, животного пота переполнили мои чувства. В страшной жаре этого танца я увидел, что среди эротических танцоров, политиков и шефов, торговцев властью, экстрасенсов, оплаченных весельчаков, громил и проституток, всех как один двигавшихся под ритмы новой музыки, есть те, кому не знаком мир живущих. Я увидел, что некоторые проститутки, будущие невесты упаднической власти, отплясывают свой танец ногами козлиц. Другие женщины были химерами, сиренами и пожилыми куртизанками с ногами пауков и птиц. Некоторые политики и торговцы властью, шефы и прочие мужчины были сатирами, минотаврами и сатанистами, вместо ступней у которых были раздвоенные копыта быков. Копыта и лапы были искусно спрятаны под шерстью. Одетые с иголочки, они танцевали как мужчины и женщины, тогда как были мертвецами, духами и замаскированными животными, полулюдьми, танцующими под ритмы господствующей власти. Все вокруг меня, казалось, изменяется, принимает разные формы. Я закричал. Карлица закрутила меня на одном месте. Столы полетели на меня и затем прошли сквозь тело. Я головокружительно вращался, рассыпая себя по сторонам, танцуя не просто с женщиной-карликом, а с четырехголовым духом, который только и ждал меня, притаясь во времени. Я только что влюбился в жизнь, и четырехголовый дух выбрал наилучший момент, чтобы станцевать со мной, поворачивая и кружа меня по необычным пространствам, в этом танце указывая мне путь из мира живущих. Огни стали фиолетовыми. Все еще находясь в танце, который я не мог контролировать, я обнаружил себя в безводной пустыне, где тени были реальными вещами, где песок поднимался в воздух и образовывал невероятных стеклянных монстров. Четырехголовый дух вел меня в танце через пустыню, держа меня железной хваткой. Чем сильнее я боролся, тем крепче становилась хватка, пока мои руки не посинели. Он вел меня через ветра пустынь, скрывавшие в себе духов, хозяев этих мест, и могущественные создания, которые заворачивались в песчаные бури, чтобы прикрыть свою наготу, через зыбучие пески, поверх широких оползней, через миражи, в которых текучие видения из воздуха таили в себе города, трепещущие богатыми базарами, рыночными площадями и ворохами галлюцинаций; он вел меня в танце через города-миражи, где у высоких женщин были стеклянные груди, и прекрасные женщины тащили за собой фосфоресцирующие кошачьи хвосты, через колодцы и мимо оазисов, в которых мрачные фигуры становились серебряными в воде, через улицы элитных кварталов, в которых люди молили ниспослать им любовь, мимо пристанищ рабов, где бесчисленные души кровью писали свои имена на стенах, через казармы опьяненных солдат, гарнизоны невольничьих городов, прямо в сердце забытых цивилизаций, куда Пифагоры приходили учиться математике, в священные рощи богов и в пустые дома перерожденных пророков, и через великие протяженности пустынь, которые в реальности были населены ищущими приключений племенами и воинственными существами, а также людьми, которые стали своими собственными каменными надгробьями, — через все это вел меня четырехголовый дух в танце смерти. Я видел черное лицо Сфинкса таким, каким оно было изначально. Меня бросало в песчаные бури и круговерти, пески завывали, и я видел невидимые деревья и растения, луга, усеянные цветами с чашечками, полными страсти — призраками той растительности, что цвела там в незапамятные времена. Я чувствовал нестерпимую жажду в горячих песчаных круговертях, голова раскалялась от жары, и глаза мои засыпало песком, и когда я закричал, мой крик потонул в музыке богов пустыни. Я решил спасаться. Я боролся и брыкался. Я не хотел, чтобы пустыня вошла в меня. И когда мы приблизились к палящему центру пустыни, где корабль с высокими мачтами ждал спуска на воду, четырехголовый дух сказал:

— Этот корабль довезет нас домой к твоим спутникам через все океаны песка.

Затем новая музыка, состоящая полностью из гласных звуков пустыни, обрушилась на меня и наполнила страданиями. Я начал звать великого короля мира духов, но он не появился. И затем изо всех сил я позвал Маму. Из безмолвия этой странной любви я увидел ее в рваном парике, в браслетах и с парой синих очков на глазах. На ней была яркая набедренная повязка и блузка, ослепительная в своей белизне. Она встала надо мной и подняла меня на руки. Пустыня прожигала дыры в моем мозгу, охватывая пламенем всю мою голову.

Спокойствие прохладных вод стекало у меня по лицу, и Мама добрым голосом спросила:

— Азаро, почему ты плачешь?

Она нежно держала меня. Карлицы больше не было рядом со мной. Четырехголовый дух исчез в мистерии танца. Я больше не видел ни гигантов, ни раздвоенных копыт полулюдей, которые похоронили наши надежды на два поколения, ни птичьих лапок странных женщин. Формы утратили свою изменчивость.

— Почему тебе плохо? — спросила Мама.

Я прижался к ней. Она отерла слезы с моего лица. Горло мое пересохло. Я долго молчал. Время от времени прохладный ветер овевал меня. Мама дала мне попить воды со льдом. Я выпил ее всю и захотел еще. И через какое-то время, когда я стал чувствовать себя лучше, я посмотрел на Маму. Она улыбнулась.

— Мы видели, как ты танцуешь, сын мой. Ты танцуешь прямо как твой дедушка. А потом ты упал. Тебе сейчас лучше?

Я не ответил на ее вопрос.

— Зачем тебе эти синие очки? — спросил я ее.

Она засмеялась.

— Я потом тебе скажу. Это хорошая история.

— Скажи сейчас.

— Здесь слишком шумно. Где Мадам Кото?

— Я не знаю.

— Если ты поможешь мне ее найти, я расскажу тебе эту историю, когда мы вернемся домой.

Я отправился на поиски Мадам Кото. Все, кого я ни спрашивал, говорили, что только что ее видели. Прекрасная нищая девочка, сидя за столом, смотрела на меня, пока я ходил туда-сюда. Я уже был готов задать ей вопрос, когда она приложила палец к губам. Она на что-то указала. Я глазами последовал за ее рукой и увидел, что нищие совершают сложную воровскую операцию. Они хватают фрукты, жареное мясо, горшки с жарким и тарелки с рисом и передают их по рукам в направлении выхода. Еда исчезала под тентом. Элен следила за операцией.

— Ты хочешь мне помочь?

Она отмахнулась от меня.

— Ты что, не умеешь разговаривать?

Она молча посмотрела на меня и затем мягко отстранила рукой.

Глава 7

Один из политиков наклеивал денежную банкноту на потные груди женщины, танцевавшей с безудержной чувственной страстью. Папа был вовлечен в жаркие споры с человеком в красной шляпе. Человек то и дело отталкивал Папу, но тот возвращался обратно. Мама подошла к нему, взяла его за кулаки и вскоре они уже танцевали вместе. Впервые в своей жизни я увидел, как они танцуют. Я продолжил поиски Мадам Кото. В баре женщины разливали всем дымящийся перечный суп. Передо мной была поставлена тарелка супа, который я быстро съел, а затем запил пальмовым вином, чтобы смягчить жар перца, проникавшего мне в мозг. Вино поплыло в моих глазах. Я вышел на задний двор. Антилопа провожала меня бриллиантовыми глазами. Эти глаза сразу же завладели мной, и я, продолжая двигаться, не мог от них оторваться, и в итоге врезался в женщину, которая несла поднос с едой. Тарелки рассыпались, еда упала на пол. Из глубины ночи материализовались нищие, похватали упавшую еду и исчезли. Женщина выругала меня. Я выругался на нее. Она схватила кусок полена и погнала меня по всему заднему двору. Я побежал в буш и наткнулся на фигуру Мадам Кото. Она резко выпрямилась. Ее глаза были затуманены, словно она находилась в каком-то трансе или в состоянии жгучего страдания. От нее пахло причудливыми ароматами, странной парфюмерией, кремнем и шкурой гиены, перьями и старыми деревьями.

— Что ты тут делаешь? — спросила она. — Иди к отцу.

Я побрел назад.

— Моя мать ищет вас.

