Это был костер на поляне. Вокруг него собрались существа, которые ходили на двух ногах. Диана почувствовала скорее жалость, чем узнавание; они не очень-то походили на людей. С высоты они казались крохотными беззащитными животными. Но когда они подняли глаза и увидели, как по лучам лунного света спускается чудовище и тянется к ним всеми своими лапами, ужас, охвативший их, был слишком человеческим.
Диана не могла отвернуться и смотрела, как лунная тварь пожирает своих жертв. Наконец, она поняла, чего так жаждет это чудовище: того, что отличает человека от животного. Диана беспомощно страдала на протяжении столетий, наблюдая за триумфом лунной твари. Тем временем двуногие существа все больше напоминали людей. Девушка наблюдала, как чудовище бродит по земле во время последнего ледникового периода, его раздутое тело освещало ледяные пустыни. Должно быть, именно тогда зародились сказки о великанах – люди видели, как гигантский паук покидает место кормления, его лапы тянутся к небу. А может, именно тогда зародилась и религия, первые жрецы молили Солнце вернуться, спасти народ от голодной Луны, и эта мольба напомнила Диане о силе, которую она ощутила, когда наблюдала за рождением звезд. Но у Луны появились свои посредники, прототипы друидов. Своим красноречием они могли призвать лунного паука принять человеческий облик. От этого воплощения исходил настолько яркий свет, что жрецы не могли смотреть на него. Они приносили ему в жертву людей и считали Луну священной, а взамен получали сверхъестественные способности: во время полнолуния они становились сильнее, отправлялись на охоту и делились своей добычей с чудовищем. Диана хотела крикнуть жрецам Луны, чтобы они не заключали сделку с тьмой от имени всего человечества, но поздно. Шли века, и истинная цель обрядов уже забывалась. Только голод и нечеловеческая сила, которые эти обряды подпитывали, оставались неизменными.
Человечество развивалось. Цивилизации росли. Поклонение Луне приняло другую, более цивилизованную форму. Люди, которые уходили в леса в полнолуние, стали изгоями, их считали сумасшедшими, изолировали от общества и даже предавали смерти. Древняя религия сохранилась в малодоступных местах, вдали от света огней больших городов, там, где лунная тварь искала пропитание. Отсюда возникли легенды об ограх, бродивших по лесной чаще. Затем друиды призвали чудовище в Мунвелл, и римляне попытались уничтожить его, когда оно вселилось в тело жреца-друида. Но потерпели неудачу и лишь разозлили его. Разъяренная тварь веками вынашивала месть всему человечеству.
Кромешная тьма пещеры не усмирила чудовище. Напротив, оно обрело власть над тьмой. Друид призвал слепых существ, обитавших в самых глубоких пещерах. Они объединили тело старика с трупом римского солдата, пожертвовавшего собой, так и не осознав, что ему предстояло накормить ту самую тварь, которую он намеревался уничтожить. Поселившись в этом временном теле, чудовище замедлило процесс его разложения и начало ждать. За столетия его безглазые слуги стали больше похожи на него самого. В верхнем мире все еще поклонялись Луне, и это поклонение придавало силу тому, что затаилось в пещере. Иногда оно находило потомков служителей лунного культа и завладевало их умами, в которых все еще была скрыта память о древних ритуалах, и тогда несчастные сходили с ума или обретали сверхъестественные способности в полнолуние. Если они отправлялись на охоту, чудовище делило с ними добычу и питалось духом так же, как они питались плотью.
Но у твари все еще не хватало сил подняться к лунному свету. Однажды безглазые слуги отнесли его к верхней шахте, но самодельное тело развалилось прежде, чем они проползли больше пары ярдов. Кроме того, чудовище хотело, чтобы его носителем был человек. Быть может, столетия, проведенные в пещере, ничего не значили для этого существа, но Диана остро их ощущала и молилась, чтобы оно просидело во тьме еще столько же. Но в глубине пещеры появился свет, спускающийся по верхней шахте. Боже, помоги всем нам, подумала Диана. Ожидание закончилось. В пещеру спустился Манн.
Он коснулся дна и пошел по проходу, разматывая веревку. Его лицо под шлемом выглядело напряженным и решительным, кожа на скулах казалась почти прозрачной. Диана не могла не восхищаться им в эту минуту, но прежде всего испытывала за него страх. Луч фонаря на каске высветил тварь, затаившуюся в темноте, и лицо Манна наполнилось отвращением и ужасом.
Больше всего его потрясло то, насколько маленькой оказалась эта тварь. Гротескное тело за столетия почти полностью иссохло. Возможно, он не почувствовал опасности от такого крохотного существа и приблизился к нему, а Диана безмолвно умоляла его спасаться, пока не поздно. Тварь собралась с силами, и, как только Манн оказался в пределах досягаемости, прыгнула на него – прыжок, к которому она готовилась веками. Разлагающиеся конечности сомкнулись вокруг тела проповедника, и безгубый рот прижался к его рту, оборвав крик.
Отвращение парализовало его. Диана могла только наблюдать, как распадающиеся конечности схватили его за одежду, как бледное деформированное тело начало сливаться с туловищем проповедника. Его лицо было захвачено последним, его черты вокруг глаз, наполненных абсолютным ужасом, раздулись от проникшего под кожу яда и наконец трансформировались в улыбающуюся гротескную копию лица Манна.
