Увидел, как в нее впиваются тонкие, почти прозрачные зубы.
То, что секунду назад было Антоном, стало сущностью Vaughn發光的0029.
Прикрыло глаза, ожидая, когда утихнут последние всполохи примитивного сознания существа, которому сознание было не нужно. В действительности, даже вредно.
Перешагнуло через свою предыдущую оболочку, лежавшую на полу грудой тряпья.
Хищно потянулось, радуясь новым мышцам и внутренним органам.
Сущность Vaughn發光的0029 не любила оболочки, выращенные на фермах. Они были предсказуемо и гарантированно здоровыми в результате селекции, продуманного подбора кормов и принудительных физических активностей, но пропитаны липким отчаянием, послевкусие которого не выветривалось годами после того, как их сознания освобождали места для законных владельцев.
Сущность Vaughn發光的0029 предпочитала населять дикие оболочки, резвящиеся в заповедниках и осознанно выбирающие здоровый образ жизни.
Ударник социалистического труда
– Олежа, а дальше куда?
Олежа, ничего не ответив, продолжил месить снежную грязь – от автобусной остановки вела только одна дорога в промозглую ночь. Вопрос был риторическим.
Ира засеменила следом. Хорошо хоть, додумалась надеть «Тимберленды» – любые кроссовки или угги после такого выхода в свет надо было бы выбрасывать.
– Олеж, ну скажи?
– Да тут… Щас. Скоро уже.
Шли по кривой лесной тропинке, в других обстоятельствах, может быть, даже красивой: сквозь снежную хвою пробивались редкие желтые фонари; шел крупный снег; было тихо, как в городе никогда не бывает.
– А сфоткай меня? – Ира потянула из кармана пуховика телефон.
Обычно вялый до некоторой тюфяковости Олежа отреагировал неожиданно остро.
– Ебанулась, что ли?! Я же сто раз сказал – никаких телефонов! Дай сюда!
Он рыпнулся, она отдернула руку; он споткнулся, схватился за ее пуховик. Оба чуть не упали, неловко заплясали в слякоти. В Олежином рюкзаке звякнуло стекло.
– Пошел ты, – прошипела Ира, развернулась и быстрым, насколько это позволял снег, шагом рванула обратно, в сторону Астапово.
– Ирина, ну прости, – из-за спины сразу донесся скулеж.
Он всегда называл ее полным именем: пошло это с самого первого свидания, когда она, интересничая, сказала, что ненавидит Ир, Иришек, Ирочек и прочих Ирунчиков. На самом деле, ничего против уменьшительно-ласкательных версий своего имени Ира не имела, но ощущение так легко полученной власти с тех пор мешало об этом сказать. Нет уж, пусть – Ирина. Вежливо и благородно.
– Ну прости, пожалуйста, ну пожалуйста, – он догнал, зашлепал «мартенсами» рядом; попытался прихватить за рукав – выдралась. – Нервы, стресс… Один разик послушай, ну, так надо. Встретим Новый год спокойно, а завтра на Бали – там хоть обфотографируйся! Я тебе фотосессию организую…
– Да у тебя руки из жопы! Ни одной нормальной фотки не можешь сделать!
– Ну, найму человека… Ну, пожалуйста, ну, ради меня!
Ира замедлила шаг. Не ради него, конечно (пф, еще чего!), – а вот на Бали попасть она давно мечтала. Да еще так надолго: «На пару месяцев, а там посмотрим»! Ладно уж.
Но так быстро сдаваться она, разумеется, не собиралась.
– Думаешь, меня некому на Бали свозить?! Я такое обращение терпеть не собираюсь!
– Ирина, ну я же извинился… Ну сколько мне еще надо?.. Так получилось, видишь, надо денечек потерпеть. Ситуация сложилась, ситуевина…
…Она так до конца и не поняла, почему этот Новый год нужно встречать у мутных Олежиных родственников в ебенях неподалеку от Зекзюлино. Почему добираться туда нужно было на электричке и автобусе, а не на такси класса «Комфорт-Плюс» или хотя бы на каршеринге. Почему нельзя пользоваться телефоном. Почему он так резко затеял путешествие на Бали, хотя еще несколько дней назад планировал поторчать недельку в опустевшей по случаю праздников Москве – сходить в парк Горького на каток, посмотреть сериалы (он называл их «серики») и от души налопаться оливье. Откуда у него вообще деньги на Бали, да еще так надолго?! Олежа был хоть и айтишником (следующий после папика пункт в хит-параде девичьих мечтаний), но таким… Средней руки, без ирландского вида на жительство и семизначной зарплаты.
Вопросов без ответов было очень много.
Но Ира, хоть и практиковала в своем инстаграме сдержанный феминизм, больше всего на свете ненавидела две вещи: лишние вопросы в целом и конкретно лишние вопросы, адресованные мужчинам.
Она еще раз, для верности, фыркнула, выдрала рукав пуховика из рук Олега и с демонстративной неохотой развернулась в сторону Зекзюлино.
Название еще такое… Как нарочно издевается кто-то.
– Ирина, слушай, а дай телефон все-таки? – такая настойчивость Олеже была несвойственна; он словно сам себя испугался: говорил едва слышно, втянув голову, стараясь не встречаться глазами. – Я утром отдам, ну, в аэропорту.
– Обойдешься. Сказала, не буду включать – значит, не буду.
Какое-то время шли молча, под аккомпанемент Олежиного недовольного пыхтения. Снег прекратился.