— Убирайся! — крикнула она.

Я отступил. Я стал бродить вокруг очага. Я спрятался за глиняный котел, который вынесли наружу. Я наблюдал за Мадам Кото. Она оставалась в неподвижности. За мной гудело празднество, музыка сотрясала всю окрестную растительность, и громкие голоса растворялись в ночном воздухе. Затем Мадам Кото вышла из буша. Она шла ко мне. Вскинула руки вверх в драматической мольбе и затем вздохнула. Я увидел краем глаза зеленый отблеск глаз антилопы. Этот зеленый отблеск что-то всполошил в моем мозгу. Я отбежал от очага и спрятался за антилопу. Мадам Кото повернулась к тому месту, где был я, и ничего не увидела. Она снова застыла. Лунный свет дотронулся до моих глаз. Антилопа тронула меня копытцем и начала утаскивать прямо в себя, ветер поднял странную тьму из моего сознания, вода затопила мне уши, и я обнаружил себя в глазах магического животного и на мгновение увидел мир его глазами. Повсюду были необычные создания: горбатые силуэты ползущих животных, глаза, летящие по ветру, дома-организмы, которые вели себя как плотоядные растения, цветы, в которых копошились черви, и черви с цветами, серебряные нити, вспыхивающие в воздухе. И я увидел, что Мадам Кото беременна тремя странными зародышами. Двое из них сидели у нее в утробе прямо, а один вниз головой. У одного из них была маленькая бородка, у другого — полностью сформировавшиеся зубы, а у третьего были коварные глаза. Все они проказничали, брыкались и растягивали пуповины, это были худшие представители детей-духов, и ни у кого из них не было желания появляться на свет. Я издал страшный крик. Что-то загнало тьму глубоко в мое сознание. Мадам Кото склонилась надо мной. Я отошел от антилопы. Мадам Кото выпрямилась, подошла ко мне и спросила:

— Зачем ты так смотришь на мой живот своими дурными глазами?

— Я не смотрю, — ответил я.

Она ударила меня. Мне было не больно. Затем она отложила лунные камни, жалуясь на боли в животе. Она пошла к себе в комнату и вскоре появилась с веером из павлиньих перьев. С великой важностью она прошагала обратно к празднующим.

Политики прилепляли деньги ей на лоб, когда она исполняла импровизированный танец, певцы пели о ее достижениях; женщины обступали ее, сыпя комплиментами. К ней подошла Мама, и они поговорили, показывая на еду. Казалось, что Мадам Кото рассказывает ей про самых важных гостей на вечеринке. Рядом с Мадам Кото Мама выглядела худой и изможденной. Ее парик был в жалком состоянии, как будто незадолго до вечеринки она нашла его на дороге. Ее синие очки придавали ей немного безумный вид. А медные браслеты подернулись зеленью от воды, которая сочилась с нашей крыши.

Пока они говорили, слепой старик начал что-то кричать из своего кресла. Поначалу никто к нему не прислушивался. Он брыкался и боролся с собой в пьяном угаре, и когда ему удалось встать на ноги, он вышел к центру площадки для танцев. Он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую. Затем он встал на колени и пополз, все время крича:

— Воры! Боры!

Мадам Кото, будучи всегда бдительной хозяйкой, была первой, кто обратил внимание на его необъяснимое возбуждение. Обмахивая себя веером, пробиваясь через раскачивающиеся толпы танцующих, она подошла к слепому старику.

— Я вижу, как еда плывет под столами, — сказал он надтреснутым голосом.

— Где?

— Везде. А вы видели, чтобы жареные козлики летали?

Мадам Кото, вышучивая его, пыталась заставить его встать на ноги. Он отказывался.

— У вас под столом крысы. Я вижу большую крысу. И у нее только один глаз.

Слепой старик встал, поправил свои желтые очки и стал прыгать вверх и вниз, пронзительно визжа, как полоумный волшебник. Затем он вынул свою гармонику и стал играть в промежутках между пластинками. Некоторым из танцующих игра старика не понравилась.

— Убери отсюда эту грязную музыку, — сказал кто-то.

Мадам Кото собралась уже уходить, когда увидела позади слепого старика какую-то вспышку. Котелок с перечным супом проплывал над столом. Внезапно она ринулась к столу, поранила ногу и упала. Телохранители бросились к ней и помогли встать. Когда она снова была на ногах, она, крича, показывала на кого-то:

— Поймайте этих воров! Выпорите их! Приведите их сюда! Я преподам им незабываемый урок!

Все вокруг заполонила ее ярость. Она кричала, швыряла тарелки и еду на пол. Музыка остановилась. Мадам Кото носилась по всему павильону, размахивая руками, набрасываясь с тростью на своих фаворитов. Громилы выбежали наружу. Посреди всеобщего смятения Мадам Кото увидела прекрасную нищенку, безропотно сидевшую под столом и словно предлагавшую себя в качестве жертвы. Вскоре пришли громилы, таща за собой под тент нескольких нищих. У них в руках были котелки с едой. Мадам Кото заставила их нести эти котелки на голове. Все засмеялись. Повинуясь мстительности своего живота, в котором бились проклятые дети-абику, нестерпимой боли распухшей ноги и свернутой шеи, она приказала телохранителям выпороть нищих. Наступила тишина. Никто не двигался. Странная антилопа смотрела на все бесстрастными глазами. Телохранители, один за другим, сказали, что они не будут пороть нищих. Мадам Кото овладел такой неистовый гнев, что она бросилась бить по спинам телохранителей тросточкой с набалдашником в форме головы льва, крича на них, чтобы те задали нищим публичную порку. Нищие смотрели на нее безо всяких эмоций. Они молчали. Безногие, однорукие, одноглазые, с мягкими полуоформленными конечностями, они смотрели на нее мирно и безмятежно. Мадам Кото, все еще беснуясь, превращая свою боль в ярость, стала выпихивать телохранителей из-под тента, крича, что они больше у нее не работают, чтобы они возвращались в те вонючие канавы, откуда она их вытащила. Затем одна из проституток срезала в буше хворостину и с криками стала избивать нищих. Она била их жестоко, по спинам, по ранам, по лицам и по изувеченным конечностям. Телохранители передумали и присоединились к избиению. Той ночью новый закон очевидности вошел в нашу жизнь. Когда громилы хлестали нищих, странные облако пыли поднималось от их спин, поднималось в воздух, и когда пыль касалась лампочек, то превращалось в летящих насекомых, и вскоре весь тент с его флюоресцентными огнями был запружен ордами зеленых мошек.

Когда Папа увидел избиение, он бросился к громилам и стал отнимать у них кнуты. Телохранители прыгнули на него и придавили к земле. Мадам Кото, все еще находясь в ярости, приказала пороть нищую девочку вместе со всеми. Проститутка стала ее стегать. Элен сносила побои, не двигаясь и не издавая ни звука. Пока ее били, она смотрела на Мадам Кото добрыми глазами. Доброта ее глаз еще больше разозлила Мадам Кото. Мама подошла к ней и сказала:

— Скажи им, чтобы они прекратили. Ты же не знаешь, кто эта девочка.

— Она воришка.

— Она не воришка.

Мадам Кото что-то проревела в адрес Мамы. И громко оскорбила, сказав, что Мама сама нищая. Она выплеснула столько горечи и злобы, что Мама была ошеломлена. И затем Мама сделала что-то странное. Она сорвала парик у себя с головы и швырнула его на пол. Она сняла синие очки. И затем побежала прочь с вечеринки, оставляя после себя ужасные проклятия. Когда возобновилось избиение нищей девочки, снова задул ветер. Это был скрипучий ветер. Под градом ударов нищая девочка медленно клонилась к земле. Папа яростно боролся с охранниками. Антилопа начала тихонько рычать. У нищей девочки потекла изо рта кровь. Она стекала с ее губ и каплями падала на землю. Я заплакал. Кто-то ударил меня. Это был слепой старик. Он опять принялся играть на своей гармони под звуки ударов.

— Хорошая порка, — приговаривал он.

