– Чем больше народу, тем веселее, – уныло произносит Аксель.
Анжелика отпивает светлого эля:
– Да, интересный случай, но если целая армия полицейских не отыскала ни Слейд-хаус, ни без вести пропавших людей, то как именно мы вшестером собираемся их найти?
– Вопрос поставлен некорректно, – говорит Аксель. – Следует спросить не «как именно», а «когда именно». – Он тычет пальцем в листок с фотографиями. – Ну, напрягите серое вещество.
Я гляжу на листок: с чернильных фотокопий на меня смотрят мужчина, женщина и подросток. Они и не подозревали, что́ с ними произойдет. Пальцы мои тянутся к нефритовой подвеске – сегодня утром пришла посылка из Нью-Йорка, от старшей сестры. Подвеска в форме символа бесконечности, я ее обожаю.
Тодд своим математическим умом сразу замечает очевидное:
– А, понятно. Бишопы пропали в последнюю субботу октября семьдесят девятого года, а девять лет спустя, в последнюю субботу октября восемьдесят восьмого года исчез Гордон Эдмондс. А через девять лет после этого… – Он вопросительно смотрит на Акселя, тот кивает. – То есть сегодня.
– Последняя суббота октября девяносто седьмого, – говорит Ланс. – Обосраться и не жить! Аксель! Сегодня ведь последняя суббота октября?!
И как это у Ланса получается искренне восхищаться и одновременно ломать комедию?
– Загадочный особняк, который появляется раз в девять лет?! Все, друганы, у меня стояк размером с Беркшир. Допивайте – и пошли отсюда.
Оранжевое сияние уличных фонарей на Вествуд-роуд размыто моросящим дождем. Автомобили движутся рывками, от одного ограничителя скорости на дороге к следующему. Мимо неторопливо проезжает машина Ассоциации скорой помощи Святого Иоанна. Ребята идут впереди, Ланс излагает свою теорию о том, что Слейд-хаус находится на краю микроскопической черной дыры. Очень хочется добавить к этому что-нибудь умное, чтобы Тодд оценил мое нестандартное мышление, вот только ничего умного не придумывается. Анжелика и Ферн затеяли спор о фильме «Когда Гарри встретил Салли»{21} – оскорбляет он достоинство женщин или нет. Я плетусь следом за всеми. В самом конце. Мое обычное место. Заглядываю в освещенные окна с незадернутыми шторами, вижу диваны, лампы, картины. Ой, а вот в комнате, синей, как июль, сидит за фортепьяно коротко стриженная девочка в серо-голубой школьной форме. А зовут ее… ну, например, Грейс. Грейс расстроена, потому что ей не дается фортепьянный этюд, но я, ее старшая сестра, – талантливая пианистка и всегда помогаю Грейс разобрать сложные места. И никогда ей не говорю: «Вот похудеешь на пару фунтов – и все сразу изменится». На кухне мама готовит ужин – не для десятка стервозных жен менеджеров «Шелл», а для папы, Грейс, меня и Фрейи. Да, Фрейя не уехала в Нью-Йорк сразу после окончания университета, а устроилась на работу в Лондоне и каждые выходные приезжает домой. Мама готовит не блюда в стиле фьюжн, полусырые овощи или еще какую модную еду, а жареную курицу с картошкой, морковкой и подливой. Я мешаю подливу. Папа идет домой пешком от вокзала, потому что он не менеджер «Шелл», получающий 190 тысяч фунтов в год плюс акции по льготной цене, а сотрудник «Гринпис» с окладом 40 тысяч фунтов в год. Нет, лучше 60 тысяч. Грейс чувствует, что на нее смотрят, глядит в окно, на улицу, я машу ей рукой, но она задергивает шторы. Интересно, заметила она меня или нет, – никогда ведь не знаешь.
– Салли, ты как?
Ой, это Тодд – прямо рядом со мной!
– Нормально, – отвечаю я, приходя в себя. – Мне…
Все остановились, уставились на меня, выжидают.
– Ох, простите, я…
– Замечталась? – без ехидства спрашивает Ферн.
– Ага, наверное, – признаюсь я. – Нет, правда, все в порядке.
– Тогда понеслись, – говорит Ланс.
Идем дальше. Тодд идет рядом, в просторном пуховике, в карманы обе наши руки поместятся. Я телепатически прошу его: «Тодд, возьми меня за руку». Он не берет. Ну почему ко мне пристают только такие вот мерзопакостные уроды, как Ланс?! Если бы я умела шутить, была бы стройнее и привлекательнее, то знала бы, как вести себя так, чтобы еще до того, как мы доберемся до проулка Слейд, Тодд бы мне сказал: «Слушай, Салли, а давай мы с тобой возьмем китайской еды навынос и двинем ко мне на кофе?» – а я бы ему ответила: «Знаешь, а может, без китайской еды обойдемся, а?» Уступаем дорогу какой-то даме в длинном пальто и темных очках – она ведет на поводке афганскую борзую, никого не замечает.
– Ах, вы так любезны! – бормочу я, и Тодд одобрительно хмыкает, подтверждая, что он придерживается того же мнения.
Мы идем рядом, словно связанные невидимой нитью. Откуда-то слышится сопение, как при сексе, становится все громче и громче – мимо нас проносится бегун в ярком оранжево-черном костюме, будто с какой кислотной вечеринки сбежал.
– Салли, – говорит Тодд. – Ты только не подумай, что я наглею…
– Нет, что ты! – нервно отвечаю я, а у самой сердце так и колотится. – Конечно. Да. Отлично.
