Мальчик начал отрывать крошечные кусочки от страниц брошюры об Аврааме и Исааке. Он не осмеливался ненавидеть Бога, но он ненавидел Годвина Манна всем сердцем. Его мать не очень изменилась, не считая того, что теперь она постоянно говорила о Боге. Но с тех пор, как Годвин Манн приехал в город, его отец стал другим, Эндрю не хотел думать, каким именно. Он невольно вздрогнул, когда тот вошел в комнату.
– Не делай так, сынок. – Отец собрал обрывки брошюры и смыл их в унитаз, над которым висела табличка «БОГ ЛЮБИТ ТЕБЯ». – Спрячь книжку, пока мама не увидела, что ты с ней сделал, и пойдем прогуляемся. Нечего тебе взаперти в такой день сидеть.
– Давай пойдем на ярмарку, ну пожалуйста.
– Точно хочешь на ярмарку? Погоди, у меня для тебя сюрприз.
У людей не должно быть секретов после того, как они исповедались Богу; разве мистер Манн не говорил об этом? Но как только они оказались на улице, его отец сказал:
– Я не понимаю, почему тебе нельзя сходить в церковь. Я отведу тебя туда, так что ты не нарушишь запрет матери. Но лучше ей об этом не рассказывать, а то вдруг она считает иначе.
Посыльный из мясной лавки ехал на велосипеде по Хай-Стрит, корзина на его руле была доверху набита заказами. Эндрю мечтал однажды прокатиться вот так на велосипеде через весь город, насвистывая и не держа руки на руле. Возможно, тогда его родители гордились бы им.
Если он не нарушает запрет матери, то, может, позвать ее, чтобы она полюбовалась, как он украсил пещеру? Иногда думать было все равно что поднимать груз, который становился все тяжелее, особенно когда окружающие его торопили. Он пытался правильно подобрать слова и сформулировать свой вопрос так, чтобы отец не рассердился, когда они вышли на Роман-Роу.
– Лучше спросить у миссис Уэйнрайт, есть ли кто-то в церкви, – сказал отец.
Миссис Уэйнрайт подстригала виноград на арке над своей калиткой. Эндрю подбежал к ней и замер в нерешительности. Казалось, женщина вот-вот расплачется.
– Мне очень жаль, Эндрю, – сказала она. – Мы не будем украшать пещеру в этом году.
Подошел отец Эндрю.
– Почему? Я думал, что вы все равно проведете ритуал.
– Нам не хватит людей, – от вида ее ярких и пустых глаз у Эндрю защемило сердце. – В любом случае, у меня есть и другие заботы, кроме ритуала в пещере. Но мне не хочется обсуждать их при мальчике. Пещера больше не важна.
– Она важна, – выпалил Эндрю, и женщина резко отвернулась и почти забежала в дом, захлопнув за собой дверь.
Ее соседка, беззубая старуха с пушком над верхней губой, стояла в дверях своего дома, уперев руки в бока.
– Туда ей и дорога. Чем реже мы ее видим, тем лучше, – громко промямлила она, жамкая губами в паузах между словами.
– Что стряслось? – спросил отец Эндрю.
– Вы не слышали? Она потеряла ребенка прошлой ночью. И знаете почему? Роженица не хотела, чтобы такая, как она, была в одной с ней комнате. «Не хочу, чтобы мой ребенок появился на свет с помощью этой безбожницы», вот что она сказала. Любая бы акушерка встала на колени и помолилась, если бы была угроза жизни ребенка, но не миссис Самовлюбленная и Высокомерная Уэйнрайт. В итоге отцу ребенка пришлось самому принимать роды, и если есть справедливость на этом свете, то малыш отправился сразу на небеса. А миссис Уэйнрайт прямая дорога сами знаете куда.
Эндрю наблюдал за тем, как женщина жует слова, словно пробует их на вкус, и думал, что это не очень честно. Отец взял его за руку:
– Пошли на ярмарку.
Ярмарка располагалась рядом с игровым полем. Дети бросали кольца на колышки в надежде выиграть приз. Единственная карусель представляла собой помост, к которому были прикручены старые педальные машинки и велосипеды. Над конструкцией возвышался навес, похожий на зонтик, с которого сорвало брезент. Эндрю сел на ржавый велосипед и представил себя мальчиком-посыльным, а работник аттракциона взялся за ржавую ручку, и помост со скрипом начал вращаться вокруг своей оси.
– Посмотри на меня, папа! – кричал он каждый раз, когда его отец проходил мимо, но тот смотрел на бессолнечное небо над вересковой пустошью, словно видел в нем что-то особенное.
Ярмарка оказалась неравноценной заменой помощи миссис Уэйнрайт. Когда они вернулись домой, мать почувствовала, что Эндрю все еще расстроен. Она позволила ему прочитать молитву перед ужином и отправила его спать задолго до наступления темноты.
Он лежал в постели, наблюдая, как под его веками формируются и растворяются замысловатые фигуры, и прислушивался к разговору родителей внизу. Он ждал, что мать спросит отца, что тот скрывает, но теперь, когда Эндрю был в постели, они почти не разговаривали. Звуки их голосов и долгие паузы между ними казались грозой, собирающейся под затянутым тучами небом. Мальчик натянул одеяло на распухшее от напряжения ухо и вспомнил прошлый год – вспомнил, как раскладывал лепестки на своей части панели в линии, пересекающиеся, словно перья у птицы, пока все пространство не было заполнено. Вспомнил, как кусочек голубого неба, который он сложил из лепестков, занял свое место над головой воина с мечом. Свет окружал спокойное лицо великана, словно его голова была солнцем, сияющим, как меч, который он держал в одной руке, а другую руку прятал под туникой из листьев. Эндрю почувствовал прохладу, как в церкви, тяжесть душного тепла и одеяла больше не давила на него, и он не заметил, как заснул.