Ветер поднял края тента. Нищая девочка ползла по полу. Я обежал вокруг гостей. Они обмахивали себя веерами. На их лицах было оживление от нового спектакля. Протискиваясь мимо гостей, я снова заметил копыта, козлиные ноги, паучьи лапы и шкуры с шерстью. Я подполз к антилопе и отвязал ее от шеста, освободив из рабства и от жертвенного предназначения. Антилопа скакнула с заднего двора прямо под тент. И в то время когда ветер начал раскачивать тент, а лампы ходить ходуном, крик испуга донесся из обескураженной толпы. Антилопа скакала среди блистательной публики, опрокидывая клетки с птицами, переворачивая столы, меся копытами еду, опрокидывая подносы с жареным мясом, давя фрукты, врезаясь в клетки с большими попугаями, задевая столы со стоящими на них бутылками пива, устраивая настоящее светопреставление. Попугай забил крыльями и взлетел под тент, обезьяна вырвалась и убежала с полными пригоршнями фруктов, громкоговорители с грохотом рухнули, люди в смятении стали топтать друг друга, везде стоял визг, громилы погнались за антилопой, пытаясь поймать ее. Папа оттолкнул женщину, которая избивала нищенку, Мадам Кото заехала Папе по голове металлическим концом трости, слепой старик повизгивал от удовольствия, как злой волшебник, антилопа выскочила через прорезь тента, и в него задул ветер, скособочив тент на одну сторону. Мадам Кото громко призывала всех к порядку. Попугай вылетел через прореху в тенте. Громилы повернулись к Папе и уже готовы были превратить его в отбивную, когда внезапно раздался голос, облеченный неземной силой:

— Стоп!

Все застыли как по волшебству. Затем медленно все стали оборачиваться на человека, от которого исходила такая власть. Ветер стих. Голоса умолкли. Суматоха под тентом немного улеглась. И затем высокий мужчина в белом костюме, который тогда ждал Папу, выступил из находившейся в ожидании толпы.

Глава 8

— Оставьте его мне, — сказал он тонким призрачным голосом. — Я изобью этого Черного Тигра, даже не запачкав свой выходной пиджак.

Слепой старик сыграл пару аккордов на своем инструменте.

— Битва — это замечательно! — сказал он.

И прежде чем мы смогли разобраться, что реально происходит, мужчина в белом выстрелил таким ударом Папе в лицо, что он отлетел и упал на стол. Около пятнадцати секунд он лежал без движения. Никто отчетливо не видел этого удара. Празднующие, очнувшись от оцепенения, зааплодировали. Старик сыграл мелодию. Нищие зашаркали ногами и ушли из-под тента. Девочка-нищенка осталась, скрючившись, лежать на земле. Кто-то полил водой на Папу. Тот быстро вскочил на ноги, осмотрелся и заморгал.

— Где я? — громко спросил он.

Празднующие разразились смехом. Папа зашагал кругами. Затем он упал. Потом поднялся, дотянулся до чашки с пальмовым вином и выпил. Я подошел к Папе.

— Что ты тут делаешь? — грозно спросил он.

— Человек в белом ударил тебя.

— Белый человек?

— Нет. Вон тот, — и я указал на человека в белом костюме.

Папа пошел по столикам, допивая из всех чашек с пальмовым вином, которые он находил. Затем затряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя паутину, издал воинственный клич и ринулся на человека в белом. Но прежде чем Папа смог что-то сделать, человек, как кнутом, хлестнул его мастерским ударом. Папа рухнул и съежился. Он катался по земле и извивался, как перерезанный червяк. Я снова бросился к нему.

— Пойдем домой, — сказал я.

— Зачем? — прокричал он.

— Этот человек избивает тебя.

— Какой человек?

Папа, казалось, находился не здесь, а на какой-то мифической земле. Казалось, что он не понимает, что с ним происходит. На его лице словно по мановению невидимого волшебника в одно мгновенье появились два чудовищных пурпурных синяка. Правый глаз почти скрылся. Я и не знал, что простой удар может нанести столько вреда, так обезобразить лицо и вызвать такую дезориентацию. Изумленные папины глаза слегка косили, губы подергивались. Я нагнулся к нему, чтобы слышать, что он говорит.

— Вечеринка была замечательная, — слабо проговорил он, глотая слова.

— Пойдем.

— Я радуюсь танцам, — сказал он.

— Ты не танцуешь.

— А что же тогда я делаю?

— Проигрываешь бой.

— Бой? Черный Тигр? Проигрывает бой? Никогда!

Он встал, шатаясь, немного прошелся и упал на нищую девочку. Некоторое время он так и лежал. Заиграла музыка. Мужчина в белом потирал руки. Мадам Кото немедленно заинтересовалась им и послала телохранителей навести о нем справки. Партийные шефы, торговцы властью и крупные военные, всегда высматривающие новые кадры себе в подчинение, послали своих людей спросить, на кого он работает и может ли он поступить к ним на службу. Громилы тоже окружили его, спрашивая, кто он и откуда, предлагая особую должность в своей организации. Проститутки и шлюхи низкого пошиба тоже проявляли к нему заметный интерес. Певцы изобретали ему имена и прославляли его героические деяния. Нищая девочка, у которой все еще текла кровь из носа и изо рта, выбралась из-под Папы. Когда она встала, я заметил, что ее больной глаз был открыт. Он был желтоватый, слегка подернутый голубым. Она встряхнула Папу. Празднующие бросали обоим колкие замечания. Папа присел и взял себя за голову. Когда он увидел нищенку рядом с собой, он коварно улыбнулся, притянул ее к себе и попытался обнять. Нищая девочка освободилась от его пьяных объятий. На папином лице появилось выражение отвергнутого влюбленного, и казалось, что в любой момент он может разразиться какой-нибудь нелепой и сентиментальной любовной песней.

— Жена моя, куда ты уходишь? — спросил он нищую девочку.

Девочка встала и начала отряхивать песок со своих волос. Рубцы от побоев на ее спине проглядывали сквозь рваную одежду. Волосы падали с ее головы, как будто это был распадающийся парик.

— Маг! — сказал слепой старик и сыграл на своей гармони.

Папа встал на ноги. Девочка стала уходить. Папа пошел за ней.

— Идем отсюда! — сказал я.

— После того как я женюсь, — сказал он, покачиваясь.

Затем он остановился, посмотрел по сторонам и заметил, что все смотрят на него и откровенно забавляются. Он заметил человека в белом и взглянул на него как в первый раз. Он оглядел зеленых мотыльков и мошек, разноцветные лампочки и хаос перевернутых столов, раздавленной еды, покосившийся тент. Затем сказал:

— Я думал, что я сплю.

— Нет, ты не спишь, — сказал я.

— Я думал, что я нахожусь на Земле Воюющих Призраков.

— Он и есть Воюющий Призрак.

— Ты хочешь сказать, что я не спал?

— Нет, — ответил я, — ты проигрываешь бой.

— Ты напился, — сказал слепой старик.

— Напился и получил, — добавил громила.

Папа потрогал лицо. Он поморщился.

— Так это были настоящие удары?

— Да, — ответил я.

— Кто это сделал?

— Человек в белом.

Внезапно Папу закружила энергия ярости, и я подивился тому, как он умеет сразу достигать глубин своего духа.

— Быстро беги и зови Сами, букмекера, — сказал Папа, просыпаясь. — Мы заработаем кучу денег и построим нищим школу.

Я ринулся за Сами, прихватив с собой Адэ. Когда я вернулся, Папа уже снял рубашку и в поту боксировал сам с собой. Он казался окончательно проснувшимся. Он тряс головой, накачивал пресс и проделывал самые замысловатые упражнения. Он похрустывал суставами, вытягивался, разминал мускулы, делал свои, особые, движения, глубоко дышал, раздувал себя и выпускал из себя энергию дикими воплями. Он смотрелся очень впечатляюще. Толпа оглядывала его презрительно. Только жители нашего района, которые прошли под тент благодаря всеобщей суете, скандировали боевое имя Папы и приветствовали его. Слепой старик сидел на своей каталке с гармонью в одной руке и куском антилопьего мяса в другой. Время от времени он взбрыкивал ногой и как перевозбужденный ребенок говорил:

— Призовой бой! Очень хорошо. Где же букмекер?

