[938]. В 2010 году Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию в память о жертвах голода, связанного с советской коллективизацией, отметив, как упоминалось выше, что смертность среди казахов в годы голода, по всей видимости, оказалась пропорционально наиболее высокой в Советском Союзе. Это заявление стало толчком для казахстанских активистов, требовавших прекратить молчание властей по поводу казахского голода[939]. Несколько депутатов парламента подали премьер-министру Казахстана петицию о необходимости более широкого официального признания казахского голода, со строительством мемориального комплекса, посвящённого его жертвам[940].
Эти события подтолкнули режим Назарбаева к решению начать в 2012 году официальное поминовение голода. И всё же относительное отсутствие дискуссии в Казахстане может объясняться не только позицией правительства, но и другими причинами. Вопрос, кто является жертвой, во многих семьях очень непрост, и вытаскивание полной картины бедствия на поверхность, возможно, заставит казахов встать лицом к лицу с неоднозначными фактами собственной истории, в том числе и с той ролью, которую многие казахи сами сыграли в катастрофе. Другой непростой вопрос — кто виноват. Некоторые казахстанские учёные просто указывают на Россию, используя пример голода, чтобы продемонстрировать всю злостность российского влияния на казахское общество[941]. Другие отвечают, что Россию нельзя винить в казахском голоде. Алдан Смайыл, депутат казахстанского парламента, заявил: «Мы не должны просить извинений [за голод], потому что их не у кого просить — та страна уже не существует»[942]. В этой версии событий ответственность за бедствие должен нести Советский Союз, не Россия.
Для некоторых казахов нежелание обсуждать голод связано с более широким вопросом — оценки советского прошлого в целом. Как объяснил мне один казахский коллега, многие казахи признают, что советский эксперимент привёл к огромным людским потерям, но вместе с тем считают, что советская модернизация имела и положительные стороны, одной из которых было превращение казахов из «отсталого» кочевого населения в современное оседлое общество[943]. После обретения Казахстаном независимости Институт истории и этнологии им. Ч.Ч. Валиханова (Шоқан Уәлихан) выпустил пятитомный труд «История Казахстана с древнейших времён до наших дней»[944]. Однако том, описывающий советский период истории Казахстана, вышел лишь после большой задержки — яркий признак того, насколько трудно было казахам создать пригодный к употреблению нарратив советского прошлого.
Другим показателем разных взглядов на голод является отсутствие в Казахстане единого, общепринятого названия для казахского голода. Если на Украине есть устойчивый термин, обозначающий украинский голод, — Голодомор (объединяющий слово «голод» со словом «мор»), то казахский голод известен под самыми разными названиями: ақтабан шұбырынды (босоногое бегство), ұлы ашаршылық (великий голод), великий джут, голощёкинский геноцид и казахский голодомор. Каждый из этих терминов делает упор на разные факторы. Например, термин ақтабан шұбырынды, который раньше использовался для описания опустошительного джунгарского нашествия на Казахскую степь в 1723 году, помещает казахский голод в рамки более широкого нарратива истории казахов и перенесённых ими страданий. Термин «великий джут» напоминает о кочевом прошлом казахов, когда регулярно случался массовый падёж стад из-за джута, но оставляет открытым вопрос, насколько этот голод был рукотворным. Наконец, термин «казахский голодомор» служит намёком на то, что память о казахском голоде выросла как бы в тени украинского голода.
Официальный подход правительства Казахстана к истории голода тоже не лишён противоречий. Призывы не политизировать бедствие не раз переплетались с замаскированными апелляциями к казахскому этническому национализму. На открытии мемориала жертвам голода, которое состоялось 31 мая 2017 года в Алма-Ате, мэр города Бауыржан Байбек отметил: «Согласно данным учёных, из-за голода рост населения страны отстал на сто лет». Он также заявил, что статуя казашки с истощённым ребёнком — правильный выбор для памятника, поскольку «мать — источник всего чистого, основание нации, гарантия будущего»[945]. Для многих казахов вопрос голода переплетён с непростым вопросом этнического баланса страны, с тем вопросом, на который намекают как комментарий Байбека, так и, возможно, сама скульптура. Некоторые казахские учёные утверждают, что, если бы голода не случилось, в мире было бы не 18, а 25 миллионов казахов или даже больше[946].
Вскоре после обретения республикой независимости правительство Назарбаева приложило усилия, чтобы увеличить число казахов в Казахстане. Обещая землю и гражданство, правительство сумело привлечь в страну почти миллион заграничных казахов[947]. Многие из этих вернувшихся, известных как оралманы (оралмандар), — потомки тех, кто бежал из Казахстана в годы голода. Но интеграция оралманов в государство, капитально изменившееся за годы советской власти, оказалась делом трудным. Некоторые из них не говорят на русском языке, играющем важнейшую роль во многих городах Казахстана, другие используют для чтения и письма на казахском языке модифицированный арабский алфавит, а не кириллический, который применялся на протяжении большей части советского периода и остаётся в употреблении и поныне[948]. Некоторые казахстанские казахи смотрят на оралманов с недоверием, считая, что казах, бежавший из республики в годы голода, бросил свою страну в трудную минуту[949].