Поначалу его сон тоже казался мирным. Он шел за процессией с панно до самой пещеры. Он не видел, кто нес панно, не отдельные его части, как обычно, а уже собранное изображение, которое было в несколько раз выше Эндрю. Он бежал в темноте к пещере, и земля под его ногами больше походила на пепел, чем на камень. Как только он добрался до вершины, луна показалась из-за зубчатого горизонта, и он увидел, что панно с воином стоит над пещерой. Эндрю чувствовал себя в безопасности, пока луна не начала смеяться.
Мальчик пытался себя убедить в том, что такое бывает только сказках. Только в детских книгах у луны бывает мультяшное лицо с широкой улыбкой и зубами. Но в его сне она смеялась над тем, как воин пьяно шатается на самом краю пещеры. Он – всего лишь картинка, сказал себе Эндрю, и миссис Уэйнрайт сказала, что это больше не имеет значения. Воин упал вперед, в зияющую темноту, и Эндрю услышал, как тот закричал. Никогда в жизни он не слышал такого громкого крика.
Эндрю резко проснулся в смолянистой темноте и сам чуть не закричал. Он с трудом выбрался из постели и, спотыкаясь, направился к лестнице. Ему попадет за то, что разбудит родителей, но ему было невыносимо оставаться наедине со своим сном. Он медленно приоткрыл дверь родительской спальни и остановился как вкопанный, уставившись на белую статую, которая лежала рядом с его матерью.
Луна освещала лицо отца. Казалось, он купается в свете, впитывает его в себя. Эндрю хотелось подбежать к нему и разбудить, ведь люди сходят с ума от лунного света. Мать говорила, что это всего лишь сказка, но всегда плотно задергивала шторы в лунную ночь. Он мог бы крикнуть ей, чтобы она проснулась, если бы не растущий страх увидеть открытые глаза отца, полные лунного света. Затем лицо отца исказилось таким выражением, которое Эндрю и представить себе не мог, и он убежал обратно в свою спальню и спрятался под одеялом.
Просто его отцу приснился кошмар. Но разве люди приходят в ужас, когда сходят с ума? Что бы тогда сделал его отец? Что-то страшное. Страшнее, чем яростные крики мужчин на футбольном поле, страшнее, чем стоны матери, которые иногда доносились из родительской спальни по ночам. С тех пор, как мистер Манн приехал в Мунвелл, Эндрю не слышал, чтобы она издавала такие звуки, но сейчас тишина пугала его больше, чем шум.
Он прижал костяшки пальцев к ушам. Летом мать всегда говорила, что лучше ложиться спать до наступления темноты. Теперь ему казалось, что он начинает понимать почему – начинает понимать, что все изменилось к худшему. Он не мог вынести ожидания, не мог вынести неведения о том, что происходит в родительской спальне. Но когда он заставил себя встать с кровати, на цыпочках пересечь лестничную площадку и приоткрыть их дверь, то чуть не закричал. Отца в постели не было.
Мать спала, укутавшись в одеяло и повернувшись спиной к луне. Пока Эндрю пытался собраться с духом, чтобы разбудить ее, он услышал, как тихо закрылась входная дверь. Внезапно он смог двигаться. Он на цыпочках подошел к окну и вгляделся в жидкий лунный свет. Отец пересек дорогу и бежал по ближайшей боковой улочке, ведущей к вересковым пустошам.
Эндрю сразу понял, что отец намеревался оставить его в церкви и пойти туда, куда сейчас направлялся. Мальчик не смог бы рассказать об этом матери, не выдав себя. Он попятился из комнаты и с трудом закрыл за собой дверь негнущимися трясущимися руками. Если мать узнает, что происходит с отцом, что бы это ни было, она сделает только хуже. Эндрю быстро оделся, прокрался вниз по лестнице, закрыл дверь на задвижку и выскользнул из дома.
Казалось, тепло его тела поднимается от макушки к безоблачному небу. Когда он, петляя, переходил Хай-Стрит, часы над залом собраний пробили два. Эндрю побежал по боковой улочке и вверх по зигзагообразной тропинке, одновременно радуясь тому, что оказался на улице так поздно, и страшась того, что его ждет, когда он догонит отца.
Дойдя до вершины, он осторожно высунул голову за край. Отец бежал к пещере, пепел смягчал звук его шагов. Эндрю заморгал от яркого света убывающей луны. Он бросился за отцом, но не слышал себя. Наверное, на это похож бег по поверхности луны – ты бежишь в тишине, едва ощущая собственные шаги. Отец добрался до края чаши, и Эндрю пришлось броситься лицом в пепел, потому что мужчина оказался почти напротив него. Но отец был слишком поглощен тем, что находилось за краем, и не заметил Эндрю.
Эндрю боялся лунного света и обугленного ландшафта, но начал ползти вперед по земле, покрытой пеплом. Он полз до тех пор, пока почти не поравнялся с отцом, и мог видеть его, лишь подняв голову. Мальчик закрыл лицо руками, чтобы прочистить горло, а когда снова поднял глаза, его отец уже перелез через край. Внезапно испугавшись, что он собирается броситься в пещеру, Эндрю вскарабкался на гряду.