Мужчина в белом, высокий, стройный, создававший вокруг себя ауру невероятной отчужденности, с маленькой головой и булавочными зрачками, стоял на одной ноге. Он был неподвижен. Его глаза отдаленно напоминали глаза рептилии. Один взгляд на него выводил из равновесия. Никто не мог на него долго смотреть.

Сами прибыл со своим ведерком и небольшой охраной. Он ходил по зрителям, собирая ставки. Ставки были против Папы. Один из политиков вынул большую кипу фунтовых банкнот и сказал:

— Я очень много чего слышал об этом Черном Тигре. Он просто фигляр. С сегодняшнего дня я даю ему новое имя — Черная Крыса.

Вокруг взорвался смех и грубый хохот. Празднующие смеялись до колик. Политик очень много поставил против Папы. Все пришли в дикое возбуждение. Сами весь в поту ходил от группы к группе, от человека к человеку, записывая имена и ставки, собирая деньги в ведерко. Вскоре потребовалось еще одно ведерко. Все женщины, проститутки, дешевые шлюхи, случайные посетители — все достали деньги. Сами послал за усиленной охраной. Пришли все люди из его барака, вооруженные дубинками и пневматическими ружьями. Когда Сами закончил сбор денег, он весь истекал потом. Он насквозь промок, представив себе ужас полнейшего финансового краха, безотлагательной ликвидации, тотальной бедности и бездомности. Он подошел к Папе. Отирая свои брови, умоляющим голосом он сказал:

— Если ты выиграешь этот бой, ты построишь университет.

— Школу для нищих, — поправил Папа.

— Как тебе угодно. Только выиграй, слышишь? Или я стану самым бедным человеком. Мои дети будут голодать. Моя жена сойдет с ума. Все мои деньги, все деньги, которые я смог занять, все деньги, которых у меня теперь нет, все они здесь. Только победа!

Папа оттолкнул его. Бой начался. Папа кругами обходил человека в белом. Он бросился на него, но человека уже там не было. Слепой старик, хихикая, помахивая куриной костью, сказал:

— Вот это то, что мы называем магическим боксом.

Меня сморщило от отвращения к нему. Папа продолжал преследовать человека, нанося далекие свингующие удары, шквал коротких выпадов, но он только сбивал с толку зеленых мошек и смущал мотыльков, так и не доставая до того человека.

— Так ты не хочешь драться? — спросил он в тревоге.

Человек нанес ему удар с такой быстротой, что только когда женщины снова втолкнули Папу на арену, мы смогли оценить эффект удара. Человек продолжал избивать Папу своими электрошоковыми ударами, и его кулаки были так молниеносны, что, казалось, сам он все это время стоит на месте, а папина голова отскакивает назад от воздуха или чьей-то невидимой руки. Нос у Папы распух, носовая перегородка сломалась, кровь залила все лицо. Папа старался не дышать собственной кровью. Когда он вдыхал, для него это было сущим мучением. Внезапно мне показалось, что он ужаснулся своей боли. Человек слегка повел плечом, и папина голова отскочила как мячик. Человек бил Папу, как ему захочется, с холодным пугающим равнодушием. Я не мог этого выносить. Он продолжал бить Папу по носу, увеличивая в размерах синяки, меняя цвет лица и перестраивая его, разрушая папину философию, сминая его реальность, переставляя ему зубы и вынимая силу из его здоровых крепких ног. Каждый раз, когда Папа получал удар, резкий сухой свет с другой планеты пронзал мой череп. Ослепленный этим избиением, я вышел из рядов зрителей, отыскал Адэ и спросил его, есть ли у него амулет из ящерицы, который сделал его отец.

— Он не сработает, если противник носит белые одежды, — сказал он.

— Ну и пошел отсюда, — крикнул я и снова бросился наблюдать за поединком.

Папа впитывал в себя чудовищные удары. Слепой старик продолжал смеяться. Каждый раз, когда Папа начинал свою бесполезную атаку, слепой старик издавал странные звуки, выразительно каркая или квакая, расстраивая и лишая мужества Папу. Он проделал это несколько раз. Вскоре празднующие подхватили этот диссонансный квак в качестве гимна против Папы. Я решил избавиться от старика. Я опять разыскал Адэ и попросил его мне помочь. Мы прокрались под тент и очень осторожно откатили каталку из рядов зрителей. В общем возбуждении, когда каждый был сконцентрирован на поединке, никто нас не заметил. Мы катили каталку очень быстро, крича, что старику нездоровится, чтобы нас скорее пропустили. Старик кричал и угрожал нам проклятиями. Но его возбужденность только убеждала людей в том, что нас надо пропустить.

— Колдуны уносят меня! — вопил он.

Никто не верил ему. Мы покатили его по дороге, по тропинкам, глубоко в лес, и, когда мы остановились, очки слетели с его носа.

— Что происходит? — кричал он.

В темноте его слепые глаза были уродливы. В них играл огонек любопытства.

— Я ничего не вижу, — кричал он так, что мы содрогались.

Мы уже стали уходить, но старик схватил Адэ за руку и не отпускал ее. Я стал бить его палкой по голове, он ослабил захват, защищая голову и испуская тихие стоны. Наконец мы с Адэ бросили старика, и его стоны понеслись по всему лесу.

Вернувшись под тент, мы увидели, что бой уже изменился. Папа перешел через пустыню изнеможения и нашел в себе второе дыхание и новые оазисы энергии. Он весь был покрыт потом и синяками. Его голова вошла в плечи, и плечи немного опустились. Он больше стал похож на камень, на человека, который окончательно отверг унижение в качестве условия выживания. Было что-то странное в том, как он принимал удары.

Он больше не боялся зубодробительных выпадов, которые обрушивал на него человек в белом. Папа продолжал ходить вразвалку и покачиваться под натиском методичных, почти научно выверенных комбинаций этого человека. Было удивительно видеть, что на нем не было и капельки пота. Папа пошатывался на почти водяных ногах, но я был уверен, что он притворяется. Я крикнул:

— Черный Тигр, измажь его пиджак!

Все головы повернулись ко мне. Человек в белом также взглянул в мою сторону. В этот короткий момент его замешательства Папа сработал четко. Он схватил его за воротник и, сопровождая атаку безумным воплем, порвал его костюм. Человек пытался защитить пиджак, но Папа забыл все правила боя и сконцентрировался на том, чтобы порвать пиджак в клочья. Он схватил рваные края и, развернув человека кругом с помощью ног и поясницы, сорвал пиджак с его плеч. Папа начал преследовать его и довершил дело, оборвав куски белой ткани, последние, что болтались у человека на руках. Под пиджаком у него была рубашка, и Папа с жестокой настойчивостью стал сдирать с него рубашку вместе с галстуком. Под рубашкой у человека оказалась голая волосатая грудь. На животе виднелись любопытные татуировки, и на шее висели амулеты. У него была впалая грудь и глубокая дыра в районе пупка. Он был такой волосатый, и его волосы так напоминали шерсть диких животных, что зрители издали изумленный крик, когда увидели, насколько он не похож на человека. Мужчина стал прикрывать себя. Папа нанес ему удар в голову, тот закрылся обеими руками, и Папа схватил его за брюки, дернул и сорвал их с мужчины. Он оказался на длинных тонких ножках, как у паука. В его глазах появился страх и стыд, что его распознали. Люди попятились, задыхаясь от ужаса. Сами, владелец букмекерской конторы, послал охрану отнести домой ведерки с деньгами. Нищая девочка захлопала в ладоши. Все женщины разинули рты.

Мужчина поднялся в ярости. На нем были самые странные трусы, какие мне доводилось видеть. Он бросился на Папу и не смог его достать. Он бросился снова и обдал Папу градом мощных ударов. Целых десять минут они бились с яростным упорством. Папа колотил его изо всех сил, но он не падал. Мужчина ответил апперкотом, и папина голова отшатнулась.

— Бей его в грудь, Черный Тигр! — крикнул Адэ.

