ации смог достичь далеко не всех своих целей. Коллективизация привела к экономической и гуманитарной катастрофе во всех уголках Советского Союза, но нигде её последствия не были столь разрушительны, как в Казахстане. Из-за голода республика потеряла около полутора миллионов человек — четверть своего населения — и её заводы и колхозы столкнулись с серьёзной нехваткой рабочей силы. Казахстан, прежде игравший роль главной базы скотоводства в Советском Союзе, потерял за время голода 90% своих стад[872]. Поголовье овец и крупного рогатого скота достигло докризисного уровня лишь в 1960-е годы[873], а численность верблюдов так и не восстановилась. В 1933 году, после того как объявили о завершении первой пятилетки, в республике не было самых базовых объектов инфраструктуры: отсутствовала прямая телеграфная связь между Москвой и Алма-Атой, как и между Алма-Атой и многими областными центрами[874]. В самой Алма-Ате не было электричества и приходилось пользоваться керосиновыми лампами[875]. Но некоторых целей правительство вполне достигло. Кочевое скотоводство перестало существовать как экономическая система. Коллективизация многократно повысила уровень интеграции казахов в партийно-государственные учреждения. Стержневым элементом казахской идентичности стала национальность. Однако то, как проходила трансформация Казахстана в эти годы, должно заставить нас посмотреть другими глазами на тот самый «скачок» в государственном развитии Советского Союза и наращивании его мобилизационного потенциала, благодаря которому ещё недавно в основном аграрная страна превратилась в державу, победившую нацистскую Германию, и начала соперничать с Соединёнными Штатами за власть над миром[876]. Скачок этот был очень неровным, и в Казахстане многое выглядело иначе, чем в некоторых западных частях СССР.
Показателем проблем, с которыми советская власть столкнулась в попытках трансформировать засушливую казахскую степь, стало то, что в октябре 1932 года ведущие московские руководители задались вопросом, не являются ли сезонные миграции наилучшим способом выпаса казахских стад. Эти мысли решительно шли вразрез с прежним подходом, предполагавшим создание громадных и неподвижных совхозов. В письме к Сталину Рыскулов выражал сомнение, правильно ли было сосредотачиваться на поиске корма для находящегося в стойле скота, когда республика располагает «огромными естественными пастбищными богатствами» для пропитания животных. Если бы партия обратила внимание на «климатические и природные особенности в Казахстане», говорил Рыскулов, эти пастбища позволили бы увеличить количество скота в республике. Он приводил в пример сезонные изменения на юге Казахстана: в зимние месяцы скот прекрасно чувствует себя в низинах, но летом эти же самые пастбища становятся непереносимо жаркими. Трава, которой питаются животные, не выдерживает жары, а сами животные страдают от укусов насекомых. Рыскулов отмечал, что если перегонять скот на горные пастбища летом, а затем, в зимние месяцы, возвращаться с ним в низины, это позволит эффективно использовать особенности климата республики[877].
После голода действительно стали прибегать к сезонным миграциям как к средству выпаса скота. В годы Второй мировой войны московское руководство эвакуировало значительное количество скота из прифронтовой полосы в степь, и колхозники пасли этих животных, используя старинные казахские маршруты миграций[878]. В 1950-е годы в некоторых частях республики партия взяла на вооружение «отгонное хозяйство», что позволило увеличить стада. Отказавшись от прежнего упора на строительство постоянного жилья «европейского типа», партия теперь восхваляла юрты как лучший вид жилища, самый подходящий для некоторых областей Степи[879]. Пастухи по-прежнему осуществляли сезонные миграции верхом, но теперь власть оказывала им техническую поддержку, предоставляя трактора для перевозки более тяжёлых грузов, а также грузовики, снабжавшие пищей отдалённые регионы. Чтобы наилучшим образом задействовать ландшафт, пастухи иногда пересекали границы, используя пастбища в Киргизии или Узбекистане[880].
