В дверях он наткнулся на незнакомого коллегу. Тот комкал в руках шапку, а лицо у него было белое как мел. Белое с отливом в зелень. Хуртиг посторонился, чтобы коллега успел выскочить из подъезда, прежде чем его вырвет. На полпути к квартире Хуртиг услышал, как тот рыгает на улице.
Бедняга, подумал Хуртиг. В первый раз всем бывает хреново. Да и вообще – это каждый раз бывает хреново. Невозможно привыкнуть. Можно отупеть, но это отнюдь не означает, что ты вырос как полицейский. Даже если тебе стало легче справляться с такими заданиями.
Из-за привыкания жаргон может звучать для постороннего бесчувственной насмешкой. Но он же помогает абстрагироваться.
Когда Йенс шагнул в квартиру, то порадовался своему привыканию.
Через десять минут он понял, что придется позвонить Жанетт Чильберг и попросить помощи. И когда Жанетт спросила, что произошло, он описал увиденное как наихеровейшее из всей той херни, что ему случалось видеть за всю свою херовую карьеру.
Гамла Эншеде
Милый Юхан, думала она. Мир не должен рухнуть из-за того, что мы, взрослые, ведем себя плохо.
Все наладится, вот увидишь.
– Прости. Никто не думал, что все так получится… – Она наклонилась и поцеловала его в щеку. – И знай: я никогда не предам тебя. Я здесь, с тобой, и Оке тоже всегда тебя поддержит, обещаю.
Насчет последнего она была не вполне уверена, но в глубине души не верила, что Оке бросит Юхана. Просто не сможет.
Она осторожно встала с кровати сына и, прежде чем закрыть дверь, обернулась и посмотрела на него.
Юхан уже спал. Жанетт все еще размышляла, как с ним быть, когда зазвонил телефон.
Жанетт сняла трубку. Это, к ее разочарованию, оказался Хуртиг. Какой-то миг она надеялась, что звонит София.
– Так, что случилось? Скажи, что это важно, иначе я…
– Да, это важно, – тут же перебил Хуртиг.
Он замолчал. Фоном Жанетт слышала возбужденные голоса. Если верить Хуртигу, Жанетт не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в город.
То, что видел Хуртиг, сотворил нелюдь.
– Какой-то больной ударил человека ножом раз сто, не меньше, разделал, как тушу, а потом взял малярный ролик и покрасил всю квартиру!
Проклятье, подумала Жанетт. Только не сейчас.
– Я приеду, как только смогу. Дай мне двадцать минут.
Ну и я снова бросаю Юхана.
Она положила трубку и написала Юхану короткую записку на случай, если он проснется. На мальчика иногда находил страх темноты, и Жанетт включила весь свет в доме, а потом села в машину и поехала назад, в Сёдермальм.
Меньше всего ей сейчас нужна расчлененка. Первым делом надо думать о Юхане. И к тому же это закрытое расследование…
Карл Лундстрём и Вигго Дюрер.
И не в последнюю очередь – Виктория Бергман. Внезапная заминка с судом первой инстанции Накки.
Дождь перестал, но везде были большие лужи, и Жанетт не решилась ехать быстро, боясь аквапланирования. Похолодало. Термометр на Хаммарбюверкен показывал одиннадцать градусов.
Деревья в Колерапаркене изнемогали от красок осени. Жанетт взглянула на город с моста Юханнесхувсбрун. Стокгольм был фантастически прекрасен.
Эдсвикен
– Еще кофе? – Аннет Лундстрём закашлялась и чуть не пролила кофе.
– Да, спасибо.
Аннет села и налила чашку.
– Что вы думаете?
– Не знаю…
София посмотрела другие рисунки. На одном была компания, состоящая из трех мужчин, девочки, лежащей на кровати, и еще одной отвернувшейся в сторону фигуры. Второй был более абстрактный, сложнее для толкования, но и на нем присутствовали две фигуры. Посреди рисунка помещалась безглазая фигура, окруженная хаосом лиц, а в нижнем левом углу еще одна фигура была готова исчезнуть с рисунка. Видна только половина тела, лица нет.
София сравнила этот рисунок с первым. Та же безглазая фигура выглядывала из окна в сцене в саду. Большая собака, мужчина позади дерева. U1660?
– Что именно вам непонятно в рисунках? – спросила София над чашкой кофе.
Аннет Лундстрём неуверенно улыбнулась:
– Вот эта фигура без глаз. Я показывала рисунки Линнее, говорила, что она забыла нарисовать глаза, но она только сказала, что так должно быть. Подозреваю, что это ее автопортрет, что эта фигура – она сама. Но я не понимаю, что она хотела этим сказать. Что-то же эти фигуры должны обозначать. Не знаю… может, это ее способ сообщить, что она не хочет знать, что произошло.
Как можно быть настолько слепой, подумала София. Сидящая перед ней женщина всю свою жизнь посвятила тому, чтобы ничего не видеть. А теперь хочет оправдаться, сообщая психологу о странностях в рисунках своей дочери. Слабое, невнятное заявление, имеющее целью показать: она тоже видит, но видит только теперь. Переложить вину на мужа, а самой отречься от соучастия в преступлении.
– Вы знаете, что это означает? – София указала на знаки на рисунке с деревом. – U1660?