Папа не обратил на крик внимания. К нему вернулась усталость. Он пыжился, он качался из стороны в сторону, но его удары не имели силы. Мужчина замахнулся, чтобы нанести мощный свингующий удар, но в это время задул ветер, тент закачался, и лампочки внезапно погасли. И когда они зажглись, человек стоял ошеломленный с поднятой рукой. Папа, выкрикнув свое имя и призвав весь свой дух, исполнил один из самых сокрушительных ударов, какие я видел, и мужчина полетел через тент, сбивая на своем пути столы, тарелки, жареное мясо. Папа стоял в ожидании, покачиваясь, переминаясь с ноги на ногу. Мы все ждали, что человек встанет, но он уже не поднялся. Проститутки старались привести его в чувство, но человек не двигался. Они даже не смогли поднять его. Мы слышали, как они говорили, что он слишком тяжелый. Его тело так и осталось снаружи тента, в потусторонней тьме. Больше мы его никогда не видели.

Сами бросился к центру арены и провозгласил Папу победителем состязания. Жители нашего района, которые снаружи наблюдали за схваткой, окружили Папу. Нищая девочка, я и Адэ все время трогали его, вытирая потоки пота с его тела. Как громом пораженный своей победой, обессиленный от боли, Папа лег на землю. Мы старались оживить его, но это было бесполезно. Никто не пришел нам на помощь.

Пока все это происходило, слепой старик отыскал путь из леса и подкатил на своей каталке под тент. Он ругал всех колдунов и костлявых детей дьявола. Он катился то в одну сторону, то в другую. Его помощники пытались успокоить его, но он отбрасывал всех со своего пути. Его ярость была пугающей.

Мы пытались поставить Папу на ноги. Он лежал холодный. Нищая девочка позвала на помощь других нищих. И пока мы пытались оживить Папу, старик гонялся за мной под всем тентом. Никто не мог остановить его. Я проползал под столами. Я бросался в него предметами, но он преследовал меня с кошмарной настойчивостью. Я подбежал к Папе, стараясь его разбудить, но слепой старик догнал меня, как дьявольский лунатик, раскинув перед собой руки. Затем внезапно он отвернулся от меня и с быстрым движением змеи, которая бросается на случайную добычу, мертвой хваткой вцепился в Адэ.

— Ага, попался, летучий колдун, — триумфально крикнул он.

Адэ закричал. Я ударил старика палкой. Его помощники обрушили на меня град затрещин. Я стал бросаться в них костями и палками. Затем старик, еще крепче сжимая руку Адэ, сказал мерзким скрипучим голоском:

— Дай мне посмотреть твоими глазами!

И затем случилось самое необычное. Адэ начал корчиться, извиваться, биться в конвульсиях. Его глаза вращались в орбитах, пока от них не остались одни белки. Он открыл рот, и язык его вывалился, он стал задыхаться и издавать хрипящие звуки. Люди пытались освободить Адэ из мертвой хватки старика. Я прыгнул старику на спину, и он закричал:

— Слезай с моей спины!

— Оставь в покое моего друга, — сказал я.

— А ты тяжелый, ребенок-дух! — крикнул он.

Я висел на его спине, и его кости врезались в меня. Я схватил руками его за шею и пытался задушить, но он метался из стороны в сторону. Я пытался расцарапать ему глаза, но он укусил меня и сбросил с себя с силой пяти здоровых мужчин. Слыша как хрустнула его шея, я полетел и упал среди разбитых столов, мешанины из фруктов и бобовых пирогов, и тогда все прояснилось. Старик стоял, покачиваясь. Адэ извивался в жутком эпилептическом припадке. Толпа почти разошлась. Мадам Кото нигде не было видно. Громкоговорители были упакованы. Проститутки сидели на складных стульях, поглядывая на нас. Старик надел желтые очки и заиграл на гармони. Его помощники увозили его. Я встал на ноги. Нищие, Сами и его охрана, люди из нашего района и Элен подняли Папу на плечи, словно он был поверженный в битве король, и понесли его в ночь. Я помог Адэ встать. Он дрожал. Припадок отпустил его, но он шел так, как будто ноги его были резиновыми. Уходя из-под разоренного тента, мы слышали, как проститутки обзывают нас. Впереди я слышал диссонирующую гармонь старика. Мы замыкали процессию, которая несла Папу домой. Лицом он был повернут к звездам. И затем звук хлопающего тента заставил меня обернуться.

Поднялся ветер. Автомобили разъезжались. Деревья скрипели. Уродливая музыка гармони увядала на ветру, скрежещущие аккорды затихали в кустах буша. Контрапункты ветра свистели в проводах. Яркие желтые и голубые лампы то вспыхивали, то гасли. Затем они стали гореть ровно, Адэ сказал голосом кота:

— Что-то происходит.

Ветер стих. И снова подул. Я увидел, как тент скособочило на сторону и подняло в воздух. Его раздуло, снова перевернуло, и затем ветер погнал его дальше, над домами; необъятная ткань хлопала, ее формы менялись, и наконец тент свалился на чью-то крышу, и тогда небо треснуло, блеснули две молнии и полил дождь. Он лил как из ведра, превращая в грязь землю, залаяли собаки, запах горелой резины наполнил воздух, и мы услышали короткий душераздирающий крик Мадам Кото. Затем все огни погасли.

Глава 9

Темнота была наполнена голосами. Нищие и Сами несли Папу домой. Когда мы дошли до нашей комнаты, Мама была невменяема. Папу положили на кровать и прикрыли белой тканью. Люди ушли, но я слышал, как они, уходя по улице, басом распевают героические песни. Папин рот был перекошен. Белый шрам шел по всему лицу. Глаза исчезли. Губы были похожи на распухшие цветы. Состояние было хуже, чем после всех его предыдущих боев вместе взятых. Он не двигался. Казалось, что он даже не дышит. Мама продолжала плакать. Нищая девочка зажгла еще три свечки. Сами сел на папин стул. Нищие расселись на полу. Я уложил Адэ на свой мат. Кроме Мамы, все молчали.

Мама выбежала, вскипятила воду, вернулась и наложила на папино лицо теплые компрессы. Ей не пришло в голову, что синякам нужен холод. Нищая девочка гладила папину ногу. Больше никто не двигался. Через какое-то время Мама успокоилась. Она посмотрела на всех нас.

— Ну-ка слезай со стула моего мужа, — крикнула она Сами.

Тот подскочил, как ужаленный змеей. И встал около окна. Затем он подошел ко мне и прошептал:

— Когда он выздоровеет, зайдите ко мне. У меня все деньги. Я найду ему лучшего травника.

Затем, словно его поймали на краже, он на цыпочках вышел из дома.

— И вы все, убирайтесь, — крикнула Мама на всех, кто находился в комнате.

Нищие зашаркали ногами. Нищая девочка встала, дотронулась до моей головы, так что моя плоть загорелась, и вывела всех из комнаты. Они ушли без слов. Адэ лежал на мате и его глаза плавали в орбитах. Время от времени он содрогался. На его губах играла бледная улыбка. Я наклонился к нему.

— Я скоро умру, — сказал он.

— Зачем ты такое говоришь?

— Мое время пришло. Друзья зовут меня.

— Какие друзья?

— Из другого мира.

Мы оба замолчали.

— О чем это вы двое тут шепчетесь, а? — спросила Мама.

— Ни о чем.

— Что случилось с ним?

— Ему нехорошо.

— А где его отец?

— Я не знаю.

— Спаси меня Бог! — прокричала Мама.

Свечи догорели. Мама закрыла дверь и стала искать спички.

— Ох, эта жизнь. Нет покоя. Женщина страдает, женщина трудится в поте лица, и ни покоя нет, ни счастья. Мой муж побывал в трех боях. Бог знает, что станет с его мозгами. Эта жизнь не для меня. Я возьму и однажды повешусь, — сказала Мама.

— Не делай этого, Мама, — попросил я.

— Молчи, — ответила она.

