Когда он вышел на выжженную пустошь, то услышал хор. Юстас направился по тропинке, ведущей через пепелище к каменной чаше. Паства Манна, включавшая в себя практически всех жителей Мунвелла, стояла над пещерой.
– Самое время вам к нам присоединиться, Юстас, – сказала громко миссис Скрэгг. Она присматривала за детьми, словно их родителей не было рядом.
«Для вас я мистер Угрюм», – чуть не вырвалось у Юстаса. В школе старая стерва всегда ругала его за медлительность. Может, не так уж и плохо, если Фиби больше не будет помогать местным детям появиться на свет – ведь они рано или поздно попадут в лапы Скрэггов. Но он все равно решил вывести автора письма на чистую воду. Он ускорил шаг, внимательно рассматривая сотни лиц людей, которым он доставлял почту. Теперь на них зияла одинаковая набожная пустота. «Они нацепили маски для церковного утренника…» Его обрадовало бы даже выражение триумфа на физиономии портнихи, увидевшей, что он все-таки пришел, хотя он с трудом сдержался бы от того, чтобы не плюнуть ей в лицо.
Он остановился напротив Манна. Большое пятнистое облако закрыло солнце. Хотя толпа загораживала пещеру, Юстасу все равно было не по себе. Наверное, он слишком быстро обошел каменную чашу и у него закружилась голова. Казалось, толпа движется в медленном танце, словно водоворот вокруг пещеры. Он закрыл глаза, чтобы восстановить равновесие и подождать начала исповеди. Юстас был уверен, что узнает отправителя того письма и будет сверлить его взглядом, пока тот не покается в своем преступлении. Он все еще пытался собраться с мыслями, когда хор замолчал. В тишине, которую едва нарушал звон церковных колоколов вдалеке, Манн объявил:
– Сегодня я не буду требовать от вас исповеди.
Юстас резко открыл глаза.
– Я знаю, вы здесь, потому что веруете, – продолжил проповедник. – Теперь любовь Господа живет в каждом из нас, и теперь мы должны доказать, что достойны ее. Он любит вас за то, что вы предложили Ему снова поселиться в этом месте. Теперь я хочу, чтобы вы оказали Ему еще одну услугу. Хочу, чтобы вы присоединились ко мне здесь в день святого Иоанна Крестителя, ровно в полдень, и помогли мне навсегда сделать этот город Божьим местом.
Его голос эхом отразился от однообразных склонов и резонировал в пещере.
– Я знаю, что это торговый день, но прошу вас, из любви к Господу закрыть свои магазины и присоединиться ко мне здесь. От вас потребуется лишь молиться, остальное я возьму на себя. Вера убеждает меня, что я смогу выполнить свою миссию.
Юстас вспомнил, что сказал ему Манн в день их встречи по дороге в Мунвелл: ему предстояло столкнуться с величайшим вызовом в его жизни. Он попытался справиться с головокружением, ощущением того, что его несет в самый центр водоворота. Он боялся, что упадет, если сделает еще шаг, но он должен найти того, кто избегает его взгляда.
– Полагаю, в Мунвелле еще остались люди, которые не с нами, – сказал Манн. – Но их очень немного. Им совершенно необязательно приходить сюда в день святого Иоанна Крестителя, и я буду благодарен, если кто-нибудь им об этом сообщит. – Без дальнейших церемоний он опустился на колени. – А сейчас…
Сейчас, подумал Юстас, они будут молиться и петь гимны, и у него больше не будет шанса найти преступника. Ярость бурлила в нем от мысли о том, что автор письма стоит там, в толпе, у всех на виду, и молится. У него так сильно кружилась голова, что он сначала не понял, что сказал это вслух:
– Здесь присутствует человек, которого нельзя назвать христианином.
Все повернулись к нему. Он оцепенел перед лицом самой большой аудитории в своей жизни и стоял там, широко открыв рот и размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Он не сразу понял, о чем они все думают. Нет, хотел он сказать, я не себя имею в виду. Это не мне надо покаяться. Но их взгляды и чувства – отвращение, ободрение, нетерпение, поддержка – засосали его, и он начал падать во тьму.
Вернее, его сознание летело во тьму, а его тело стояло на месте. Он слышал звук собственного голоса, доносившийся издалека, но не понимал, что именно говорит. Единственный способ вырваться из тьмы – это вновь обрести контроль над собственным голосом. Теперь он почти мог различать свои слова, и ему отчаянно захотелось заставить себя замолчать. Наконец он вырвался из тьмы, снова начал ощущать себя, чувствовать порыв пепельного ветра на своем лице, но выражение лиц в толпе сказало ему, что уже слишком поздно.
– Мы прощаем тебя, – объявил Манн. – И будем молиться за тебя.
Несколько человек в толпе кивнули и опустились на колени. Но даже у них на лицах он увидел отвращение. Когда Юстас сделал шаг вперед, одна женщина отскочила в сторону, словно брезговала прикасаться к нему. «Что я сказал?» – хотел он спросить, но так и не осмелился. Манн начал молитву:
– Господи, мы молим, чтобы Ты простил этого грешника…
Юстас не дослушал и бросился в сторону тропинки в город. В звуках молитвы, которая следовала за ним, разносясь над пустошами, ему послышался сухой каркающий смех.
