[523]. В Аксуйском районе, как обнаружил окружной чиновник, местные кадры принимали решения совершенно произвольно: «Болтаются, ездят из аула в аул, мне кажется, занимаются вообще нечистым делом (едят ворованное мясо, помогают прирезать)». Не лучше вели себя и районные активисты: «На словах за колхоз, на деле его разлагают. Никто из 150 бельсенды [«активист» по-казахски] никакой не несёт работы»[524]. В Каркаралинском районе представитель государственной инспекционной комиссии отметил: «Рядовой колхозник, вступая в колхоз, отдаёт всё, и за ним остаётся только право безотказно работать и голодать». Колхозные активисты распределяли скот и зерно бесконтрольно, и любой из них мог избить или застрелить колхозника, просто «если тот чем-либо оказался ему не по душе». В одном ауле колхозные активисты вышвырнули из колхоза десятки людей. Эти люди, полуодетые, босые (активисты забрали их обувь), оставшиеся без пристанища в разгар зимы, потеряли пальцы ног из-за мороза[525]. Особенно тяжело переносили коллективизацию старики. Мухамет Шаяхметов, переживший голод, вспоминал, как активисты подняли его больную бабушку с кровати, забрав её матрас, одеяла и шаль. Через два дня бабушка, глубоко потрясённая тем, что произошло, скончалась[526].
Очень часто уполномоченные обнаруживали, что в кочевом районе, который им поручено коллективизировать, вообще нет партийного руководства. Эта проблема вставала особенно остро на уровне аулов, и некоторые уполномоченные сами создавали импровизированное партийное руководство: «В худшем случае [уполномоченный] сам собирает несколько человек, называя их «активистами», и на заседании этих активистов составляют план действий»[527]. В других случаях партийное руководство существовало, но не слишком соответствовало «государству рабочих». В пятнадцатом ауле Илийского района, как сообщал глава ЦИК республики Ельтай Ерназаров, жену муллы приняли в партию и сделали председателем колхоза. В аулах, отмечал Ерназаров, не работают советскими методами, «господствует административный произвол председателей аулсоветов». Каждый, кто осмелится пожаловаться на руководство, привлекается к ответственности. «Партийная ячейка существует формально, — заключал Ерназаров, — фактически никакой работы не ведёт»[528].
Когда появились новые казахские колхозы, некоторые из них сильно отличались от того, что представляло себе московское начальство. Власти призывали к созданию «интернациональных» или многонациональных колхозов, утверждая, что новые поселенцы из Европейской России смогут помочь казахам приспособиться к оседлой жизни, а те научат поселенцев местному языку и обычаям. Призывали, кроме того, к созданию колхозов, состоящих из представителей нескольких разных родов: это позволит уменьшить значимость родства в жизни казахов[529]. Но активисты игнорировали подобные указания. В некоторых случаях создавались колхозы, основанные на родственных связях, вне зависимости от того, один ли род жил в районе[530]. В этих так называемых родовых колхозах члены колхоза захватывали государственные ресурсы, в том числе машины и прочее сельскохозяйственное оборудование, в свою собственность, вместо того чтобы использовать их для производства зерна и других товаров на благо государства[531]. Таким образом, некоторые казахские колхозы способствовали укреплению тех самых черт казахской культуры, которые Москва мечтала уничтожить[532].
Партия превозносила колхоз как место совместного труда и общения. Но в Казахстане далеко не все колхозы соответствовали таким ожиданиям. Некоторые состояли из 10–20 хозяйств, каждое из которых обитало в юрте. Эти хозяйства могли отстоять друг от друга на 2–3 километра, и общий радиус некоторых казахских колхозов приближался к 90 километрам. В отдельных случаях коллективизация не влекла за собой оседания на землю. В так называемых кочевых колхозах казахи продолжали вести кочевой образ жизни, пусть и в форме колхоза. В Сары-Суйском районе «районный центр с его партийно-советскими организациями кочует вместе с населением, как летом, так и зимой, помещаясь в кибитках»[533]. Члены Союза колхозов республики уговаривали партию возобновить усилия по созданию смешанных, а не родовых колхозов и возмущались лжеколхозами[534].
