Джонатан в безопасности, где бы он ни был. Она убедила себя в этом в промозглой, отделанной белой плиткой палате шеффилдской больницы: Джонатан живет в каком-то другом месте и растет там. Ей не нужно было видеть его, хотя иногда он приходил к ней во снах. Ей хотелось убедить в этом и Джереми, но единственный раз, когда она попыталась сделать это, он начал над ней смеяться. Джонатан почувствовал угрозу, вероятность того, что он перестанет существовать, и она больше не упоминала о нем при муже. Она могла защитить своего сына. А Эндрю приходилось жить в реальном мире и справляться с его вызовами.
Джеральдина вышла на вересковую пустошь и продолжила идти вдоль тропинки, которая светилась в сумерках темно-зеленым светом. Холод известняка дымкой просачивался сквозь траву. Она обхватила себя руками и ускорила шаг. Почему-то ей стало не по себе от этого холода. Оказавшись на голом камне над пещерой, она кое-что вспомнила и резко остановилась, задрожав всем телом.
Сразу после возвращения из больницы она заставила себя раздать всю одежду Джонатана. В комнате, которая была бы его детской, она выдвинула ящики комода, взяла в руки несколько распашонок и с трудом вдохнула воздух, от которого заболели ее зубы. Одежда оказалась ледяной на ощупь. Она почувствовала, как от холода немеют кончики ее пальцев, и задрожала. Она так и стояла там, не в силах пошевелиться, пока Джереми не вошел в комнату. Потом, когда он избавился от вещей сына, она узнала, что, прикасаясь к ним, он не почувствовал ничего необычного, никакого странного холода.
Полную луну над облаками на горизонте окружало радужное гало. Тропинка через пустоши снова показалась, теперь едва различимая под почти черным небом. Палатки на склонах напоминали глыбы льда. Она не знала, что за холод она почувствовала тогда, как и не знала, что за холод она чувствует сейчас, хотя была уверена, что в том месте, где сейчас находится Джонатан, ничего подобного не бывает. Но ей совершенно не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, особенно после того, как лунный свет прогнал все краски из окружающего пейзажа. Она быстро пошла мимо пещеры, по направлению к тропинке, ведущей вниз, к окраине Мунвелла, но остановилась в нерешительности. Каменной стены вокруг пещеры больше не было.
В лунном свете та казалась еще глубже. Хотя Джеральдина стояла на краю каменной чаши, она почувствовала, что оказалась совсем рядом с зияющей тьмой. Джеральдина попятилась назад и случайно пнула камешек, который покатился вниз по стенке каменной чаши. По необъяснимой причине она пришла в ужас от того, что камешек может упасть в пещеру, и, спотыкаясь, побежала к тропинке.
Лунный свет наползал на город внизу, поблескивая на крышах коттеджей над лужами уличных фонарей. Казалось, он шел за ней по пятам. Она перешагнула через низкую ограду и очутилась рядом со зданием церкви. Луна осветила три лица на узком витраже, и ей показалось, что они повернулись и посмотрели на нее. Под дубом располагались недавно установленные надгробия, одно из которых особенно выделялось, словно сияя в лунном свете.
Когда она выбралась на тротуар, лунный свет уже заливал церковное кладбище. Длинные тени упали на бледную траву, их размытые концы нависали над стеной церкви. Джеральдина перешла через дорогу и оказалась у церковной ограды. Она никак не могла разглядеть имя на сияющем надгробии и не могла понять, из какого камня то было сделано, который так сильно отражал лунный свет, будто свечение исходило от него самого. Она прошла вдоль ограды и подняла задвижку на чугунной калитке.
Должно быть, петли недавно смазали, потому что они не издали ни звука. А может, она слишком напрягла зрение, чтобы разглядеть надпись на надгробии, и ее остальные чувства притупились. Она ступила на дорожку из гравия, залитую лунным светом, и не услышала звука своих шагов. Застывший, словно окаменевший, свет заставил ее поежиться. Она сошла с дорожки и пошла между заросших мхом плит. Ее ноги скользили по могильным холмам, похожим на чьи-то кровати. Наконец она смогла разобрать надпись, и ее ноги задрожали. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за надгробия, которые крошились между ее пальцев. Она попыталась унять дрожь, упав на колени перед могильным камнем, сиявшим намного ярче остальных, но ее тело продолжило сотрясаться. Единственная дата на надгробии указывала на восемь лет назад, а единственным именем на нем было имя Джонатан.
Глава десятая
– Надеюсь увидеть вас сегодня вечером в пабе, миссис Уэйнрайт… Фиби.
Если он назовет ее миссис Уэйнрайт, думал Юстас, она попросит называть себя Фиби. Так будет лучше. Он точно знал, что скажет ей, пока не повернул на Черч-Роу, после чего так сильно дернул свой воротник, что оторвавшаяся пуговица выкатилась на проезжую часть и рассыпалась в прах под колесами микроавтобуса. Миссис Уэйнрайт, решил он, и теперь ему осталось пройти вдоль Роман-Роу, открыть ярко-зеленую деревянную калитку, войти под арку, увитую цветущими растениями, оказаться на тропинке из гравия, которая выдаст его присутствие не хуже сторожевого пса, поднести руку к свинцовому дверному звонку, сделать глубокий вдох и задержать дыхание, пока не окажется с ней лицом к лицу, чтобы на выдохе задать ей свой вопрос. Юстас сделал глубокий вдох и понял, что забыл достать журнал, который собирался ей доставить. Он так резко вытащил его из почтовой сумки, что рассыпал ее содержимое у входа в коттедж, как раз когда его хозяйка открыла входную дверь.
