И, несильно стукнув девочку по носу, себе же пылко отвечала:
– То – ярашка. То ярашка, пани Акулька!
Вслед за нянькиным – прозвучали и другие голоса:
– Сёдни вусатый зажарыть ягня обещалси.
– И давно-таки, давно-таки пора…
Здесь уже Терёха нынешний глянул на далёкую арену и на себя четырёхлетнего. А вслед за тем, и Терёшечка четырехлетний взглянул на себя пятидесятилетнего. И увидели они оба и враз учетверённым зрением: всё на арене переменилось!
Посреди широкого престола, в окружении четырех неизмученных дрессурой цирковых животных, – льва, орла, попугая и лани, – посреди цирковых старцев и молодых воздушных гимнастов с крылышками, стоял не ягнёнок, – Агнец!
Великодушный и великий небесный цирк предстал внезапно перед Терёхой нынешним, а вовсе не пугающий Цирк мумий!
Агнец стоял словно закланный, но в то же время был он живым.
Он стоял, чуть подрагивая семью рогами, взблёскивая семью очами, которые суть семь духов Божиих, посланных во всю землю.
И Он пришел и взял книгу из десницы Сидящего на престоле.
И когда Он взял книгу, тогда четверо животных и двадцать четыре старца пали пред Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых.
(А воздушные гимнасты те растворились под куполом).
И спели павшие на колени новую песнь, говоря: достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле, пока не призовёшь нас всех: малых и великих, покорных и строптивых, мрачных и весёлых на небо!
И виден, и слышен был голос многих Ангелов вокруг престола и животных, и старцев. И число их было тьмы тем и тысячи тысяч, которые говорили громко: достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость, и крепость, и честь и славу и благословение.
И всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею, и на море, и все, что в них, в тот час говорило: Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава, и держава во веки веков…
Эхом разнеслось по цирку: «… и слава… и держава… во веки веков»!
И тогда сквозь внезапно образовавшиеся в куполе огромные прорехи, засияли и налились внутренним светом разумные планеты, восторженно замерцали ясные звёзды, о которых часто твердила мать. И одна из них, самая яркая, по имени Сириус, из созвездия Большого Пса, – не больно, сладко, легко – уколола Терёшу нынешнего прямо в сердце.
Но тут же Большой Пёс и унёсся на крыльях, куда ему надо было. Вслед за Псом и звезда Сириус растворилась в начавшем светлеть небе.
И тут же кто-то чистым дискантом, похожим на голос подростка заступавшегося за Терёху у Стены Скорби, крикнул:
– Восходи без сомнений и восхищайся смелей! Узнаешь, что тебе предназначено!..
Тут опустился из-под купола пёстрый канат, цветами своими схожий с шутовским жезлом, и Терёха сперва ручонками мальца, а потом руками взрослого человека, быстро, ловко, без помощи ног, как проворный лемур индри или гимнаст, устремился по канату вверх, к самой крупной прорехе в куполе цирка.
Выше, круче, смелей!
Тёплая кровь по рукам бежит, а крови не видно. Боль с ладоней кожу сдирает, а она приятна. Маршальскими жезлами внизу машут, а они – шутовские. Шутовскими жезлами на улицах к людям прикасаются, и люди, утерев слёзы, переводят дух…
– Не рано ли? Удержусь? Оборвусь? – Спрашивал себя, обмирая, Терёха нынешний.
Он глянул вниз.
Цирк мумий, следившие за ним бандосы, променад шутов, Еня Пырч, голубая Ушебти, звери, ревущие в цирковых клетках и звери, бредущие по улицам в людском образе – завалились набок, притихли. Взвыла поперёк тишины и сразу смолкла сирена, кого-то у Стены Скорби брали под микитки, кто-то в отчаянии бился о Стену головой, – однако Терёха, всё это зная и всё чувствуя, неостановимо поднимался вверх.
Малым пятном ещё раз полыхнула внизу арена. Теперь вокруг неё было темно. Старцев, зрителей и самого Агнца видно больше не было.
– Ну, будь, что будет, – набрав полную грудь воздуха, вытолкнул его из лёгких в один дух Пудов.
– А будет вот что, – тут же услыхал он голос Терентия Африканца, – через положенный промежуток времени станешь ты Шут Божий. Решено это. Восходи же и восхищайся, как и было тебе сказано: сперва по канату, потом без него. И вернувшись назад, расскажи, что увидел немногим, но верным. Но увиденное наверху, – в шутовскую повесть уже не запихивай. А если почувствуешь в словах своих кривь – наложи на уста печать!
– Куда ж мне тогда увиденное девать? Разорвёт оно мне нутро, как шуту Осипу! Или ещё хуже: возвратясь, раскудахтаюсь и завирущим клоуном стану?