Глава двадцать вторая
Чудовище из истории Нидхэма напоминало Диане Братца Кролика. Непонятно, почему римляне решили сбросить его именно в ту пещеру, в которую оно приходило за жертвами. Возможно, оно внушило им поступить так, как Братец Кролик, который притворялся, что не хочет быть брошенным в терновый куст. Интересно, могло ли оно стереть память о Лутударуме и обычаях друидов. Диане было отказано во встрече с Годвином Манном, и ей только и оставалось, что размышлять о всякой ерунде.
Его приспешники в отеле сообщили ей, что у него нет времени на разговоры с неверующими. Конечно, она могла притвориться, что приняла его веру, если бы это помогло ей получить к нему доступ, но понимала, что ничего этим не добьется. Для откровенного разговора требуется нечто большее, чем рассказ старика. Она поехала в шеффилдскую библиотеку и целый день изучала книги.
Там она выяснила огромное количество информации. У Дианы возникло ощущение, что с помощью этих знаний можно доказать что угодно, например то, что Бог – пришелец из космоса или что скоро произойдет конец света. Взять хотя бы Ночь Гая Фокса, которую было запрещено отмечать в Великобритании до 1859 года. Конечно, в эту ночь праздновали неудачу Порохового заговора, участники которого хотели взорвать английский парламент. Но традиция зажигать костры восходила к Самайну – друидскому празднику, символизирующему смерть солнца и теперь известному как Хеллоуин. Другой их важный праздник назывался Белтейн – Вальпургиева ночь, день смерти Гитлера. Белтейн символизировал возвращение солнца и отмечался зажжением огромных костров и человеческими жертвоприношениями. Мужчины передавали друг другу горящую лучину, и тот, в чьих руках она догорит, должен был встать на четвереньки, а остальные складывали кучу из веток на его спине. Это напомнило Диане лунного человека с вязанкой хвороста за спиной. А чучело, сжигаемое на костре, походило на старого жреца из рассказа Нидхэма, сожженного у пещеры. Диане хотелось верить, что даже Манн не в силах запретить праздновать Ночь Гая Фокса.
А луна всегда была связана с магией, часто черной. Еще в Книге Иова говорилось, что поклонение луне есть зло. Лунатизм, ликантропия, лунные телята[9] – бесформенные массы, растущие во чреве женщины, – во всем этом обвиняли луну. Геката, богиня колдовства, изначально считалась трехликой богиней луны, которую сопровождала свора адских псов. Ведьмовство берет начало в шаманстве, а сами друиды были шаманами и носили шкуры животных, чтобы понимать их язык. Во снах шаманы уходили в леса, где медитировали и проживали множество жизней. Их сознание покидало тело, к ним приходили различные видения. Дьявол, которому поклонялись ведьмы, соответствовал Кернунну или Цернунну, божеству подземного мира у друидов. Не случайно его имя похоже на имя Цербера, трехголового пса, охранявшего вход в царство мертвых в римской мифологии. Ведь цифра «три» обладала для друидов магической силой. На что еще могли повлиять друиды? Возможно, они как-то связаны с тремя желаниями, часто фигурирующими в сказках, но вряд ли с тремя Лицами Господа или с тремя распятыми на Голгофе. Слишком много вопросов и призрачных взаимосвязей. Диана больше не могла думать. Почувствовав духоту, она вышла из коттеджа на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
Солнце скрылось за рваными облаками. Небо мерцало, словно коптящее пламя. Диана расстроилась, так и не дождавшись солнечного света. Ей захотелось что-то сделать, но что? С пустошей до нее долетела строка из гимна вперемешку с запахом пепла. Нет смысла встречаться с Манном сейчас. Лучше пойти к Бутам и сказать им, что не все верят в бред, который о них рассказывают.
Слабый ветер был единственным движением на пустынной Хай-Стрит. Витрины магазинов и окна коттеджей смотрели на нее пустым взглядом. Она снова испытала чувство возвращения домой, которое возникло у нее в ее первый приезд в Мунвелл. Но теперь ей казалось, что она забыла, зачем она здесь, а может, этого никогда и не знала. Особенно остро на пустынной улице ощущалось отсутствие детей, тишина вместо шумных игр. Неважно, во что их заставляют верить, главное, чтобы они были счастливы, пыталась убедить она себя. Когда они вырастут, все изменится, по крайней мере для некоторых из них. Но Диана сомневалась, что они счастливы, ей не хотелось и думать о том, во что превратилась школа. Она погрузилась в свои мысли, и лишь на городской площади заметила, что за ней следят.
Ее внимание привлек звук – тихий звук разрываемой плоти вперемешку с рычанием. Она не могла понять, где находится его источник, на площади или на пустынных улицах. Над ней высилось здание отеля, упиравшееся в тяжеловесные облака. Она сделала еще шаг и взглянула на переулок вдоль отеля, на который выходила дверь его кухни. Оттуда на нее смотрели три пары глаз.
Сперва Диана увидела глаза и зубы, челюсти разрывали кусок мяса, такой же кровавый и красный, как их свисающие языки. Это всего лишь бродячие псы, взъерошенные немецкие овчарки с глазами, налитыми кровью. Но она видела только их гол