Юстас опустился на колени, чтобы собрать письма, и представил, как выглядит со стороны – словно тайный воздыхатель, павший ниц перед дамой своего сердца, которая даже не догадывается о его чувствах. Она присела на корточки, чтобы помочь ему, и ее платье обтянуло полные бедра. От этого зрелища он чуть не упал навзничь. Юстас почувствовал вересковый запах ее духов, обратил внимание на светлые веснушки на обнаженных руках, на ложбинку между ее большими грудями, на темно-карие глаза, небольшой нос, ярко-розовые полные губы, светлые волосы, убранные в длинный хвост. Когда она отдавала ему собранные письма, ее теплая мягкая рука коснулась его.
– Большое спасибо, – пробормотал он, резко вскочил на ноги и понял, что смотрит сверху вниз прямо ей в декольте.
Она встала с изяществом, которое потрясло и тронуло его.
– Если хотите, можете разобрать письма на моем столе.
Ее гостиная оказалась такой же опрятной, как у него, – комната одинокого человека. Камин, который она сделала сама, украшали каменные плиты со следами ископаемых окаменелостей. Юстас уронил письма на вышитую скатерть и перевел взгляд с фотографии ее покойного мужа – длинное лицо, разделенное надвое усами, – на фотографию Фиби, сделанную в прошлом году во время украшения пещеры. Женщина казалась крохотной на фоне цветочного панно, изображавшего воина с мечом в руках, облаченного в золото.
– Вы же будете наряжаться и в этом году? – спросил он, внезапно представив ее обнаженной и не зная, куда перевести взгляд.
– Не волнуйтесь, я понимаю, что вы имеете в виду, – рассмеялась она, потом помрачнела и продолжила: – Некоторые горожане, которые обычно принимали участие в церемонии, начали отказываться. Но я надеюсь, рук нам хватит. Мне не хотелось бы, чтобы наш город жил по указке того, кто даже ни разу не видел церемонию.
– Согласен. – Спроси ее сейчас, увещевал голосок в его голове, и так громко, словно он слышал его в наушники. Но у Юстаса было ощущение, будто проглотил суперклей, и он молча продолжил разбирать письма. Наконец закончил, глубоко вдохнул и смог лишь выдавить из себя «спасибо».
Юстас неуклюже направился к двери, надеясь поскорее оказаться на улице и в одиночестве, но тут она спросила:
– Вы приходили только для того, чтобы выгрузить письма на моем пороге?
– Простите, что-то у меня в голове затуманилось. – Он вручил ей журнал и вспомнил, что ее муж работал медбратом и погиб два года назад, съехав с дороги во время тумана. – Хотя вам вряд ли до смерти хотелось его прочитать, – сказал, и ему тут же захотелось засунуть голову в свою сумку почтальона.
Она нахмурилась и улыбнулась одновременно. Их прервал звонок в дверь. На пороге стояли две женщины с просветленными лицами. Их сумки были набиты брошюрами и книгами.
– Вы хотите впустить Господа в свой дом? – спросила одна из них.
Юстас проскользнул мимо:
– Я как раз ухожу, чтобы ему было достаточно места.
– Боюсь, мне тоже нужно идти, – сказала Фиби женщинам, а потом крикнула Юстасу: – До встречи! Жду не дождусь вашего шоу в пабе.
Он так обрадовался, что чуть не пошел сразу домой, не окончив доставку писем. Когда с корреспонденцией было покончено, Юстас вернулся в свой коттедж между Хай-Стрит и крутым склоном, ведущим на пустоши. Он лег на кушетку и посмотрел скетч, в котором Стэн Лорел спалил дом Харди[5], помогая тому убраться после вечеринки. Наконец ему не нужно было убеждать себя в том, что бывают люди более неуклюжие, чем он.
Потом он сходил в забегаловку на Хай-Стрит и купил фиш-энд-чипс навынос. Поужинав, он пошел по темнеющему городу в «Однорукого солдата». В пабе было многолюдно. Среди людей, собравшихся в помещении под низкими дубовыми балками, оказалось не так много знакомых лиц. Паб пользовался популярностью во время живых выступлений, как сегодня, или когда Эрик, владелец заведения, устраивал показ какого-нибудь фильма на экране проектора. В углу Юстас заметил продюсеров с шеффилдской радиостанции. Энтони, тот самый, который пожалел потраченную на него пленку, откинул с лица седые волосы. У Юстаса не было времени пообщаться с ними, даже если бы он хотел это сделать. Он всегда приходил почти к самому началу своего выступления, чтобы не растратить чувство уверенности. Эрик купил ему пинту эля и объявил:
– Занимайте места, дамы и господа, сейчас выступит наш местный комик, Юстас Гифт.
Фиби в зале не оказалось.
Юстас отпил немного пива, чтобы не пролить, и протиснулся между столиков к сцене. Он докажет Энтони с шеффилдской радиостанции, что умеет смешить людей. Он сам это понял однажды вечером, когда делился с Эриком своими злоключениями и не заметил, как остальные посетители начали прислушиваться к их разговору. В конце концов все принялись подбадривать его и угощать выпивкой. Придется начинать без Фиби. Шоу должно продолжаться.