Крейг споткнулся, когда его нога коснулась пола коридора. Его пальцы нащупали угол холодной двери лифтовой шахты. Осталось всего два этажа. Теперь между ними и номером Манна целый этаж, сказал он себе, и это всего лишь отель, несмотря на царившую здесь тьму, отель, в котором пахнет полиролью для металла, средством для чистки ковров и неубранными пепельницами. Ему только кажется, что под этими запахами скрывается зловоние рептилий. Его трясущиеся пальцы нащупали путь от лифта к лестнице.
Ступени скрипели под шагами Веры, но не под его, наверное, потому, что он спускался ближе к стене. Крейг почувствовал, что жена хочет что-то сказать, и сжал ее руку в надежде, что она промолчит. В ушах у него звенело от напряжения, он пытался расслышать какое-либо движение в отеле. Он ускорил шаг, держась за углы шахты лифта, и преодолел последний пролет так быстро, как только мог, не вызвав при этом громкого протеста у Веры. На лестничной площадке Крейг остановился. Теперь между ними и вестибюлем оставалось всего три лестничных пролета. Он протянул руку к металлическим дверям, но вместо них нащупал пустоту.
Из-за паники он совершил непростительную ошибку: отпустил руку Веры. Пошатываясь, он стоял на краю открытой шахты, бешено размахивая руками. В этот момент Вера наткнулась на него, схватила за руку и толкнула ближе к краю. Костяшки его правой руки больно ударились о торец открытой двери, и он оттолкнулся кулаком от стены, отшвырнув себя и Веру назад.
– Все хорошо, – пробормотал он, задыхаясь от боли. – Это лифт, его двери открыты. Давай отойдем от него подальше.
Шахта лифта уходила вниз по меньшей мере на тридцать футов, но все же это была не заброшенная шахта на пустошах, он не возвращался в свой кошмар, не летел вниз. Это точно шахта лифта, он слышал тихий скрип троса. Он решил немного постоять, чтобы перевести дух. Интересно, почему скрипит трос?
Спускаясь вниз, Крейг слышал именно этот звук, а не скрип лестницы под ногами Веры. Возможно, Вера слышала, как хлопнула дверь в шахту лифта. У него мелькнула внезапная ужасающая мысль. Что, если тварь с верхнего этажа открыла дверь в шахту, спустилась по тросу, как паук, а теперь подстерегала его и Веру, ждала, когда они слепо шагнут в объятия ее длинных рук. Из темноты до него донесся запах рептилии, и ему показалось, что темнота застыла вокруг него, и он не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Потом Вера заговорила – так громко, что он испугался за нее.
– Давай не будем здесь стоять. Это может быть слишком опасно.
Одна мысль парализовала его – мысль о том, что ее утащат в темноту, а она так и не узнает, что́ на нее напало, или, что еще хуже, рассмотрит эту тварь во всех самых отвратительных подробностях, – и затем эта же мысль заставила его направиться к лестнице. Он шагнул в зияющую пустоту. Это лестничный короб, понял он, когда нащупал стену. Крейг вслепую бросился вниз, натыкаясь на углы шахты лифта и чуть не падая.
Вера взмолилась, чтобы он спускался медленнее, но ее протесты утихли, когда показался последний лестничный пролет. От стеклянных дверей широкого вестибюля до подножия лестницы был расстелен ковер из лунного света. Вера решила, что теперь они в безопасности, но Крейг чувствовал себя хрупким, словно фарфоровая кукла, даже когда миновал закрытые двери лифта, выходившие в вестибюль. Он изо всех сил пытался убедить себя, что, когда он подглядывал в замочную скважину, глаза его обманули, и поделом, но он чувствовал себя так, словно шок от этого зрелища еще не настиг его. Радостная толпа на площади пела, махала руками, и больше всего Крейга потрясло выражение лиц, которое он видел повсюду. Сотни освещенных луной лиц были благоговейно обращены вверх и безмолвно молили Манна еще раз показаться в окне.
Глава пятидесятая
– Это выманит психов на улицу, мистер Угрюм.
– Они об этом и просили, месье де Прессье.
– Все кроме тех, кто ни во что не верит.
– Тогда их ждет большой сюрприз.
– Особенно того, кто даже в нас не верит.
– Думает, что мы – голоса в его голове.
– Каков нахал! Я – бесполезный Юстас, сегодня выступаю перед вами.
– От нас в любом случае больше проку.
– Единственная оставшаяся у него шутка, да и то не смешная, – это он сам.
– Наверное, думает, пока он будет сидеть дома, весь окружающий мир исчезнет.
– А он этого и не заметит.
– Только если осмелится выглянуть на улицу.
– Он боится.
– Боится, что увидит нас.
Они пели, а теперь начали танцевать. По тому, как их освещенные луной тени прыгали на занавесках, Юстас понял, что они взялись за руки. По крайней мере, теперь ему не нужно было видеть, какие длинные у них руки – достаточно длинные, подумал он, чтобы дотянуться до угла, где он сидел, скорчившись в кресле, как можно дальше от окна. Ему нечего было бояться: они просто хотели подразнить его – они сами ему об этом сказали, если это действительно были их голоса. Если бы он позволил своему разуму отключиться, как ему того хотелось, то поверил бы, что видит тени кустов.
