Ответ Голощёкина показывает, до какой степени проблемным стал вопрос контроля над республиканской границей. Голощёкин подверг критике Эйхе за неспособность контролировать границы Западной Сибири, утверждая, что каждый день оттуда в Казахстан прибывает по тысяче человек, в основном «кулаки» и «батраки». Он неохотно согласился, что Казахстан должен принять назад тех, кого вышлют из Западной Сибири, но неоднократно повторил, что республика переживает величайшие трудности и потому не может принять больше ни одного человека[767]. Позже в этом же месяце по распоряжению крайкома был создан комитет, во главе которого встал Ураз Исаев, председатель Казсовнаркома. В задачи комитета входило следить за возвращением в Казахстан бедняцких и середняцких хозяйств и посылать этих людей на фабрики и строительные площадки республики[768]. Границы Казахстана с другими советскими республиками начали патрулировать подразделения лёгкой кавалерии — с целью воспрепятствовать дальнейшему движению населения[769].
К 1932 году положение с болезнями стало критическим. Крайком сообщил, что в трёх северных областях (Восточно-Казахстанской, Карагандинской и Актюбинской) наблюдается эпидемия тифа, а в одной из них (Актюбинской) — ещё и эпидемия чёрной оспы. Крайком предупреждал, что к началу осени в этих областях могут начаться «массовые заболевания населения города и деревни»[770]. Особенное беспокойство крайком испытывал в отношении промышленных районов, например Карагандинского угольного бассейна, где существовала опасность встреч беженцев с рабочими[771]. Было принято решение, что откочевщики, представляющие собой двойную опасность: как носители болезней и как «социально вредные элементы», должны будут проходить фильтрационные пункты, прежде чем их допустят на промышленные объекты, в точности как «спецпереселенцы», то есть высланные из родных мест крестьяне[772]. В этих фильтрационных пунктах врачи должны были проводить полный медицинский осмотр откочевщиков (включающий мытьё, выведение вшей и прививки от оспы), а чиновники — собеседование, целью которого было убедиться, что на промышленные объекты будут отправлены беженцы только надлежащего социального происхождения[773]. Все откочевщики должны были проходить карантин в изоляторах. Таким образом, обсуждение откочевщиков приобрело откровенно медицинский характер, и на них стали смотреть с ещё бо́льшим подозрением[774].
Проверка откочевщиков была организована плохо. Никто, казалось, не имел представления, сколько беженцев вернулось в республику. В Карагандинской области уполномоченный писал: «О количестве возвратившихся хозяйств фигурируют несколько цифр (7000, 6000, 9000) — все они неточны, иногда выдуманы»[775]. В апреле 1932 года, в рамках серии небольших продовольственных займов Казахстану и другим регионам Советского Союза, Политбюро выделило миллион пудов (16 тысяч тонн) еды «возвращающимся из других районов казахским хозяйствам»[776]. Но мало что из этой еды дошло до голодающих беженцев. Заведующий облздравом Восточно-Казахстанской области обнаружил, что ежедневная норма равняется 300 граммам хлеба, хотя правительство разрешило выдавать по 600 граммов. Более того, он обнаружил, что «карточек, учёта нет. Всё делается на глазок. Слабые, которые не в состоянии получить сами, остаются без продуктов, сильные, в том числе семипалатинские воры и спекулянты, получают по несколько порций и продают на базаре»[777]. В фильтрационных пунктах не было крыши над головой, и многие беженцы продолжали жить под открытым небом. Смертность была ужасающей: в Семипалатинске из 11 тысяч беженцев умерло 4107 человек[778].
Устройство беженцев на промышленные объекты и в колхозы тоже проходило с трудом. Многие из этих людей так ослабели от голода и болезни, что не могли работать. В Семипалатинске завод принял на работу 400 откочевщиков, но через три дня половину из них уволили, а другой половине так и не выдали продовольственных пайков[779]. Большинство беженцев составляли обездоленные кочевники, не говорившие по-русски и не имевшие навыков, полезных для работы на заводе или в колхозе. В Актюбинской области, как сообщалось, руководство одного завода заявило: «Откочевщики не способны работать, они лодыри». В других случаях директора заводов отказывались принимать откочевщиков, требуя: «Дайте нам рабочих из русских»[780]. Стремление брать на работу не беженцев-казахов, а спецпереселенцев было столь распространено среди фабричных администраторов, что крайком даже рассматривал вопрос о запрещении трудоустраивать спецпереселенцев — по причине «значительного количества безработных казахов»[781]. Изгнанные с заводов и из колхозов, беженцы нередко возвращались в соседние республики — чиновники назвали этот феномен «обратной перекочёвкой». Другие, прослышав, что в том или ином районе республики оказывается помощь беженцам, стремились туда, и крайком призывал районное руководство к более интенсивной борьбе с подобным бегством, которое, по мнению крайкома, было «спровоцировано байством»[782].