Существо, ранее бывшее Годвином Манном, отбросило в сторону каску с фонарем и двинулось к верхней шахте, навстречу своей добыче. Диана испытала облегчение, оставшись в темноте. Вокруг нее безглазые существа ждали призыва. Все, что происходило в Мунвелле после того, как существо с лицом Манна выбралось из пещеры, было лишь жестокой игрой. Тварь упивалась вновь обретенными силами, испытывая их пределы. Скоро ей надоест, что ей поклоняются по ошибке, скоро она отомстит. Тьма сомкнулась вокруг Дианы, когда она осознала, насколько жестокой будет месть чудовища, насколько обильным будет его пиршество. Девушка поняла, что оно планирует сотворить с миром.
Глава пятьдесят третья
Что-то упало на ногу Фиби Уэйнрайт и привело ее в чувство. Она лежала в холодном полутемном помещении, перевалившись через твердый выступ. Ее руки свисали с него, груди болели от соприкосновения с поверхностью, раздутый живот тянул ее вниз. Она с трудом выпрямилась и повернулась, чтобы взглянуть на упавший предмет. Это оказался сборник гимнов. Все это время Фиби стояла на коленях, прислонившись к спинке скамьи впереди. Она была в церкви и ждала смерти.
Женщина с трудом подняла свое неуклюжее тело, ее запястья задрожали, когда она ухватилась за спинку скамьи и опустилась на жесткое сиденье. Если это смерть, то она не так уж и страшна, да и с чего бы? Фиби верила, что умереть естественной смертью – все равно что переступить порог, который можно и не заметить. Даже ее раздутый живот перестал ее беспокоить с тех пор, как она поняла, что он, скорее всего, распух от голода. Изголодавшееся тело скоро отпустит ее, и она снова увидит Лайонела, а не только его фотографию, стоявшую на столике у кровати. Она узнает тайну, которую он обещал рассказать ей, когда вернется домой в тот день, в который он так и не вернулся. «Подожди немного и все узнаешь, любовь моя», – сказал муж, целуя ее в обе щеки и в губы, и она весь день ждала, чтобы узнать, из-за чего так ярко блестели его глаза. Но вместо Лайонела пришел полицейский с чопорным лицом. У него было настолько нетипичное для него печальное выражение, что Фиби все поняла без слов. Теперь с грустью, с пустотой внутри нее наконец почти покончено. Она пришла в церковь, чтобы по-своему примириться с Богом, и ей это удалось.
Почему же тогда ей казалось, что у нее осталось незавершенное дело? Конечно, ей следовало сказать Юстасу Гифту, что она прощает его за все, что он наговорил о ней на проповеди, поскольку это больше не имело для нее значения. Жаль, что он не признался ей в своих чувствах, а решил подавлять их, пока они не вырвались из него в такой извращенной форме. Фиби смахнула слезу: Юстас всегда ей нравился – она могла бы сказать ему об этом, если бы он дал ей шанс. Она надеялась, что он найдет кого-нибудь, с кем будет счастлив.
Что же тогда ее беспокоит? По нервам пробежало смутное воспоминание, наверное, это был сон. Вскоре после того, как она узнала об исповеди Юстаса, ей приснилось, что они занимаются любовью, потом его лицо превратилось в лицо Лайонела, а затем и вовсе исчезло, осталась улыбающаяся пустота, из которой выглядывали крошечные радостные глазки. Она проснулась, лежа обнаженной на своей кровати, лунный свет освещал ее и струился между бедер. «Это просто сон», – снова сказала она себе. Но ее беспокоило то, что Юстаса заставили признаться в своих чувствах.
Это сделал Годвин Манн, Манн и та истерия, которую он спровоцировал в Мунвелле. Тело Фиби напряглось, руки, упиравшиеся в скамью, сжались в кулаки. Влияние Манна на горожан привело к тому, что она потеряла ребенка, первого за десять лет, первого за всю ее карьеру, который умер из-за того, что родители отказались от ее услуг. Вот оно, ее незавершенное дело. Она хотела, чтобы Манн признал свою вину в смерти ребенка.
Лунный свет пробирался по скамьям к алтарю, оставляя за собой слабые искаженные очертания витражей. Чувствовал ли Манн какую-либо ответственность за причиненное им горе? Без сомнения, он говорил себе, что такова воля Божья. Эта мысль привела ее в ярость, заставила ее тело болеть от страстного желания встретиться с ним лицом к лицу. Она не успокоится, пока не сделает этого.
Она с трудом поднялась на ноги и задумчиво оглядела церковь. Здесь нет ничего такого, что могло бы вызвать у нее тоску. Фигуры на узких оконных витражах выглядели неестественно худыми и безликими. В лунном свете казалось, что у одной группы единое тело. Ивы отбрасывали тени на витражи, заставляя фигуры гротескно танцевать. Церковь казалась холодной, пыльной и заброшенной не только из-за лунного света. Манн тоже приложил к этому руку, заявив, что отец О’Коннелл был неправильным священником. Фиби чувствовала, что Манн каким-то образом виноват в его смерти.