После голода главным маркером казахской идентичности стала национальность[896]. В своём коротком «Этнографическом рассказе», опубликованном в 1956 году, выдающийся казахский журналист и писатель Габит Мусрепов (Ғабит Мұсiрепов) описал приключения молодого активиста, который пытается понять, почему обитатели аула Жанбырши отказываются вступить в колхоз. Приехав в аул, он узнает, что его жители — торе, представители наследственной казахской элиты, и обнаруживает сильнейший контраст между запустением и застоем этого аула, «живого кладбища», и знакомых ему колхозов. Активист возмущается: «Сколько же веков, сколько бесплодных веков потеряли мы, казахи, пока такие торе правили нами?»[897]
Рассказ Мусрепова о коллективизации, подразумевающий, что советская власть позволила казахам избавиться от пережитков прошлого и стать едиными в национальном плане, можно прочитать как описание его собственной жизни казаха в СССР. Мусрепов повествует от первого лица. Подобно активисту, описанному в рассказе, он в начале коллективизации работал учителем в Боровском лесном техникуме. Мусрепов был свидетелем ужасов голода — он вошёл в число тех пяти казахских интеллигентов, которые подписали в июне 1932 года «Письмо пятерых» к Голощёкину с критикой партийного подхода к развитию животноводства в республике, — однако же впоследствии стал выдающимся казахским писателем, председателем правления Союза писателей Казахстана и секретарём Союза писателей СССР[898]. Карьера Мусрепова воплощает собой один из парадоксов советского времени в Казахстане: казахское общество было опустошено голодом, но в то же время власти предоставляли казахам возможность получить образование и сделать карьеру.
Рассказ Мусрепова заканчивается поспешным отъездом активиста из полумёртвого аула и не сообщает, продолжил ли «казахский народ» по окончании голода придерживаться форм идентичности, которые Мусрепов подверг критике в своём рассказе, таких как родство, ислам, принадлежность к наследственной элите. Тем не менее всё свидетельствует, что голод не уничтожил эти связи, а всего лишь трансформировал их. Около половины казахских хозяйств покинули свой район в годы голода, а вместе с тем и свои семьи или большие, расширенные семьи, — и многие так и не вернулись домой. Это означало, что родственные связи трансформировались и потеряли присущие им в кочевую эпоху экономические функции[899]. Но значение родственных связей в жизни казахов оставалось большим: в 1950 году этнографическая экспедиция в Кегенский район Алма-Атинской области обнаружила, что большинство колхозов района состоят из одного родового подразделения, руу (рұ). В браке члены колхоза, по словам автора указанного исследования, придерживались «колхозной экзогамии». Следуя казахской традиции, запрещавшей брак внутри родового подразделения, казахи брали себе жён из другого колхоза[900]. Нурзия Кажибаева вспоминает, что в годы, последовавшие за голодом, живший в деревне торе стал её «духовным наставником». Жители деревни собирались вместе, чтобы читать мусульманскую поэзию, а Коран по-прежнему оставался самым драгоценным имуществом отца Нурзии[901].
В сегодняшнем Казахстане кочевое скотоводство не исчезло. Оно существует как нечто вроде полезного прошлого, как элемент, который правительство Казахстана использует для своего проекта национального строительства. Некоторые казахстанские учёные, желая подчеркнуть глубокие и древние истоки казахской культуры, утверждают, что своими корнями казахи восходят к скифам — народу, уже в 1-м тысячелетии до нашей эры создавшему первую из известных степных держав[902]. Различные государственные проекты подчёркивают сложнейшее устройство кочевых обществ, правивших Степью вплоть до российского завоевания, и их способность к инновациям. В конце 1960-х годов советские археологи нашли в одном из курганов республики останки скифского воина. В сегодняшнем Казахстане этот воин, известный как «Золотой человек» (Алтын адам) из-за золотых пластин на его одежде, стал важнейшим государственным символом. Памятники «Золотому человеку» стоят в центре Алматы и у посольства Казахстана в Вашингтоне[903].
Как знакомство с казахским голодом может помочь понять коллективизацию и голод, имевшие место в других регионах Советского Союза? В феврале 1932 года Юсуп Абдрахманов, председатель Совнаркома Киргизии, написал в своём дневнике про лагеря казахских беженцев, возникшие на окраинах киргизской столицы Фрунзе. Подробно обрисовав нищету казахов, он заметил: «Так не показывает ли участь казахов и будущность киргиз? Похоже на то»[904]. Предсказание Абдрахманова не сбылось: коллективизация в Киргизии не привела к массовому голоду. Но его наблюдение заставляет задуматься, почему у других кочевых народов Советского Союза не было столь интенсивного голода, какой постиг казахов. Хотя между Казахстаном и Киргизией было немало общего — в обеих республиках имелось многочисленное коренное население, состоявшее из кочевых скотоводов, и существенное количество русских и украинских поселенцев, — голод в Киргизии оказался намного менее суровым. Считается, что в Киргизии от голода погибло около 39 тысяч человек[905].