Экономическое положение республики продолжало ухудшаться, и попытки остановить бегство населения терпели крах. В секретной резолюции от июня 1932 года крайком признал, что в республике имеет место массовый голод[783]. В июле того же года доклад республиканского Наркомата земледелия констатировал, что Казахстан «целиком потерял» своё значение основной животноводческой (мясосырьевой) базы Союза. То небольшое количество скота, которое всё ещё оставалось в руках кочевников, не могло, согласно докладу, обеспечить «минимальных нужд населения даже в молоке». В докладе заключалось: кочевое население республики «находится сейчас в острокритическом состоянии, требующем самых срочных практических мероприятий»[784].
Сложно объяснить, почему Москва не вмешалась на этом этапе. Сталин и другие члены ЦК были не слишком озабочены нуждами голодающих казахов, но стремительное падение численности скота в республике, в 1932 году очевидное для любого члена ЦК, напрямую угрожало экономическим интересам Советского Союза. Казахстан был главным поставщиком мяса в Москву и Ленинград. В силу нехватки тракторов и автомобилей животные были жизненно необходимы: они вспахивали пшеничные поля Казахстана и перевозили руководителей из одного конца огромной республики в другой. Частичную ответственность за отсутствие своевременной реакции следует возложить на Сталина, который, будучи до крайности озабочен хлебозаготовками, по всей видимости, не уделял особого внимания вопросам скотоводства[785]. Другой причиной медленной реакции московских руководителей можно считать устойчивость мифа об огромных стадах скота в распоряжении кочевников. Голощёкин жаловался в письме Сталину и Центральному Комитету: «Некоторые из работников аппаратов в центре мыслят Казахстан по старинке. Мыслят кочевые и полукочевые районы с неисчислимым количеством скота и этим порождают ряд отрицательных явлений»[786]. Сталин и другие члены ЦК продолжали верить, что Казахстан — страна невероятных богатств. Поэтому политика в отношении скота не подверглась существенным изменениям, и численность стад продолжала снижаться.
Выживание
К 1932 году повсюду в Казахстане царил голод. Беды было не избежать нигде — ни в сельской местности, ни на заводе, ни даже в столице, Алма-Ате, где трупы лежали прямо на улицах. Хотя хуже всего пришлось казахскому аулу, в 1932 году практически любой человек в республике — русский колхозник, местный партийный руководитель, заводской рабочий — был голодным. Чтобы выжить, требовались изобретательность, везение, а порой и жестокость. Наблюдая за поведением людей во время голода, русско-американский социолог Питирим Сорокин, знакомый с голодом Гражданской войны в России, обнаружил, что чувство голода может оказаться сильнее самых могущественных запретов, вынуждая некоторых даже к совершению «в высшей степени антиобщественного акта каннибализма»[787]. Голод в Казахстане не был исключением: он тоже вёл к росту преступности и разрыву общественных связей.
Те, кто пережил голод, вспоминали, как вся жизнь оказалась подчинена задаче поиска еды. В своих мемуарах Мухамет Шаяхметов рассказывал, что старые друзья семьи не пускали его к себе, отказываясь даже предоставить ночлег: «Каждого занимало теперь только одно: как найти еды на завтрашний день — или на сегодняшний день, или немедленно, чтобы заглушить приступ голода. Даже самые добросердечные люди и ближайшие друзья и родственники уже не могли помочь друг другу»[788]. В посёлке Бурло-Тюбе шайка голодных людей воровала и грабила. Уполномоченный писал: «Члены этой шайки не останавливаются перед тем, чтобы убить откочевщика за его хлеб. Один из этой шайки при нас одним ударом свалил одного откочевщика на землю, и тот лежал долго без памяти»