асов[368]. Голощёкин назвал «групповщину» одной из главных болезней казахского партийного руководства: «В чём выражается групповщина? В том, что во многих местах имеется руководство не комитета, а «вождя» в кавычках… В жизнь проводится не то, что постановляет ЦК или крайком, а то, что в личном письме пишет какой-нибудь «вождь»»[369]. Важную роль в создании этих группировок сыграло, по мнению Голощёкина, национальное размежевание 1924 года, в результате которого казахские территории бывшей Туркестанской АССР, база поддержки Ходжанова, оказались объединены со степным регионом. Он заключал, что Ходжанов и Садвакасов, склонные к «правому уклону» «буржуазные националисты», сошлись друг с другом в ожесточённой схватке за власть[370].
В декабре 1925 года, на Пятой краевой партконференции, Голощёкин обвинил ряд высокопоставленных казахских деятелей в создании блока, который окрестил «августовским». По его словам, этот блок противостоял ему как руководителю республики и стремился помешать каждому его шагу[371]. Голощёкин прибег к серьёзнейшим перестановкам, изгнав из аппарата двух влиятельнейших казахских деятелей — Ходжанова и Мендешева, которые были переведены на работу в Москву. Он привлёк в республику нескольких партийных деятелей из РСФСР, в том числе Николая Ежова, который занял место Ходжанова, став вторым секретарём партии в республике. Включение Ежова в правящий круг Казахстана добавило руководству революционного опыта: подобно Голощёкину, Ежов вступил в партию до 1917 года и прежде работал партийным секретарём Семипалатинской губернии, расположенной на севере Казахстана. Несмотря на то что пребывание Ежова в Кзыл-Орде было недолгим — в феврале 1926 года этот деятель переехал в Москву, — он помог Голощёкину привести республику под более прочный контроль со стороны центра[372]. В последующие годы Ежову предстояло занять важнейшее место в советской иерархии — именно он возглавил НКВД на пике сталинского террора (1936–1938 годы).
Хотя споры по поводу курса, которым двигалась республика, не прекратились — в частности, на состоявшемся в ноябре 1926 года в Москве совещании национальных работников, членов ВЦИК и ЦИК СССР, Ходжанов и председатель ЦИК республики Жалау Мынбаев (Жалау Мыңбаев) раскритиковали медленные темпы коренизации и индустриализации в Казахстане, — Голощёкин смог провести на пленуме крайкома резолюцию, осуждавшую действия Ходжанова и Мынбаева[373]. В декабре 1926 года Голощёкин написал в ЦК — Сталину, Молотову и Станиславу Косиору — о процессе введения в партию казахских кадров. Он отметил, что более двадцати казахов выступили на пленуме с осуждением Ходжанова, Садвакасова и Мынбаева. По словам Голощёкина, эти речи отражали не междоусобную борьбу группировок, а «рост казахского актива, его стремление уйти от группировок, приближение и ассимилирование в партии»[374].
Михаил Ряднин, личный секретарь Голощёкина, вспоминал, что его начальник весьма ответственно относился к своим обязанностям в Казахстане: «Голощёкин был требовательным, достаточно суровым и резким»[375]. По словам Ряднина, он легко выходил из себя и мог во время встречи перейти на крик. Голощёкин работал подолгу и интенсивно и ждал того же от своих подчинённых. Ряднин вспоминал, что порой, возвращаясь домой с работы, он слышал телефонный звонок: «Это значило: у Ф.И. Голощёкина родилась какая-то мысль, а мне последует новое поручение»[376]. Иногда Голощёкин смягчался и позволял Ряднину пойти в кино с женой или отдохнуть в санатории. Но даже в этом случае первый секретарь ЦК Компартии Казахстана мог забыть свои обещания — и жена Ряднина оставалась одна в кинотеатре, в то время как её муж покорно возвращался на работу[377].
Однако, если Голощёкин мог быть требователен, нет никаких указаний на то, что он испытывал какую-либо неприязнь к казахам, как то утверждают некоторые казахстанские учёные[378]. Голощёкин стремился изолировать тех казахских деятелей, которые, по его мнению, ставили под вопрос его власть, — Ходжанова, Мендешева и, в конечном счёте, Мынбаева и Садвакасова, но одновременно старался наладить тесный контакт с теми казахами, которые могли помочь ему укрепить власть партии, — с Уразом Исаевым (Ораз Исаев), с 1929 по 1938 год занимавшим пост председателя республиканского Совнаркома, и Измуханом Курамысовым, вторым партийным секретарём республики в 1929–1931 годах. Сам Голощёкин, выступая на Пятой краевой партконференции, отмечал как опасность чрезмерного сближения с казахской интеллигенцией, так и опасность её игнорирования: «Огульное отрицательное отношение к казинтеллигенции неверно, нужно её привлечь к деловой работе… но это не исключает борьбы с буржуазно-националистической идеологией»[379].