– Ну, может, я не так много понимаю, но это, во всяком случае, – да. Линнея не умела писать и просто срисовала его имя. Это он там, за деревом, немного сутулый.
– Кто – он?
Аннет натянуто улыбнулась:
– Это не U1660. Это Viggo. Вигго Дюрер, муж моей подруги. А нарисовала Линнея дом в Кристианстаде. Они часто приезжали к нам в гости, хотя жили в Дании.
София дернулась. Адвокат ее родителей.
Берегись его.
У Аннет вдруг сделался грустный вид.
– Генриетта, моя лучшая подруга, вышла замуж за Вигго. В прошлом году она погибла в аварии. Мне кажется, Линнея побаивалась Вигго – может, поэтому на рисунке она не хочет видеть его. И собаки она тоже боялась. Это был ротвейлер, на рисунке он вышел довольно похоже. – Аннет взяла листок и поднесла поближе к глазам. – А это – бассейн у нас на участке. – Она указала Софии на то, что та сначала приняла за фонтан. – Правда, она здорово рисовала?
София кивнула.
– Но если вы считаете, что это Линнея стоит в окне безглазая, кто та девочка рядом с собакой?
Аннет вдруг улыбнулась:
– Да это же я. И на мне мое красное платье. – Она отложила первый рисунок в сторону и взяла в руки другой. – А здесь я лежу на кровати, сплю, а ребята что-то празднуют. – Она смущенно посмеялась воспоминанию.
Софии стало противно. Глаза над смеющимся ртом пустые, черты истощенного лица наводят на мысли о заморенной голодом птице. Страус, который сунул голову в песок.
Софии было кристально ясно, о чем говорили рисунки Линнеи. Аннет Лундстрём видела на месте дочери себя, и для нее Линнеей были безглазые, отвернувшиеся и убегающие фигуры.
Аннет Лундстрём была не в силах увидеть, что происходит рядом с ней.
Но Линнея с пятилетнего возраста понимала все.
София поняла, что надо организовать встречу с Линнеей, хоть с помощью ее матери, хоть без.
– Я могу сфотографировать рисунки? – София потянулась за сумочкой. – Может, позже мне что-нибудь придет в голову.
– Да, конечно.
София достала телефон, сделала несколько снимков и встала:
– Мне пора. Вы хотите сказать еще о чем-то?
– В общем, нет. Но, как я уже говорила, я надеялась, что вы сможете встретиться с Линнеей.
София остановилась:
– Сделаем так. Мы с вами поедем в Дандерюд вместе. Главный врач психиатрического отделения – моя давняя знакомая. Мы объясним ей ситуацию, и если мы хорошо разыграем наши карты, она может разрешить мне поговорить с Линнеей.
Когда София поворачивала на Норртельевэген, часы показывали почти шесть. Встреча с Аннет Лундстрём заняла больше времени, чем она предполагала, но оказалась очень результативной.
Вигго Дюрер? Почему она не может его вспомнить? Они вместе по телефону делали опись имущества покойного. София помнила его лосьон после бритья. «Олд Спайс» и «О де ви». И всё.
Но София понимала: Вигго Дюрера знает Виктория. Они должны были видеться.
Она проехала мимо дандерюдской больницы и по мосту над Стоксундет. В Бергсхамра ей пришлось резко затормозить – из-за проводившихся далеко впереди дорожных работ образовалась пробка. Машины еле ползли.
София забеспокоилась и включила радио. Ласковый женский голос рассказывал, как жить с нарушением пищевого поведения. Человек не в состоянии ни есть, ни пить из страха проглотить что-либо, и это может быть побочным действием травмы. Базовые телесные рефлексы перестают работать. Вот так просто.
София подумала по Ульрику Вендин и Линнею Лундстрём.
Во всех проблемах этих юных девушек виноват человек, информацию о котором София только что добыла в Худдинге. Карл Лундстрём.
Ульрика Вендин нечего не ест, Линнея Лундстрём стала немой.
Нынешняя жизнь Ульрики и Линнеи есть последствие поведения одного-единственного человека. Скоро они снова окажутся перед ней и продолжат свой рассказ о нем.
Из-за мягкого женского голоса по радио и огней медленно ползущих машин в мглистой тьме София почти погрузилась в гипнотический транс.
Ей привиделись два опущенных лица с дырами вместо глаз, истощенная тень Ульрики, бегущая прочь вместе с Аннет Лундстрём.
Ей вдруг стало ясно, кто такая Аннет Лундстрём. Или, скорее, кем она была.
Это было почти двадцать пять лет назад. Лицо стало круглее, и София рассмеялась.
Раковины
ушей слушают ложь. Нельзя впускать в себя неправду, ибо она быстро достигает желудка и отравляет тело.
Он уже научился не говорить, а теперь пытается овладеть искусством не слышать слова.
В детстве он часто ходил в пагоду Желтого журавля в Ухане, чтобы послушать одного монаха.
Все говорили, что старик безумен. Он бормотал что-то на чужом языке, которого никто не понимал, от него дурно пахло, и он был грязен, но Гао Ляню он нравился, потому что слова старика стали словами Гао.
Монах дал ему звуки, которые Гао присвоил, едва они достигли его ушей.
Однажды та светлая женщина издавала нежные звуки, прекрасную мелодию, и он вспомнил о том монахе. И тогда его сердце наполнилось дивным теплом, принадлежащим только ему.