Он недоуменно смотрит на меня и продолжает:
– Так я же еще ничего не попросил.
«Салли Тиммс, ну ты и тупая хрюша!»
– Ну, то есть спрашивай, не стесняйся.
– Эй, вот же он! – вопит Ланс.
Момент упущен, сердце горько стонет. Тодд освещает карманным фонариком малозаметную табличку: ПРОУЛОК СЛЕЙД. Проулок темный и узкий, чуть шире детской коляски.
– У-у-у, жутковато здесь! – говорит Ланс.
– Еще бы! – замечает Ферн. – Ночь на дворе, темно, а место неприметное.
– Здесь явно ощущается… какое-то незримое присутствие, – говорит Анжелика дрожащим голосом.
«Ага, как же!» – думаю я, но на самом деле… в общем-то, понятно, что́ Анжелика имеет в виду. Узкая полоса проулка рассекает черные тени, а потом резко сворачивает влево; у поворота висит фонарь – лампочка в нем тусклая, да еще и мигает. Была б я чем-то незримым, именно здесь и обитала бы.
– Ну, кто не боится потревожить покой незримого? – тут же спрашивает Ланс.
– Был бы ты ясновидящим, не выпендривался бы, – отвечает Анжелика.
– Фред – мой родственник, поэтому я пойду первым, – заявляет Аксель. – Все готовы?
Ланс, Анжелика, Ферн, я и Тодд – именно в таком порядке – гуськом входим в проулок. Мне хорошо, Тодд позади защитит, если вдруг что. Руками в перчатках касаюсь кирпичей в стенах по обе стороны. Проулок Слейд всего фута три шириной, настоящему толстяку – покрупнее меня – здесь со встречным не разминуться.
– Холодно-то как, – бормочу я себе под нос, но Тодд слышит.
– Ага, – говорит он. – Воздух горло как ножом режет.
– Здесь клевое эхо, – заявляет Ланс. – Барлог, призываю тебя из бездны!
– Ты с призывами поосторожнее, – наставительно, как школьная училка, предупреждает его Анжелика.
Ланс во все горло затягивает «Богемскую рапсодию»{22}, в проулке мечется гулкое эхо.
– Ланс, заткнись, – говорит Аксель.
Он первым доходит до угла под фонарем, а немного погодя и мы туда подтягиваемся, стоим все вшестером. Проулок, свернув влево, тянется еще шагов на сорок-пятьдесят – в темноте не разглядишь, – а потом так же резко изгибается вправо, освещенный еще одной тусклой лампочкой, тоже мигающей.
– Такие мигающие фонари – дурной знак, – возвещает Ланс. – Кто «Кэндимэна»{23} смотрел?
Вообще-то, я этот фильм видела, но все молчат, поэтому я тоже ничего не говорю. Проулок Слейд – самая обычная улочка в самом обычном городе. Кирпичные стены с обеих сторон – в два человеческих роста, за ними ничего не видно, только над головой тянется узкая мутная полоса сумеречного неба. Спиной я касаюсь Тодда; от него пахнет мокрой шерстью, теплом и мятой. При первом же удобном случае напомню ему, что он хотел меня о чем-то попросить. Может, тогда он наберется храбрости и пригласит меня на свидание. В конце концов, пора переходить к решительным действиям.
– Ворот нигде не видно, – говорит Ланс. – Одна глухая стена.
– Две глухие стены, – ехидно поправляет его Анжелика.
– Так, похоже, что этот проулок и есть РПЯ.
– А по-нормальному этого эрпэя как зовут? – спрашивает Ланс.
– Район паранормального явления, – объясняет Аксель. – Поэтому Анжелика и ощущает здесь незримое присутствие.
Анжелика просто млеет от удовольствия.
– Ланс, Ферн, Тодд, внимательно осмотрите каждый дюйм стены справа, до самого конца проулка, – продолжает Аксель. – Анжелика, Салли и я осмотрим стену слева. Ищем ИПА – аббревиатура всем понятна?
Тодд, кашлянув, говорит:
– Индикаторы паранормальной активности.
– Замечательно, – кивает Аксель, и я втайне горжусь Тоддом.
– А как они выглядят, не подскажешь? – спрашивает Ферн.
– Да как угодно – предметы, знаки, письмена, – говорит Аксель. – Они в различной форме проявляются. В принципе, здесь любая вещь может оказаться ИПА.
– Я поищу разрывы в оболочке, – заявляет Анжелика.
– В какой еще оболочке? – тут же интересуется Ферн, чего Анжелика и добивалась.
– В оболочке между мирами. Только ты не эмпат, поэтому ее не увидишь. Она заметна только тем, у кого чакры открыты и астральное зрение развито.
– Ах вот какая оболочка! – с напускным уважением говорит Ферн.
– Попробуй сознание пошире распахнуть – может, тебе даже понравится, – советует Анжелика.
Ферн закуривает очередную сигарету:
– А из широко распахнутого сознания мозг не выпадет?
В сумраке лица Анжелики не видно, но она наверняка пытается пронзить Ферн лучами смерти.
– Не пойму, ИПА это или нет, но тут какой-то вход! – выкрикивает Ланс, отойдя на несколько шагов.
Мы все подбегаем к нему. Он опускается на корточки у черной железной дверцы. Ну, не знаю, по-моему, это все-таки дверца – низенькая и очень узкая, как для недокормленных хоббитов. Только без замка, без ручки, без защелки. И надписей тоже не видно.
– ИПА часто выглядят как самые обычные предметы, – говорит Аксель.