Тема памяти казахов о голоде ещё хранит много тайн. В частности, заслуживает исследования вопрос, как казахи обсуждали это бедствие и передавали знание о нём следующим поколениям. Тем временем собственные изыскания казахов, посвящённые голоду, который разорил казахское общество и коренным образом изменил казахскую культуру, но одновременно с этим и создал новую казахскую национальную идентичность, остаются незавершёнными.
Благодарности
Для меня большое удовольствие выразить благодарность тем учреждениям, чья финансовая помощь сделала этот проект возможным. Хотя они не несут ответственности за мои выводы, без их щедрой помощи я не смогла бы закончить эту книгу. Изучение темы и написание текста начались в Йельском университете. Я получала стипендию для выпускников Йельского университета, Йельскую стипендию Эндерса, стипендию Смита Ричардсона от Йельского центра международных исследований безопасности, студенческую стипендию Фулбрайта по Казахстану, а также стипендию Американского совета учёных обществ / Меллона на окончание диссертации. Кроме того, я получила финансовую поддержку для изучения немецкого, русского и казахского языков и благодарю за помощь Программу Государственного департамента США по иностранным языкам и страноведению, а также программу Title VIII Государственного департамента, Научный совет по социальным наукам, Центр исследований международной безопасности и Йельскую аспирантуру искусств и наук. Другие фонды позволили мне провести дополнительные архивные исследования, чтобы расширить охват этого проекта, и обеспечили мне возможность неотрывной работы над ним, благодаря чему я смогла создать эту книгу. Такой возможностью я обязана стипендии Меллона / Американского совета учёных обществ для молодых учёных в Центре Мак-Миллана в Йельском университете, стипендии Title VII для молодых учёных в Международном центре поддержки учёных Вудро Вильсона, гранту на исследования от Международного научного совета по исследованиям и обмену, стипендии Карсон от Центра окружающей среды и общества им. Рэйчел Карсон, летней исследовательской стипендии аспирантуры Мэрилендского университета в Колледж-Парке, гранту на исследования от Фонда Гарри Франка Гуггенхайма и стипендии Клюге от Библиотеки Конгресса.
Лора Энгельштейн была моим наставником как в Йельском университете, так и за его стенами. Она была рядом со мной, когда мой проект был ещё в зародыше, и учила меня тщательно работать, ясно выражать мысли и придерживаться эмпирического подхода. Она с готовностью отвечала на бесчисленные вопросы, которые я ей задавала, и выдерживала мои кризисы, возникавшие в последнюю минуту. Даже когда я давно уже перестала быть её студенткой, она щедро делилась со мной своим временем, писала мне рекомендательные письма, оставляла замечания по поводу заявок на гранты и читала (или перечитывала) черновики глав этой книги. Она резко критиковала меня, помогая придавать форму страницам этой книги, но вместе с тем и поддерживала в те минуты, когда мне это было особенно нужно. С учётом того, что профессия историка требует очень большого количества времени, удивительная готовность Лоры быть наставником является чем-то уникальным. Но именно эта работа, так часто остающаяся забытой и недостаточно признанной, позволяет полю истории расти и развиваться, а таким проектам, как мой, — приносить плоды.
Другой человек из Йеля, которого я хочу поблагодарить, — Тим Снайдер. Он поддерживал мой проект с самого начала. На протяжении тех долгих лет, что я им занималась, это значило для меня очень много. Тим сыграл важнейшую роль на самом первом этапе, вылавливая идеи из беспорядочных черновиков глав этой книги, и его глубокие и значимые предложения помогли книге стать намного лучше. Бен Кирнан поделился своими впечатлениями и тщательно вычитал мои черновики. Кроме того, я хотела бы поблагодарить Аббаса Аманата, Пола Бушковича, Уте Фреверта, Джона Мерримана, Питера Пердю, Стива Пинкуса и Марси Шор. В Йельском университете мне повезло быть частью дружеской группы коллег-аспирантов, в которую входили Лайя Белселлс, Хейдон Черри, Фейт Хиллис, Чарльз Кейт, Анджа Мантей, Кэтлин Минахан, Филипп Нильсен, Хелен Вейт, Ирина Вушко и Шарлотта Уолкер-Сейд. Джессика Чома стала моей близкой подругой. Я в долгу перед друзьями из аспирантской группы чтения, терпеливо читавшими первые черновики этого проекта. Их имена — Дэниел Брюкенхаус, Лиза Пинли Коверт, Кэтрин Данлоп, Йедида Канфер, Кармен Кордик, Иден Кнудсен Мак-Лин, Лора Робсон и Ник Раттер. В долгие дни написания книги они оказывали мне поддержку тогда, когда это было особенно нужно, а их предложения помогли придать этой книге форму.