Но всё это не было возрождением кочевого скотоводства. Речь шла скорее об окончательной его профанации. Практики кочевой жизни получили новые, идеологически выдержанные имена: руководители сезонных миграций, прежде аксакалы, звались теперь «специалистами», а кочевые лагеря, прежде аулы, стали «бригадами»[881]. Число казахов, задействованных в сезонных миграциях, тоже было невелико — видимо, не более 100 тысяч человек[882]. Большинство казахов, переживших голод, обнаружили, что их прежний образ жизни полностью уничтожен. Тёкен Бекмагамбетов (Төкен Бекмағамбетов), покинувший родной аул и ставший свидетелем смерти отца и бабушки от голода, вернулся домой и обнаружил, что его аул пуст. Берега реки были усеяны человеческими костями, а покинутые юрты начали гнить[883]. Сельская местность лежала в руинах, и некоторые казахи бежали в город, тем самым способствуя быстрому росту урбанизации в республике[884].
Особенно страшный удар пришёлся на Центральный Казахстан, включавший в себя Голодную степь. В декабре 1933 года Мирзоян писал Сталину: «Когда-то Центральный Казахстан был основным местом казахского скотоводства, но теперь этот район, в силу малочисленности населения и отсутствия скота, пришёл в упадок и [его ресурсы] не используются»[885]. Хотя подсчёт числа жертв казахского голода до сих пор ждёт своего полного демографического исследования (в отличие от украинского голода, пока ещё не было попыток всеобъемлющего изучения смертности в ходе казахского бедствия на областном или районном уровне), тем не менее вероятно, что самым пострадавшим был именно этот регион, где издавна пасли свои стада казахи Среднего жуза[886]. Казахи, пережившие голод в других частях республики, вспоминают толпы беженцев, приходивших из Центрального Казахстана. Эти беженцы были обнищавшими до крайности, и некоторых из них издевательски называли людоедами[887]. В годы, последовавшие за голодом, выросло население южных регионов республики — как из-за прибытия беженцев, так и из-за стремления властей переместить людей на юг для развития хлопчатобумажной промышленности[888].
Впрочем, опустевшие земли Центрального Казахстана подарили союзным властям новую возможность[889]. После голода Казахстан стал холстом для творчества кремлёвских руководителей: здесь осуществлялись самые радикальные демографические преобразования. Карлаг, располагавшийся в Центральном Казахстане лагерь принудительного труда, многократно вырос и стал одним из крупнейших и наиболее долговечных лагерей ГУЛАГа. Территория Карлага превышала площадь многих европейских стран, а через его ворота проследовали сотни тысяч узников, происходившие главным образом из западных областей Советского Союза[890]. Кроме того, Казахстан стал важнейшим местом ссылки различных групп населения: в годы Второй мировой войны около миллиона человек, в том числе немцы, чеченцы и крымские татары, были изгнаны из своих домов в других частях Советского Союза и депортированы в Казахстан[891]. Голод в большой степени ускорил и сделал возможной масштабную демографическую трансформацию Казахстана в советские годы. Став меньшинством в результате голода, казахи вновь превысили 50% населения в своей титульной республике лишь после крушения СССР.
Коллективизация принципиально изменила отношения казахов с партией и государством. Нурзия Кажибаева вспоминала, что накануне коллективизации «люди в наших аулах имели смутное представление о Ленине и Сталине; сами эти имена слышали лишь немногие казахи»[892]. После голода всё изменилось. Теперь участие в советских мероприятиях структурировало всю жизнь Нурзии. Её семья, бежавшая во время голода в Китай, вернулась в Казахстан, и её отец, Кажибай (Кажыбай), вступил в колхоз. За свою работу он получил награды от правительства и стал директором овцеводческого колхоза. Нурзия ходила в советскую казахскую школу и активно участвовала в таких организациях юных коммунистов, как октябрята и пионеры[893]. Мухамет Шаяхметов вспоминает, что до 1929 года власти не имели особого влияния на кочевую жизнь его семьи. Но после тяжёлых страданий во время коллективизации (отец Мухамета был записан в кулаки и умер в годы голода) Шаяхметов перестал кочевать, поселился в русской деревне и стал пионерским вожаком[894]. В годы Второй мировой войны усилия властей по мобилизации казахов тоже сыграют важную роль в их дальнейшей интеграции в советские учреждения[895]. Однако ещё раньше, после коллективизации, казахи уже попали в зависимость от партийного государства, лишившего их средств к существованию и расшатавшего саму структуру их общества.