Историю усилий союзного правительства по коллективизации кочевых групп населения ещё предстоит написать, но некая общая картина уже начинает вырисовываться[906]. Многие кочевые народы одновременно становились оседлыми и проходили коллективизацию, и это означало серьёзнейший разрыв с прежним образом жизни. Прочерчивание границ, которое шло рука об руку с коллективизацией, по самой своей природе было особенно разрушительным для кочевых народов: надзор властей за районными, областными, республиканскими и международными границами отрезал кочевых скотоводов от важнейших ресурсов (от диких животных и пастбищ), тем самым делая их прежний образ жизни невозможным. Несмотря на существование плана поэтапной коллективизации СССР, которая должна была начаться с «более развитых» (то есть земледельческих) районов, некоторые кочевые районы были коллективизированы даже быстрее, чем оседлые[907]. Поголовье скота сократилось по всему Советскому Союзу, но самые ужасающие потери в численности стад пришлись на регионы кочевого скотоводства. В Бурят-Монголии поголовье скота уменьшилось на 62%[908]. Примерно на треть оно сократилось в зависимой от СССР Монгольской Народной Республике[909]. В Киргизии стада сократились на 78%[910]. По мере того как положение ухудшалось, кочевники-скотоводы выбирали старинную и проверенную стратегию, которую они не раз применяли в неблагоприятных политических или природных условиях, — бегство. В регионах кочевого скотоводства они могли уходить на очень далёкие дистанции[911].
Однако же из всех этих пастушеских регионов лишь Казахстан пережил суровый голод. Почему так? Монголия избежала ещё большей катастрофы, когда Сталин, получив в 1932 году известия о произошедших опустошениях и охвативших республику восстаниях, приказал Монгольской народно-революционной партии прекратить коллективизацию, которая ещё не была закончена. Монгольская народно-революционная партия была вынуждена окрестить свою прежнюю политику «левацким уклоном» и перейти к «новому курсу» — к более постепенной социально-экономической политике[912]. Коллективизация стала добровольной, и многие скотоводы продолжали вести кочевой образ жизни. Процесс коллективизации Монголии растянулся на несколько десятилетий: лишь в 1959 году она была сочтена завершённой[913].
Тем временем в СССР насильственная коллективизация пастушеских регионов продолжалась. Чтобы дать окончательный ответ на вопрос, почему именно в Казахстане была столь ужасающая смертность, потребуются более подробные данные, в том числе сравнение метеорологических условий и показателей смертности от голода в различных регионах кочевого скотоводства, как на областном, так и на районном уровне. Тем не менее и сейчас можно выдвинуть несколько предположений. Историк Никколо Пьянчола считает возможным объяснением разную политику в этих регионах. Коммунистические партии Туркмении и Киргизии, двух других среднеазиатских республик с многочисленным кочевым населением, действовали под эгидой Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б), которое ориентировало регион в первую очередь на производство хлопка. Казахстан находился в иной экономической зоне, и в нём действовали иные правила. Он был производителем хлеба и мяса, поставщиком их в Москву, Ленинград и в хлопководческие регионы Средней Азии. Когда повысились требования по хлебо- и мясозаготовкам, Казахстан со своей специализацией на производстве пищи пострадал больше всех[914]. Существуют и другие факторы, позволяющие объяснить размах казахского голода, в том числе решение Москвы отправить в республику 200 тысяч спецпоселенцев и изгнать казахов с их земли для создания Карлага. Это решение, безусловно, обострило конкуренцию за продовольствие в республике.
Два самых масштабных голода сталинского времени произошли один в Казахстане, другой на Украине. Считается, что на Украине из-за голода и связанных с ним болезней умерло от 2.6 до 3.9 миллиона человек (из 33 миллионов), а в Казахстане, по имеющимся данным, умерло 1.5 миллиона (из 6.5). Вопрос о том, как разделить этих умерших по этническому признаку, является более сложным, но многочисленные исследования показали исключительную разрушительность казахского голода. В 1998 году американская комиссия, которой было поручено расследование украинского голода, заключила, что казахи из-за голода потеряли бо́льший процент своего населения, нежели украинцы