Но в его саду не росли кусты. Он сколько угодно мог убеждать себя, что это тени растений, но потом начинал вспоминать. Сначала погас весь свет. Темнота казалась почти желанной, оправданием бездействия, слишком могучим врагом, чтобы с ним бороться. Он чувствовал себя умиротворенным, ему больше не нужно выдумывать истории обо всем, что с ним приключилось. Крики паники на улицах не имели к нему никакого отношения. Он спокойно сидел в темноте, но тут в комнату проник лунный свет, и когда он подошел к окну задернуть шторы, то увидел три фигуры, спускавшиеся головой вперед по склону вересковой пустоши.
«Три фигуры ползли вниз», – напевал он себе под нос, чтобы стереть воспоминание. Наверное, они передвигались на спине, потому что он видел их лица, белые и невыразительные, как брюхо улитки, за исключением ртов, расплывшихся в ухмылке. Они хотели, чтобы он их увидел и пришел в ужас или был сбит с толку. Как они могли разговаривать, словно обычные люди, если выглядели таким образом? Не следует думать об этом, или они доберутся до него, нарушат его спокойствие. Между мыслительным процессом и спокойствием Юстас предпочел бы второе.
– Боится выглянуть в окно, боится выйти на улицу, боится увидеть нас.
Теперь они размахивали руками, как певцы церковного хора, и Юстасу пришлось закрыть глаза. Он не мог вынести вида даже теней рук, способных дотянуться до него через всю комнату. Голоса уже казались более далекими, отгороженными его собственной темнотой. Пусть они думают, что он не хочет, чтобы мир исчез, но на самом деле Юстас мечтал об этом.
Затем в его голове шевельнулась мысль, хотя он и попытался снова погрузить ее в сон. Что, если они как раз этого и добивались: чтобы он ушел в себя? Тогда от него действительно не будет никакой пользы. Но он и так уже стал таким: бесполезным для всех, особенно для Фиби Уэйнрайт. Хотя и был единственным человеком в Мунвелле, знавшим, что ей нужна помощь.
Возможно, у нее были такие же проблемы: нехватка еды – он съел то немногое, что хранил в доме, а продавцы магазинов вряд ли согласятся его обслуживать, даже если у них еще оставались запасы; осознание бессмысленности своего существования, ведь у них с Фиби больше не было работы, они не могли притворяться, что жизнь идет своим чередом. Но вдруг Юстас понял, что разница между ней и им самим заключалась в том, что она стоила того, чтобы ее спасти. Возможно, именно поэтому его мучители делали все, чтобы он забыл ее и вместе с ней весь окружающий мир.
Ему не хотелось открывать глаза и покидать свою уютную темноту. Плевать, если он умрет от голода. Но нельзя позволить случиться этому с Фиби. Он поерзал на стуле, подавляя желание крикнуть танцующим и поющим теням, чтобы те оставили его в покое, и тут почувствовал собственный запах. Он не мылся уже несколько дней и, похоже, в какой-то момент обмочился. Естественно, от него нестерпимо воняло. Юстас вскочил со стула, чувствуя, как все его тело зудит от отвращения к самому себе, и побежал наверх, в ванную.
Лунный свет наполнял ванну, которая казалась еще белее. Вода, хлеставшая из кранов, была похожа на молоко. Юстас разделся догола и приготовился войти в воду, забыв, что электричества нет и бойлер тоже не работает. Он схватил мыло, взбил ледяную пену и уже натирал себя ею, когда услышал шум за окном ванной.
Юстас решил не выглядывать в окно. Он и так знал, что это за тихий стук: руки тянулись из сада, отбивая такт песне. Он начал им подпевать, сдерживая нервный смех. Он пел так громко, что не заметил, когда они замолчали. Их пальцы скользнули вниз по окну с визгом, похожим на скрежет мокрой резины по стеклу. Может быть, они наконец от него отстанут, с надеждой подумал Юстас.
Он встал над ванной и плеснул на себя ледяной водой; затем энергично вытерся полотенцем и помчался в спальню одеваться. В зеркале на туалетном столике он увидел свой силуэт с растрепанными волосами и наклонился, чтобы поднять расческу. В этот момент что-то ударило в окно.
– Закончились идеи? – пробормотал он. – Это старая шутка, и совсем не смешная. Уходите, мы с вами свяжемся.
Он прошелся по волосам стальной расческой, царапая кожу на голове. На то, чтобы расчесать свалявшиеся колтуны, у него ушло несколько минут. Наконец он причесался, как мог, и выругался, заметив в зеркало какое-то движение в окне за спиной. Юстас положил расческу в карман, развернулся и сразу же закричал.
У лица за окном отсутствовала большая часть носа и один глаз. Он засунул палец, похожий на длинного белого червя, в глазницу. Волосы, похожие на мокрую траву, ниспадали на покрытый трупными пятнами лоб. И все же Юстас узнал отца О’Коннелла.
Крик ярости и ужаса, вырвавшийся у Юстаса, до крови оцарапал его горло. Он бросился к окну, затем выскочил из комнаты, чуть не свалившись с лестницы, почти ослепленный бурей своих эмоций. Он повозился с задвижкой, рывком распахнул входную дверь и, пошатываясь, вышел на дорожку.