– Тут всё уже, рядом совсем, – почуяв ее недовольство, зачастил Олег. – Им тут дачу дали еще в советские годы, а потом, ну, началось всё это. Кооператив дачный закрылся, уехали все, кроме них.
– А они чего не уехали?
– Батя звал, а мать была против, а потом же родители развелись, помнишь, я рассказывал? А батя потом умер, там из-за квартиры начались суды-муды, материн брат дядя Леша был фиктивно прописан, а претендовал на половину, ну, по-настоящему. Еще батина родня дальняя, ну, из Красноярска, хотела переехать, письма писали, приезжали с баулами своими…
Ира быстро отключилась от бубнежа – только иногда кивала и говорила «мгм». В девяностые, которых она в сознательном возрасте не застала, эта сага с незначительными вариациями повторялась сотни тысяч, миллионы раз, – в ее семье тоже десятилетиями друг с другом не разговаривали, муторно делили обнинские гаражи, судились, грызлись, бесконечно грызлись…
– …А бабка ж болеет еще, не ходит, ну, куда ей ехать.
Ира поджала губы – в капюшоне было незаметно (да если бы и заметно!..). Еще и парализованная бабка. Заебись Новый год!
В ту секунду, когда она решила повторить эту последнюю мысль вслух, Олежа подкинулся: лес поредел, дорога изогнулась – и привела их к скелету дачного кооператива.
Ира высунулась из капюшона.
Выглядело всё это странно: одна короткая улица, обрамленная повалившимися заборами, черными силуэтами домиков и темным, как в страшной сказке, сосновым лесом. Электричество, впрочем, работало: вдоль улицы выстроились редкие столбы с желтыми фонарями.
Один из них освещал вполне целый забор, аккуратные ворота и выглядывающий из-за них одноэтажный домик – целый, ухоженный и с уютным теплым светом из окон.
Среди местного антуража выглядело это так неуместно, что Ира вспомнила «Волшебника Изумрудного города», прочитанного в детстве раз семь: как будто Элли с Тотошкой прилетели в этом домике из Канзаса, прихлопнули при посадке злую волшебницу Гингему (или как ее там, Бастинду?..) и зажили в окружении туповатых, но добрых жевунов (или мигунов?.. Ира их всё время путала).
Только здешние жевуны с мигунами давно вымерли.
– Как?.. Инна?.. Я, видишь ли, так сказать, на ухо туговат – всю жизнь на производстве, грохот, шум! А слуховой аппарат я не люблю, видишь ли, никак привыкнуть не могу, да и не нужен он мне тут особо, кого тут слушать – зайцев, что ли?
– Ира, – вставила Ира, чуть повысив голос.
Дед отмахнулся: какая, мол, разница?
Ирина приготовилась внутренне взбеситься, но вдруг поняла: ей неожиданно понравилась эта не простота даже, а отсутствие городского лицемерия.
– Деда, ну всё, давай внутрь, там познакомимся, холодно же, – Олег демонстративно обнял себя руками и переступил с ноги на ногу.
– А ты не учи меня! Ишь, выискался! – деду явно страшно нравилось общаться. – Он, Иришка, знаешь, с малолетства противный был, у-у-у! Ты ему слово, он тебе десять! Да с такой, видишь ли, дерзостью, как все должны ему. Но и такой, понимаешь, как говорится, с ссыклинкой. Чуть шикнешь на него – сразу, видишь ли, на попятную!
Гостья помимо воли прыснула, забыв обратить внимание на бесячую «Иришку»: дед охарактеризовал ее бойфренда поразительно точно.
– Ну всё, хватит уже, – Олежа надул губу, в чем явно не отдавал себе отчета, и протиснулся мимо деда в тепло дачного домика.
Дед преувеличенно, как персонаж мультфильма, подмигнул Ире и запустил ее следом.
Федор Феоктистович был так искренне рад гостям, что раздражение Иры и нервозность Олега быстро истончились, отступили на периферию.
В домике было жарко, светло и как-то по-сказочному уютно. Уже странно было думать, что Ира так упиралась, – было бы тупо променять это новогоднее приключение на стандартную новогоднюю пьянку у подруг, или, что еще хуже, у занудных Олежиных друзей-айтишников, всё время пялившихся на ее обтянутую джинсами задницу.
Олег быстро забыл, что успел надуться на Федора Феоктистовича: он схватил со скромно, но сытно накрытого стола соленый огурец, захрустел им и стал распаковывать рюкзак.
– Все лекарства по списку купил, что ты просил, смотри: от желудка, болеутоляющие, глазные капли, потом этот, как его, физраствор для зубов твоих…
– Зубы-то у меня, Иришка, давно вставные! – с некоторой даже гордостью заявил дед. – Производство, видишь ли, вредное было, да и не до врачей всю жизнь, понимаешь. Так что вы, молодежь, мотайте на ус, не запускайте это дело. А то как мы будете, видишь ли, старые развалины!
Ни на какую развалину, по правде говоря, Федор Феоктистович был не похож: он был старичком юрким, жилистым и бодрым.
– Адреналин привез? – дед закопошился в выставляемых Олежей на стол ампулах и коробочках. – Это ж нам, видишь ли, первая надобность! Бабке без него никак!
– Спит, да? – Олег показал глазами на закрытую дверь смежной комнаты и запоздало понизил голос – как будто только что не орал на максимальной громкости.