Хейзел познакомилась с ними в христианской лавке, где она подрабатывала. Мел активно жестикулировал своими большими влажными от пота руками, а Урсула, его жена, кивала на каждое его утверждение. Оба просто сияли от восторга, и Крейг был сыт ими по горло задолго до того, как они добрались до коттеджа Эддингсов, где Хейзел пригласила их на кофе. Когда прошли половину пути, Крейг заметил:
– Похоже, вам понравился сегодняшний вечер.
– А вам нет? – воскликнула Урсула. – Все было просто супер.
– Первый выступавший, комик, был неплох. Но мне показалось, вы обрадовались, когда он ушел со сцены.
– Я уж точно обрадовался, – заявил Бенедикт. – Мунвеллу подобные шутки не нужны.
– Но почтальон-то ему нужен, правда? Но я не стану его винить, если парень решит иначе.
– Не станете его винить? – переспросил Мел, наклонившись к Крейгу. – Но наш долг обвинить его, показать ему, где он неправ.
Крейг тяжело вздохнул и предпочел не спорить, учитывая количество выпитого за вечер. Но Вера решила продолжить разговор:
– Вы же обычно не ходите в пабы? Так вы сегодня специально пришли, чтобы испортить его выступление?
– Нельзя испортить то, что и яйца выеденного не стоит, – сказал Бенедикт.
– Но все же вы пришли специально, чтобы уничтожить его?
– Я так не думаю, – радостно сказала Урсула. – Если одна неудача уничтожит его, значит, он плохой комик. Надеюсь, сегодняшний вечер научит его шутить так, чтобы всем нам было смешно. И не забывайте, он вышел на сцену, чтобы уничтожить нашу веру в Бога.
– Уверена, Бог и ваша вера сами могут о себе позаботиться. Вы же захватили паб, чтобы люди, которые не на вашей стороне, чувствовали себя затравленными и не смеялись.
– Нет, нет, – возразил Мел с мягкостью посетителя у постели больного. – Вы сами видели, что местные уже на нашей стороне. Они поняли, что нуждаются в Господе, а не в его врагах.
– Вы сейчас нас имеете в виду, – проворчал Крейг.
– Мамочка в глубине души точно не враг Господа, – сказала Хейзел с нотой мольбы в голосе. – И ты тоже не был бы его врагом, если бы задумался хоть на мгновение.
Крейгу захотелось взять дочь за руку и сжать ее, чтобы она перестала за него переживать, особенно сейчас, когда он изо всех сил старался не переживать о ней. Мел и Урсула начали петь гимн, и Эддингсы присоединились к ним. Они все еще пели, когда дошли до коттеджа на краю пустошей.
Крейг откинулся на спинку стула в гостиной, под репродукцией картины, изображающей Христа, протягивающего руки, со смачными пятнами крови на обеих ладонях. Больше всего Крейга оскорбляло в этом изображении отсутствие какого-либо художественного таланта, словно автор был уверен, что любое изображение на эту тему вызовет автоматическую реакцию. Он надеялся, что картину купил Бенедикт, а не Хейзел.
Мел и Урсула сели на угловой диван, и Мел прочитал выражение лица Крейга, когда тот отвел взгляд от картины.
– Неужели в вас нет ничего духовного? – спросил он.
– Можете включить меня в категорию тех, кто не знает, существует ли Бог или нет, если вам так удобней.
– Христос не терпит нейтралитета. Любой, кто не с Ним, – против Него. – Он вытянул вперед руки, словно показывал Крейгу что-то огромное, но невесомое. – Разве вы не чувствуете в своем сердце пустоты, которую следует заполнить верой?
– Пустота меня устраивает.
Мел повернулся к Вере.
– Хейзел сказала, что вы были верующей. Мы, верующие, обязаны наставлять других на путь истинный.
– Я верю в пари Паскаля.
– Простите?
– Паскаль – философ, утверждавший, что так как существование Бога невозможно доказать, то целесообразно держать пари о том, что он все-таки существует. Если его нет, то вы ничего не потеряете, но если он есть, то получите, что получите.
– Это софистика, которая прикидывается верой. Только позволив Господу управлять вашей жизнью, можно верить в него по-настоящему.
– Думаю, мы уже стары для этого, – сказал Крейг. – Нам не хочется, чтобы кто-то постоянно указывал нам, что делать.
Бенедикт принес поднос с кофейными кружками.
– Кто-то может подумать, что именно это вы и делаете по отношению к нам.
– Что ты имеешь в виду, Бенедикт? – внезапно Крейгу захотелось покончить с этой неизбежной конфронтацией. – Если хочешь что-то сказать, не стесняйся. Чем мы тебе насолили?
Бенедикт осторожно поставил поднос на стол, рядом с пачкой религиозных брошюр.
– Простите. Спасибо, – сказал он, передавая кружки с кофе, а потом посмотрел на Крейга. – Думаю, вам следует смириться с тем, что Хейзел уже взрослая. И еще мне кажется, вы пытаетесь учить меня, как вести бизнес.
– Если бы мы с Верой собирались одолжить вам деньги, то нам действительно пришлось бы учить тебя, как вести бизнес.
– Я готов выслушать ваши предложения.
– Я сказал «если бы», Бенедикт. Если бы мы собирались одолжить вам деньги.
Хейзел крепко обхватила горячую кружку обеими руками, поморщилась и поставила ее на каминную полку.