Хотя Садвакасов оставался членом партии, кампания по конфискации байских хозяйств привела к обострению его конфликта с Голощёкиным и другими казахстанскими партийцами. На Шестой краевой партконференции, прошедшей в Кзыл-Орде в ноябре 1927 года, Голощёкин поднял вопрос об экспроприации казахских богачей. После речи Голощёкина, продолжавшейся более семи часов, на трибуну вышел Садвакасов, бывший на два десятилетия моложе Голощёкина. Он заявил: «Я лично не согласен с подобными мнениями товарища Голощёкина». Садвакасов выступил против утверждения, что общественные отношения в ауле остались прежними после революции 1917 года. По его словам, Голощёкин несправедливо выбрал для экспроприации именно казахский аул: «Короче говоря, наша классовая политика в аулах и сёлах должна быть одинаковой. Неправильно в казахских аулах проводить одну, в русских сёлах другую политику. Надо оседлать не только казахских баев, но и русских кулаков»[380]. В январе 1928 года, сразу после Шестой краевой партконференции, Садвакасов опубликовал в главном партийном журнале «Большевик» широко разошедшуюся статью «О национальностях и националах», открыто критикуя Голощёкина и перечисляя ошибки партии в национальном вопросе в Казахстане. По мнению Садвакасова, медленный темп коренизации объяснялся не пресловутой отсталостью восточных республик СССР, а сопротивлением внутри самого́ партийного аппарата[381].
Совершенно иного взгляда на конфискацию придерживались другие казахские деятели, например Ураз Джандосов. Уроженец Алма-Атинской области, Джандосов был одним из немногих казахов Старшего жуза, вступивших в партию на раннем этапе. Он был противником Алаш-Орды и уже в 1918 году стал членом партии. После учёбы в Сельскохозяйственной академии в Москве Джандосов легко входил как в русские, так и в казахские круги. Он идеально владел как русским, так и казахским языком и был знаменит своими ораторскими способностями. Джандосов был женат на неказашке, Фатиме Сутюшевой (в замужестве Джандосовой), татарке из Ташкента[382]. В статье 1928 года «Новый этап в разрешении национального вопроса» в «Советской степи», важнейшей русскоязычной газете республики, Джандосов написал, что в вопросе о национальном неравенстве достигнут серьёзный прорыв и казахов уже нельзя считать «угнетённой» нацией. Теперь, заключал он, казахам следует обратить внимание на более важный вопрос национального преобразования — на «борьбу за своё освобождение от социального гнёта». Экономическое могущество бая столь велико, писал Джандосов, что аульная беднота находится в полурабском положении, сохраняющем «патриархально-клановые» связи. Он призвал принять меры, чтобы покончить с этими «полуфеодальными отношениями»[383].
По окончании Шестой краевой партконференции в ноябре 1927 года Голощёкин преодолел возражения Садвакасова и нескольких других казахских партийных деятелей и провёл резолюцию о кампании по конфискации имущества у казахских богачей. В мае 1928 года президиум партийного комитета республики принял резолюцию, критиковавшую Садвакасова, Ходжанова и Мынбаева за сопротивление конфискации, за «неправильное понимание и механическое проведение коренизации» и за то, что они позволили верхушке аула влиять на партию и Советы[384]. Партийные авторы связали рассуждения Садвакасова с теориями Байтурсынова, которого критиковали за заявления, что в казахском ауле уже существует нечто вроде коммунизма[385].
В результате серии чисток, прошедших в 1928, а затем в 1930 году, большое число высокопоставленных казахских деятелей, многие из которых прежде были членами Алаш-Орды, оказались сняты со своих постов. Хотя казахи не являлись исключительной целью этих чисток, они пострадали от них несоразмерно больше, в особенности поскольку число высокопоставленных деятелей-казахов и так было невелико[386]. В атмосфере всеобщей подозрительности изменились критерии подбора кадров из казахов. Ряднин, личный секретарь Голощёкина, вспоминал, что Ельтай Ерназаров (Елтай Ерназаров), казах из Сырдарьинской области, сменивший Мынбаева на посту председателя ЦИК республики, получил свой пост не по причине каких-либо талантов, а лишь потому, что не принадлежал ни к какой группировке: «Его достоинство было в том, что он не состоял ни в одной группировке, никого из группировщиков не поддерживал. А это было тогда немалой редкостью среди казахских работников»