– Как распорядиться тем, что увидел – узнаешь позже. И вруном ковёрным тебе не стать. Резко выломился ты из клоунской шеренги, и ораву перчаточных кукол – человеками себя мнящих – покинул. За это и отмечен. А вместо жезла шутовского, дело своё сделавшего, получишь ты нечто иное. Руки твои сами станут, как жезлы. Глаза, – как лучи. Душа и ум навсегда прозреют и сущее насквозь пронзят.
– У нас говорят: Бог смирных любит.
– Врут вам. Господь Бог не дрессировщик в цирке. Он дальнозорких и решительных любит. Дух нераболепия Всевышнему, ох, как близок. Со-работники ему нужны, – недовольно прогремел Африканец, – а не пугливые овцы!
«Овцы, овцы, овцы…» – снова разнеслось внизу перекатистое эхо.
И здесь, под самым куполом, едва успев покинуть цирк земной, получил Терёха, или как окрестил его святой Африканец – Шут Божий – прямое зрение.
И увидел сперва вверху, а потом и внизу, всё, что до минут этих видел косвенно, краем глаза. А впридачу к новому зрению получил он освобождённую от смертного страха речь. По звуку ту же – по смыслу иную. Выострив слух, успокоив зрительный нерв, приготовился он и дальше, слышать и видеть всё, что положено, чтобы рассказать об этом тем, кто умеет слушать. И тут же стал знать, – первыми словами новой, ниспосланной ему после возвращения речи, будут такие:
– Агнец смурый, Агнец белый, Агнец справедливый…
О прозе Бориса Евсеева
«Борису Евсееву уже нашли академическое определение.
И даже поставили у истоков новой школы – школы феноменологического письма. Энергия у Евсеева – внутри фразы, в её тактильности, вкусности, плотности. Тайное и непонятное выявляется и проясняется. Бытийное проступает в миражном».
Лев Аннинский, эссеист, литературный критик. «НГ Ex Libris»
«Евсеев – один из крупных мастеров современной прозы.
Новый тип рассказа у Евсеева удивительным образом сочетает в себе напряжённую событийность западной новеллы с традиционной лиричностью русского рассказа».
Пьер Баккеретти (Франция), переводчик, профессор Universite de Provence. Портал «Ревизор»
«Борис Евсеев – редкий по стилистическому дару, звукописи и краскам прозаик. Его манере письма невозможно подражать, настолько она индивидуальна».
Павел Басинский, писатель, литературный критик. «Российская газета»
В очень сильном рассказе «Сухой брод», Борис Евсеев описывает войну изнутри. Совсем изнутри, не только в ее реальной плоскости, но и в мистической глубине. Это правда о войне, где в настоящий бой вступают не батальоны и ДРГ, а ДРУГИЕ, воюющие с тьмой древние языческие силы. В рассказе «Сухой брод» не сразу определишь, где проходит граница между злом и добром, здесь необходима читательская чуткость и знание мифологии. Но неповторимый и единственный язык прозы Бориса Евсеева, не похожего ни на одного из современных писателей, увлечет вас в любом случае.
Павел Басинский, лауреат Государственной премии РФ
«Прозу Евсеева последних лет отличают художественно-стилевые, жанровые эксперименты, направленные на преодоление сдерживающих рамок литературного канона, но парадоксальным образом и на развитие классической традиции… Борис Евсеев принадлежит к тем писателям, которым дано интуитивно прозреть и выявить для читателей тенденции современности, незаметные простому глазу под спудом обыденности.
Алла Большакова, д. ф. н. ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН. «В преодолении разрыва времён». Статья из «История русской литературы XX века»
«В романах Евсеева осмысливается юродство нашего времени, критикуется постсоветское российское общество, которое – как утверждается на уровне обобщения едва ли не шекспировского размаха – наводнено скорее заурядным умопомешательством, нежели божественным безумием».
Пер-Арне Бодин (Швеция), из книги «Язык и святое безумие». Изд. Стокгольмского университета
«Евсеев – блестящий мастер рассказа. Он вернул этому замечательному жанру традиции Чехова, Бунина, Платонова. И эти традиции развил. Но главное, он дал рассказу XXI века новые смыслы: философские, нравственные, психологические. Что значит смыслы? В записных книжках Бахтина читаем: «Смыслом я называю то, что даёт ответ». С этой точки зрения рассказы Евсеева – яркое воплощение в современной прозе смысловответов».
Инна Ростовцева, литературовед, критик, поэт. «Литературная газета»
«Борис Евсеев, несомненно, принадлежит к числу наиболее серьезных и перспективных представителей современного литературного процесса в России. Его особый взгляд на призвание литературы и значимость языка оправдывает мнение, что вместе с этим бытописателем картин русской жизни, в российский литературный контекст начала XXI века возвращается «большая русская литература».
Ханнелоре Умбрайт (Германия), переводчик, профессор Лейпцигского университета. Журнал «Октябрь»