Я затих. Где-то глубоко во мне начали звучать старые песни. Древние голоса из мира духов. Песни обольстительной чистоты, с музыкой, обладающей совершенством света и камней. Адэ свела судорога. Пол затрясся. Судорога пробрала его до самых костей. Мама зажгла свечу. Она села на папин стул, раскачиваясь взад и вперед, с остановившимися глазами, с лицом, в котором не было прощения. Мне стало невыносимо грустно. Адэ снова странно улыбнулся, еще глубже уходя в свой жуткий эпилептический экстаз. Я склонился над ним.

— Беды будут всегда. Может быть, это просто одна из них, — сказал он. — Твоя история только начинается. Моя заканчивается. Я хочу вернуться в свой другой дом. Твоя Мама права — слишком много здесь, на земле, бессмысленных страданий.

Его голос приобрел старческий тембр. Вскоре я узнал этот голос. Змея пробежала у меня по спине, и я не мог перестать содрогаться. Адэ продолжал говорить надтреснутым замогильным голосом слепого старика.

— Мое время подошло. Я порвал утробу своей матери, и теперь она не может рожать детей. Придя и уходя, я уже повидал этот мир, я видел будущее. Коран говорит, что ничто не закончено.

— Что же будет? — спросил я его.

Дрожа всем телом, кусая до крови губы, он произнес:

— Будет второе рождение твоего отца. Человек с семью головами заберет тебя отсюда. Ты вернешься. Ты останешься здесь. Перед этим духи и наши предки проведут большое собрание, чтобы обсудить будущее мира. Это будет самое важное собрание, которое произойдет в мире. Грядет страдание. Будут войны и засухи. Ужасные вещи произойдут. Новые болезни, голод, богатые будут есть землю, люди отравят небо и воды, люди сойдут с ума, прикрываясь именем истории, облака будут выдыхать огонь, дух отлетит от вещей, сам смех будет странным.

Он остановился. Наступила долгая пауза. Затем он продолжил, вселяя в меня страх.

— Грядут перемены. Перевороты. Везде солдаты. Уродство. Слепота. И затем, когда люди будут меньше всего этого ожидать, произойдут великие перемены в мире. Страдающие люди узнают справедливость и красоту. Прекрасные перемены придут издалека, и люди осознают великий смысл борьбы и надежды. Наступит мир. Затем люди все забудут. И все начнется снова, и будет то лучше, то хуже. Не бойся. У тебя всегда есть за что бороться, будь это красота или радость.

Он опять остановился. Его лихорадка перешла во что-то другое, его голос задрожал, глаза стали спокойные.

— Наша страна — страна-абику. Как ребенок-дух, она приходит и уходит. Однажды она решит остаться здесь. Она станет сильной. Я уже не увижу этого.

Его голос изменился, стал более естественным, почти добрым.

— Я вижу образ двух тысячелетий. Я пьян тем, что они мне говорят. Множество столетий возрастает во мне. Я вижу великого музыканта на земле по ту сторону морей. Девять тысяч лет тому назад. Этот музыкант — я. Я вижу священника, я вижу пастыря добрых людей. Священник — был мной, пастырь — был мной. Я вижу зловещего воина, который убил много невинных людей и упивался их кровью. Я был им. Жил однажды солдат, которого забили камнями до смерти и отдали на съедение крокодилам в Египте. Я был этим солдатом.

— Ты несешь чепуху, — сказал я.

Он рассмеялся, закашлялся и продолжил говорить. Его голос становился все тише и тише. Его губы еще шевелились, но я больше его не слышал. В его легких начались спазмы. Я почувствовал запах горящего дерева. Дым собирался в его волосах. На секунду я подумал, что припадок сжигает его. Я дотронулся до Адэ. Его лоб был холодный. Глаза были широко раскрыты, но меня он не видел. Я поднял глаза и заметил, что Мама спит на папином стуле. Я лег, закрыл глаза, и сон сошел на меня облаком зеленых мошек. Я последовал за ними в мамин сон. Я испытал шок, обнаружив себя в ее сне. Она была молодой женщиной, свежей и прекрасной, с белой птицей на плече. На ее лице были румяна, на шее висели магические ожерелья, а на левом локте жемчужины на нитке. Мама бродила по деревне, окрашенной в цвет сепии, ища Папу. Она увидела его на дереве. Она залезла на дерево, но Папа спрыгнул с дерева и побежал к реке. Мама слезла с дерева и запела песню из своего детства, стараясь привлечь папин дух. Она пела Папе, прося его не уходить, умоляя его вернуться во имя любви. Река стала бриллиантово-голубого цвета, и водная русалка, зеленая, с печальными глазами и красивыми грудями, с лицом нищей девочки Элен, обняла Папу и повела его к устью реки, где высился изумрудный дворец. Орлы пили вино из серебряных кубков. Лебеди рассказывали истории под большими деревьями. Черный тигр с короной принца и глазами моего деда ревом оглашал городские окрестности, читая стихи из античных поэм и сакральные тексты, которые могли влиять на порядок вещей. Русалка повела Папу в свой дворец и омыла ему ноги. В гигантском холле неколебимые фигуры воинов провожали Папу бесстрашными глазами. Подошли антилопы с венчиками цветов вокруг шеи и присели у папиных ног. Русалка облачила Папу в богатые аквамариновые одежды. Затем из тайных покоев прорычал могучий лев. Все статуи в холле задвигались. Воины очнулись от забытья и прошли в тайные покои. Статуи были прекрасны. Их маски были прекрасны. У статуй были странные человеческие лица, у одних были большие члены, у других обольстительно-округлые груди с высокими гордыми сосками, и у многих из статуй были когти Сфинкса. Маскарады танцевали в холле и награждали Папу подарками. Затем Папу вывели из дворца наружу, где его ожидал автомобиль. Папа сел в автомобиль. Мама стояла на берегу реки, собираясь прыгнуть в нее, и я прикоснулся к ней. В гневе она сказала:

— Уходи из моего сна. Я пытаюсь вернуть обратно дух твоего отца.

Я не знал, куда мне уходить. Солнце опаляло нас, и белая птица на мамином плече слетела в воду, Мама исчезла, и стало так жарко, что мои волосы высохли, деревья охватило пламенем, и от них пошел яркий желтый дым. Бабочек становилось все больше и больше, они прилетали с солнца, порхали вокруг моего лица, так что у меня кружилась голова, и когда я закашлялся, они залетели ко мне в рот, я сел прямо и увидел, что в нашей комнате полно дыма, и когда я закричал и разбудил Адэ, загадочно улыбавшегося в своем сне, подскочила Мама и крикнула:

— Азаро, вставай! Свеча подожгла стол!

Я быстро пришел в себя, налил воду в ведерко и вылил на стол. Адэ сел и улыбнулся мне.

— Мне уже хорошо, — сказал он.

Мама вытерла стол мокрой тряпкой, словно он раздражал ее. Потом она пошла и села на кровать, сжала мое лицо горячими ладонями и спросила:

— Сын мой, что ты делал у меня во сне?

Я ничего не ответил.

— Отвечай мне, — сказала она.

— Это был не твой сон. Это был папин сон.

Мама выпрямилась. В темноте я не мог видеть ее лица. Ночь содрогнулась от ее печали.

— Твой отец сел в автомобиль и поехал в деревню. Твой дедушка обработал его раны и утешил его дух. Потом он поехал в Угхелли, чтобы купить парфюмерию, которая помогла бы избавиться от дурного запаха бедности. Затем он полетел на луну. И потом отправился в далекие земли духов. Множество земель. Я слышала, как его голос оглашает небо. Духи отказались пустить его на небеса. Они послали его пройти через ад, через земли духов, где наши предки целыми днями напролет задают друг другу неразрешимые загадки. Он проходил через страны, полные дворцов, страны снов, где все люди были невидимками, где мудрость и радость растворены в воздухе. В мире духов он приходил на суды. Я слышала, как он плачет, требуя ответов. Затем он вернулся, и разразилась война, и его застрелили на дороге, которую он строил.

Я не знал, что ей ответить.

— Так что ложись и спи. Эта ночь не простая. Я должна защищать дух твоего отца, иначе он отлетит от нас.

Я лег.

— Твой отец играет на флейте, — сказал Адэ своим собственным голосом. — Это сладкая музыка. Я не знал, что он так замечательно умеет играть.