Но самым главным последствием первой волны коллективизации стало обеднение казахов. Они утратили не только стада, которые им пришлось доставить в колхоз, но и тех животных, которых им пришлось продать, чтобы выполнить тяжелейшие требования по хлебозаготовкам. Хотя природные условия в большинстве кочевых районов были неблагоприятны для выращивания зерновых, этим районам и находившимся в них колхозам были спущены фантастические планы посевов. В Кармакчинском районе «не имелось ни инвентаря, ни воды, ни приспособленных земель», однако в нём было намечено засеять 9 тысяч гектаров[535]. В Балхашском районе, кочевом, где не было оседлого земледелия, руководство приняло план в 10 тысяч пудов зерна и 15 тысяч пудов семян. Казахи, не имея никаких средств к выращиванию этого зерна, были вынуждены покупать его. Ерназаров писал: «Барана меняли за 15 ф[унтов] хлеба, корову за 1½ п[уда], кобылу за 2 п., верблюда за 3 п., хорошего коня за 4 п. Таким образом, казахский животновод в районе вынужден был менять последнюю корову на хлеб, чтобы выполнить распоряжение местных органов»[536]. Район перевыполнил планы хлебозаготовок, но страшной ценой — за счёт уничтожения стад, принадлежавших казахам.
Не весь скот был реквизирован либо продан: некоторые казахи пересекли границы районов или округов, спасая свои стада от хватки государства. Зейтин Акишев (Зейтiн Ақышев), переживший голод в Баянауле в Павлодарском округе, вспоминал, что отец уговаривал семью перерезать весь скот, будучи уверен, что лучше «съесть его самим, чем отдать собакам». Некогда богатая семья сохранила лишь одну серую кобылу, скрыв её в горах из-за опасений дальнейших репрессий[537]. Уничтожение скота было не только способом избежать государственной конфискации, но и средством выживания. Прежде многие казахи покупали зерно у русских и украинских крестьян, живших на севере республики. Коллективизация разорвала эти связи, лишив казахов важнейшей части их питания. Теперь, оставшись без хлеба, казахи могли рассчитывать только на мясо — а значит, на свои стада, таявшие на глазах. Семья Акишева в конечном счёте зарезала свою кобылу, последнее своё животное, чтобы пережить зиму. Угроза голода и воровства встала в полный рост — и отец Акишева охранял мясо кобылы, стоя возле него с топором[538].
Даже когда скот достигал колхоза, численность стад стремительно сокращалась. Для кочевников мобильность была стратегией, средством найти для своих стад достаточное количество травы и воды. Во время суровых степных зим они подыскивали для своих животных укрытые пастбища. На 1928 год численность казахских стад составила 37.5 миллиона голов — больше, чем в любой другой республике СССР, и включение всей этой массы скота в колхозную систему было огромным по размаху начинанием, требовавшим строительства зимних стойл, заготовки воды и фуража (что представляло особую трудность в засушливых районах Казахстана, где было мало источников воды и мало земли, пригодной для выращивания сена или иного фуража), а также прививания животных (непривычных к жизни в тесном контакте друг с другом) от различных болезней[539].
Ряд партийных экспертов, указывая на снижение численности стад во время засухи или джута, заявляли, что кочевое скотоводство — в высшей степени ненадёжный способ производства. Но партия не смогла разработать действенную альтернативную систему в климатических условиях Степи. В совхозе «Овцевод» в Кзыл-Ординском районе всего за месяц пало 3852 головы скота, в том числе 560 овец, насмерть замёрзших в одну особенно холодную ночь, и 176 овец, ставших жертвами оспы. В Самарском районе совхоз не смог отчитаться по поводу отсутствия 9 тысяч коров. Массовый падёж скота происходил из-за нехватки зимних стойл и из-за отсутствия фуража для остающихся животных[540]. Активисты, опасаясь эпидемий и не будучи способны прокормить конфискованный скот, начали массовый его забой. Этот забой нередко происходил в отдалении от железнодорожных линий. В отсутствие транспортных средств или хранилищ для мяса трупы животных гнили под открытым небом, превращаясь в рассадники болезней[541]. В 1930 году началось стремительное снижение численности скота. В 1931 году в результате расследования, проведённого секретарём ВЦИК Алексеем Киселёвым, обнаружилось, что потери скота за два года составили более 70% (см. таблицу 4.1).
| Таблица 4.1. Численность скота в Казахстане, 1929–1931 годы (в тысячах голов) | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| ГОД | ЛОШАДИ | КОРОВЫ | ВЕРБЛЮДЫ | КОЗЫ И ОВЦЫ | СВИНЬИ | ВСЕГО |
| 1929 | 4192 |