– Вы этого не сделаете? – спросила она дрожащим голосом.
– Мы не уверены, будут ли у нас свободные средства, – ответила Вера. – И не знаем, где в итоге поселимся. Но точно не в Мунвелле, если события продолжат развиваться в том же направлении.
– В каком направлении? – спросил Бенедикт. – Годвин хочет создать на земле место, свободное от преступности, греха и порока. И он выбрал наш город, потому что мы отрезаны от внешнего мира. Даже вы должны понимать, что это благое дело.
– Даже кто? – Крейг чувствовал, как у него в груди поднимается гнев. – Даже такие грешники, как мы? Может, теперь ты согласишься, что нам здесь не рады.
– Ох, папочка, ты же знаешь, что мы всегда рады вам обоим, – взмолилась Хейзел, но Бенедикт перебил ее:
– Вы так и не сказали, что́ вам не нравится в моем подходе к бизнесу.
– Ты вряд ли захочешь это услышать. Но я скажу, что нам совершенно не нравится то, как ты используешь Хейзел для привлечения клиентов. Мы слышали, какие оскорбления ей приходится выслушивать, и это неудивительно, учитывая, что ты заставляешь ее играть на людских страхах для продажи твоих проклятых сигнализаций.
– Я не против, папочка, правда не против. Мой долг помогать мужу.
– О, ради бога, Хейзел, когда ты превратилась в такую святошу? – воскликнул Крейг и крепко сжал зубы, словно пытался ими перекусить только что сказанные слова. – Прости, я не хотел. Наверное, слишком много выпил.
– Я прощаю тебя.
Крейг сжал зубы еще сильнее.
– Что не так? – тихо спросил Бенедикт. – Она сказала, что прощает вас.
– Да, потому что твой приятель Манн учит, что она обязана, я прав? Ты прощаешь меня, потому что это твой долг, Хейзел, ведь так? И дело не в том, что я люблю тебя, а ты любишь меня. – Он повернулся к Бенедикту. – Я скажу, что не так с твоим прощением – оно подавляет истинные чувства. Я думал, что религия приносит умиротворение, только так я мог бы принять ее в своем возрасте. Но если я задержусь в атмосфере всепрощения еще хоть минуту, то заработаю язву желудка. Теперь вынужден откланяться, я устал и сказал слишком много. – Но он задержался в дверях. – Что касается проблем с твоим бизнесом, тебе остается уповать на Господа.
Он с трудом поднялся наверх, в ванную, ополоснул лицо водой и, глядя на себя в зеркало, почистил зубы. Когда он вошел в спальню с двумя раскладными кроватями, Вера уже ждала его.
– Я сказала, что утром мы уедем, – тихо сказала она.
– Нам не место в Мунвелле, правда?
– Я тоже больше не могу здесь находиться.
Но когда она вернулась из ванной, выключила свет и забралась в свою шаткую постель, ее голос звучал уже не так уверенно:
– Надеюсь, что он не запретит ей приезжать к нам в гости, – пробормотала она. – Она же все еще наша Хейзел, несмотря на все перемены. И я хочу видеться с ней хотя бы иногда. Жаль, что мы слишком стары для долгих автомобильных поездок.
Когда она заснула, Крейг все еще слышал ее слова. Почему он не держал язык за зубами, а решил попытаться выиграть бессмысленный спор? Мысль о Годвине Манне и его последователях привела его в ярость, но больше всего его взбесило воспоминание о женщине, которая вышла на сцену после Юстаса. Юмор был одним из приемов для привлечения неофитов, как и имитация популярных песен. Но как Хейзел могла купиться на все это? Где они с Верой допустили ошибку?
Он чувствовал себя неуклюжим и уязвимым, и, возможно, именно поэтому ему снилось, что он таким и был. Крейг вернулся в детство, где его заставляли делать на спор то, чего он не хотел. Он спускался по веревке в заброшенную шахту на пустошах над Мунвеллом, но на этот раз он знал, что произойдет, и поэтому изо всех сил старался заставить свои руки вытащить его из темноты, пока еще был шанс. Наконец ему удалось остановить свой спуск, ухватившись за веревку руками и ногами, но тут узел, крепивший веревку к скале, ослаб.
Падал он недолго. От удара о грубый камень у него перехватило дыхание. Он увидел лицо друга, который заглянул в шахту, и ему казалось, что смотрит через перевернутый телескоп. Друг крикнул, что пойдет за помощью, а Крейг остался лежать, тяжело дыша, весь в синяках, в глубокой темноте, которая оседала в его легких, словно грязь. Он не мог дышать, потому что знал, что будет дальше, и теперь он чувствовал его приближение: чудовища, которое утащит его в темноту. И вот он оказался в узком тоннеле, плечи упирались в каменные стены, и он не мог пошевелиться, а тварь, притащившая его сюда, уже тянулась к его голове. Он проснулся, задыхаясь от того, что уткнулся лицом в подушку.
К счастью, подушка заглушила его крик. Крейг сел, чтобы стряхнуть с себя остатки сна. Конечно, ничего страшного не произошло, его успели спасти. Да и произойти ничего не могло, он был всего лишь испуганным ребенком. Наверное, все дело в песне, которую он услышал в пабе, хотя он и не мог вспомнить, слышал ли ее раньше. Он решил отвлечься на пейзаж, с трудом поднялся на ноги и на цыпочках подошел к окну.