Затем в комнате стало тихо. Сон накрывал меня, но я сопротивлялся. Мама уткнулась лицом в кровать, борясь с Папой. Адэ снова начал дрожать.

— Я медленно ухожу, — сказал он.

— Замолчи.

Мама не двигалась. Я услышал, как она захрапела. Сон сошел на нее в виде белых птиц, и я увидел, как Мама борется с Папой в его снах, изо всех сил стараясь, чтобы он прорвался в свое тело. Адэ лег рядом со мной и всю ночь содрогался в спазмах. Его душа, кружащаяся и неугомонная в своей слепой энергии, стала влиять на мою душу. Нас закружило в сладком и беспощадном потоке его эпилепсии и понесло по красным дорогам духов; мы пристали к Деревне Ночи, где птицы разматывали электрические провода, где шуты-Маскарады были алхимиками, жаворонок — священником, а черепаха — бродячим ученым, который предостерегал меня у дорожной обочины, что ни одна история не имеет конца. С приближением рассвета Деревня исчезла, и я услышал голоса моих духов-спутников. Весь объятый пламенем король мира духов прошел у меня перед глазами. Рядом вздымалась гора. У ног я увидел черного кота и стал кормить его бобовыми пирожками. Адэ тихо прилег возле меня. Его прошлые жизни начали входить в него. Я понял, что он не сказал мне всей правды. Я увидел его другие облики. Я увидел убийцу в Риме, поэтессу в Испании, сокольничьего среди ацтеков, шлюху в Судане, жрицу в древней Кении, одноглазого капитана белого корабля, который верил в Бога, сочинял прекрасные гимны и сделал себе карьеру на том, что захватывал рабов на Золотом Побережье. Я увидел даже известного воина-самурая в средневековой Японии и мать десяти детей в Греции.

Затем, посреди ночи, когда я все еще был среди видений, меня разбудил могучий крик. Я всмотрелся в темноту и увидел папино лицо. Затем оно исчезло.

— Что он сказал? — спросила Мама.

— Я не знаю.

— Ты ничего не слышал?

— Нет.

— Я слышал, — сказал Адэ.

— Что он сказал?

— Он сказал: «ОТКРОЙ ДВЕРЬ».

Мама вскочила с кровати, споткнулась о мою ногу и ударилась обо что-то головой. Она не закричала. Она открыла дверь и снова пошла спать. Москиты и ночные мотыльки слетели в комнату. Мы заснули, но Мама встала и всех разбудила словами:

— Никто не должен спать. Мы должны вернуть обратно дух твоего отца.

Глава 10

Мы сидели, не двигаясь. Ветер шевелил листьями. В воздухе пахло лесом и спящим поселком. Странные сны, летая по ветру, искали тех, кому они приснятся, и вошли в нашу комнату.

— Расскажи нам историю, — сказал я.

Адэ выпрямился. В его теле наступил мир.

— Расскажи нам историю про синие очки.

— Хорошо.

Мы ждали. Мама пошла и села на папин стул. Она покачивалась взад-вперед. Я видел, как дух Папы кружит над ней. Затем он вошел в нее, и Мама задрожала. Она налила немного огогоро, сотворила молитву и либацию, и мы выпили. Когда папин дух взял верх над ней, она зажгла москитную спираль и свечку. Затем она закурила сигарету. Она качалась туда-сюда в неугомонной манере Папы — большого льва в человеческом теле. С серьезным лицом и изменившимися чертами она начала рассказ:

— Однажды я продавала свои товары. Я ходила по разным улицам. Солнце было очень жарким, ни на земле, ни на небе не было от него спасения. Я очень устала. Я стала видеть суть вещей. Я жаловалась на то, как жесток этот мир. Затем я вышла на перекресток. Я увидела, как черепаха выбирается из буша и переходит дорогу. Я уже была готова схватить ее, когда она заговорила.

— И что она сказала? — спросил я.

— В другой день я торговала в городе, и ко мне подошел белый человек. На нем были синие очки. Было очень жарко. От солнца и пыли глаза мои стали красные. Белый человек сказал: «Если ты скажешь, как мне выбраться из Африки, я отдам тебе свои очки».

— И что ты ответила?

— Я сказала: «Много дорог ведет в Африку, но только одна ведет из Африки». Он спросил: «Какая это дорога?» Я сказала: «Сначала скажи мне, что говорила мне черепаха». Он смутился. «Я не знаю, о чем ты говоришь», — ответил он. Тогда я сказала, что не покажу ему дороги из Африки. Затем он рассказал мне свою историю. Он находился здесь уже десять лет. Семь лет из этих десяти он был важным человеком в правительстве. Затем началась вся эта заваруха по поводу Независимости, и три года он пытался уехать, но без результата. Он не мог найти дороги обратно. Каждый раз, когда он собирался уезжать, что-то случалось и не пускало его. Он даже сел на самолет, но самолет облетел вокруг планеты и, когда он приземлился, человек обнаружил себя на том самом месте, откуда он улетал.

— Так что же случилось?

— Я заставила его купить все мои товары. Затем я спросила его, может ли он рассказать мне, что говорила черепаха. Он остановился и надолго задумался. Затем мимо нас медленно проехал автобус. На нем висел плакат. Белый человек посмеялся над этих плакатом, и я прочитала его и сказала, что это как раз то, что говорила мне черепаха, «Что?» — спросил он. Я сказала: «Все вещи связаны». «Это и есть то, что говорила тебе черепаха?» Я сказала: «Если ты не знаешь этого, ты никогда не найдешь никакой дороги». Потом он дал мне синие очки и прежде чем уйти, сказал: «Единственный путь из Африки — это избавиться от Африки в себе».

— А что потом случилось?

— В другой раз я продавала рыбу на рынке. Странный человек из йоруба* подошел ко мне и купил всю мою рыбу. Когда его руки дотронулись до рыб, все они ожили и стали шевелиться у меня в корзине. Я бросила их на пол, и они забились, а я стала убегать, но человек взял меня за руку. «Ты не помнишь меня?» — спросил он. Это был черный человек, но каким-то странным образом он был мне знаком. «Я когда-то подарил тебе синие очки», — сказал он. Тогда я вспомнила его. Но прошло уже немало времени, и мне пришлось поднапрячь мозги. Да, это был тот белый человек. Его лицо и нос и все остальное было в точности таким же, но сейчас это был человек из йоруба с насечками на лице. «Я встречал тебя пять сотен лет назад, — сказал он. — Я нашел дорогу». «Что же это за дорога?» — спросила я. Тогда он рассказал мне свою историю. «Когда я ушел от тебя, — начал он, — у меня начала болеть голова, и позже из-за сущей ерунды в припадке гнева я убил своего африканского слугу. Меня арестовали. Посадили в камеру. Но потом отпустили, потому что я белый человек. Затем я стал бродить по городу нагишом. Все смотрели на меня. Всех шокировал вид белого безумца в Африке. Затем ко мне подошел странный африканский мальчик, он сопровождал меня. Это был мой единственный друг. Все мои белые коллеги бросили меня. Затем однажды моя голова прояснилась. Прошло пятьсот лет. Единственный путь, который лежит из Африки — это стать африканцем. Поэтому я сменил образ мысли. Я изменил свой путь. Я сел на самолет и приземлился в Англии. Я женился, обзавелся двумя детьми и ушел с государственной службы. Я был в Секретной Службе. Затем, когда мне было почти семьдесят, со мной случился инфаркт, и я умер. Меня похоронили на местном приходском кладбище со всеми почестями, которые полагаются герою нации». «И что ты сейчас здесь делаешь?» — спросила я его. Мне стало не по себе. Я очень испугалась. Он сказал: «Время прошло. Я родился. Я стал бизнесменом. И вот сегодня я пришел на рынок купить немного угрей и увидел тебя». Я сказала: «Но ведь я тебя встретила всего несколько недель назад». «Время — это совсем не то, что ты думаешь», — ответил он с улыбкой. И потом он исчез. Вот и конец истории.

* Йоруба — одна из древних африканских народностей, населяющих современную Нигерию.

Наступила долгая тишина.

— Странная история, — сказал я.

— Но это правда, — ответила Мама.

Ветер задувал проплывающие сны к нам в комнату. Желтое пламя свечи колыхалось. Свеча почти догорела. Я чувствовал, что нахожусь в другом месте, в стране белых полей.

— Смотри! — сказал Адэ.

Ветер принес зарю в нашу комнату. У двери сидел черный кот, прямо на своем хвосте. Мы уставились на него в изумлении. Он смотрел на нас.

— Этот мир — только самое начало, — сказала Мама.

Кот развернулся и вышел через дверь. Мы встали и пошли за котом. У двери сидела Элен, нищенка, и ее раны отливали синевой. Мы смотрели на нее, озадаченные. Она сразу встала и пошла к ограде. Мы не пошли за ней. Когда мы вернулись в комнату, Папа уже сидел на кровати, как Лазарь.

— ДЕРЖИТЕ ДОРОГУ ОТКРЫТОЙ, — сказал он и снова провалился в сон.

Мы потормошили его, но он не пошевелился. Мама была счастлива. Адэ все время улыбался. Мама была счастлива, потому что Папа засопел. Адэ улыбался, потому что услышал усталые шаги своего отца, который находился в долгом путешествии, как древний герой в поисках своего сына. Адэ услышал шаги своего отца, услышал беспокойный перенапряженный стук его сердца и мыслями последовал за ним, срастаясь с его замешательством и чувством вины. Но Адэ улыбался еще и потому, что его отцу было не суждено так быстро дойти до нас — ему преградила путь похоронная процессия. Это была небольшая процессия, и в этот час нашлось всего несколько скорбящих, все они — проститутки, за исключением Мадам Кото, которая шла в темных очках и в черном шелковом платье, думая больше о деньгах, которые она заработает на грандиозном политическом съезде, чем о проститутке, которую ударило электрическим током и чье тело подрагивало в дешевом деревянном гробу.

Глава 11

Наутро нас разбудил стук в дверь, и когда я крикнул: «входите», мы увидели отца Адэ. Он был очень высокий; он стоял со склоненной головой, и на его лице были отражены изнурительные ночные блуждания в поисках сына.

Адэ немедленно поднялся и протер глаза. Они были опухшие и воспаленные. За ночь он стал еще бледнее и еще прекраснее. Улыбка его ушла. Увидев своего отца у двери, он не пошевелился и не сказал ему традиционного приветствия.

— Сколько раз человеку суждено заново рождаться в своей одной жалкой жизни? — спросил его отец всю комнату в целом.

Мамы на кровати не было. Для нас на столе лежала еда. Она ушла раньше, чем мы проснулись, и ее торговой корзины не было на шкафу. Папа все еще спал с ногами в разные стороны. Рука его свешивалась с кровати.

Отец Адэ выглядел пугающе.

— Где это ты был всю ночь? — спросил он сына. — Почему ты не пришел домой? Твоя мать почти заболела, беспокоясь о тебе.

Его окружали сумерки. Он вошел в комнату. Адэ отошел к окну. Его отец сел на кровать. Я ноздрями почувствовал все волнения и тревоги его ночных бдений. Его дух обладал сильными запахами человека, который делает ритуальные подношения, общается с духами предков, старается наладить связь с богами. Его дух был глубокий и заряженный силой. Его присутствие было давящим. Адэ, стоя у окна, казался светящимся от пламени своего отца. Адэ не выглядел раскаивающимся, но и не выглядел непокорным. Он прямо держал голову, и на его лице была невозмутимость человека, который знал, что отец больше не позволит себе избить его или довести до слез. Что-то суровое было в духе моего друга, и я понял, почему дети-духи напуганы всем. Сталкиваясь лицом к лицу с песнями и благоуханиями другого мира, мира, где нет смерти, где светится сам воздух, где духи-спутники знают сокровенные тайны чужих желаний и могут исполнить эти желания, самое последнее из них, дети-духи не могут заботиться о конечных вещах этого мира. Адэ больше не хотел здесь оставаться, ноша этого мира была для него слишком тяжелой, как и сам ужас земного времени. Любовь и мука его родителей касались его едва-едва, потому что, несмотря на их суровые взгляды, угрозы и побои, он знал, что их власть над ним временна. Он уже жил в другом великом доме.

Я не знал, насколько мы отличаемся друг от друга, пока его отец не начал своей долгой тирады, пока он не пустился в свои жалобы, направленные на то, чтобы сын сполна прочувствовал свою вину. Адэ, не опуская голову во мрак, уставясь на своих призраков, просто отошел от окна и вышел из комнаты, как лунатик. Отец шел за ним на грани ярости и отчаяния. Я следовал за его отцом. Мир казался древним в то утро. Идя по улице, отец догнал его, схватил и высоко поднял; Адэ начал плакать так, как будто все мрачные огни поселка, грязные незаасфальтированные дороги, полуразрушенные дома и все язвы нашей бедности разом набросились на него. Отец пытался утешить его, подбрасывая в небо и ловя его, но Адэ только плакал еще громче, и я понял, что плакал он не из-за любви отца, не из-за своей вины или болезни матери, а потому что время сдавило ему горло мертвой хваткой.

Глава 12

Дитя-дух — невольный путешественник в мир хаоса и света, в мир снов живых и мертвых. То, что еще не готово, что не способно родиться или быть, ради чего еще не принято надлежащих мер, чтобы продлить его рождение, то, что еще не решено и не разрешено, что завязло в хаосе неудач и страхе перед жизнью, все это продолжает возвращаться и замыкаться на себе, принимая участие в жизни ребенка-духа. Эти вещи то уходят, то приходят, пока не наступит их время. Сама история в полной мере показывает то, как вещи этого мира принимают участие в жизни ребенка-духа.

Много есть тех, кто живет такой жизнью и не знает об этом. Есть множество наций, цивилизаций, идей, полуоткрытий, революций, любви, форм искусства, экспериментов и исторических событий, находящихся в этих условиях, и они тоже этого не сознают. И множество людей. Их возвращения не отмечены бритвенными насечками. Зачастую они кажутся нормальными. Зачастую их воспринимают как новичков в этой жизни. И очень часто они остаются безмятежными, когда смерть стискивает их в своих объятиях. Они несут странные таланты в своих душах. Они всегда на время становятся обитателями своего тайного лунного света. Они пытаются заработать себе прекрасное жертвоприношение, трудное жертвоприношение, чтобы перевоплотиться во что-то высшее, чтобы умереть, отбросив яркий свет на эту жизнь, в агонии экстаза восходя к принятию своего жребия и света.

* * *

Я был ребенком-духом, который восстал против духов, захотел прожить земную жизнь и испытать ее противоречия. Адэ захотел уйти, снова стать духом, очутиться в плену всех свобод. Я хотел раздвинуть границы, найти или создать новые дороги, вытекающие из той, что всегда голодна, дороги нашего отрицания жизни. Я определенно не был из тех, кого называют сильными; наверное, легче жить в земных границах, чем быть свободным в бесконечности.

Отстраняя факт бессмертия духов, могло ли все это быть причиной, почему я захотел родиться — эти парадоксы всех вещей, вечные изменения, загадка, заданная жизнью тому, кто ею живет, мистерия бытия, рождения внутри рождений, смерти внутри рождений, рождения внутри смерти, стремление дать рождение лучшей части себя, своему новому духу, пока для новой звезды условия благоприятны, чтобы войти в этот мир из другого мироздания; стремление расти дальше, учиться, любить, перерастать себя, дорастать до высочайшего в себе; возможность нового соглашения со своим духом; вероятность того, что ни одна несправедливость не длится вечно, ни одна любовь не умирает, ни один свет не может по-настоящему погаснуть, ни одна честная дорога не может быть завершена, ни один путь не может быть совершенным и ни одна правда не есть последняя; и что в реальности не существует ни концов, ни начал? Но вполне возможно, что на земле всех начал, когда многие из нас были птицами, даже ни одна из этих причин не имела никакого отношения к тому, почему я захотел жить.

Так или иначе, все возможно. Много есть среди нас загадок, на которые не может ответить ни живой, ни мертвый.

СЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