Особенно кровищу.
Через пару дней прошелся вечером по улице Победы, напустив на себя озабоченный вид, – с понтом, по делам.
Как бы случайно поймал Андрущенко на выходе из ментовки, изобразил радостное удивление.
(Андрущенко изобразил чуть менее радостное удивление: он был мужчиной проницательным и далеко не глупым. Сто процентов старому жулику что-то надо – вот и ломает комедию.)
Присели в безымянный кооперативный пивнячок на углу со Степной.
Алексей Тихонович и Виктор Тарасович были похожи – не столько на лица, сколько типологически. Приземистые, ширококостные, с обманчиво добродушными круглыми ряшками: крепкие провинциальные хозяйственники, каждый в своей сфере. Посторонний человек мог бы подумать, что двоюродные братья сели после работы пропустить по стаканчику.
Знающий человек, сотрудник наливайки, выставил за порог вяло протестующего районного синяка, запер хлипкую входную дверь и скрылся в подсобке, чтобы не греть уши и не отсвечивать без необходимости.
Когда обменялись любезностями и осушили по полкружки, Алексей Тихонович попробовал перейти к делу.
– Шашлычку бы щас, раз уж сели!
В пивняке подавали только мелкие и хуевые фисташки в пакетиках.
Милиционер дернул пегими усами.
– Так чего, в твое учреждение можем прокатиться, тут ехать семь минут.
Алексей Тихонович внутренне улыбнулся – нехитрая наживка сработала. Но не успел он развить успех, как Виктор Тарасович продолжил:
– …там, правда, хлопнули твоих, я слышал? Да? А что ж ты, Тихоныч, не уследил? Раньше ни одна залупа хвост не поднимала. Знали, кто в доме хозяин. Может, оно, того, на заслуженный отдых пора?
Главное сейчас было – не психовать; чего собеседник, разумеется, как раз и добивался.
– Да там у нас, блять, перегибы на местах, – козырнул он недавно услышанным из телевизора выражением. – Залетные наскочили. Из своих, конечно, никто бы не полез, да и городские сто раз бы подумали. Пидоры какие-то тропические. Найдем – мало не покажется.
– Так а ты заявление напиши, – пошутил Виктор Тарасович. – Органы правопорядка разберутся!
Алексей Тихонович хмыкнул – и тут же состроил лицо в новую конфигурацию, как будто только сейчас кое-что сообразил.
– О! Кстати! Мне мой человечек в Ростове цинканул по ним, надо номерочек пробить. Так я думал, может…
– Не может, – вдруг рявкнул милиционер. – Ты меня в свои бандитские разборки не втягивай! За это статья полагается!
Андрущенко грохнул кулаком по столу, вскочил и вышел, не допив пиво и не попрощавшись.
Это было очень и очень херово, но Алексей Тихонович никогда в жизни не пасовал перед внезапно свалившимися трудностями.
Дядь-Миша цинканул бывшему хозяину, что новые владельцы назначили сходняк в шашлычной во вторник вечером; мангальщика явно мучила совесть из-за собственного предательства. Алексей Тихонович не без оснований полагал, что у бывшего сотрудника были и более прагматичные соображения: ростовские жиганы далеко, а хозяин Пролетарки – вот он, рядом, и мало ли что у него на уме.
– Они там это, по делу побухать собираются. Че-куда, я не по курсам, но сказали мяса нормального притаранить, зелень-мелень, сулугуни там, короче, как себе сделать, – пряча глаза, бормотал Дядь-Миша. – К семи сказали чтобы готово было, а то горе в семье будет. Сказали, чисто мне одному быть, там терки у них будут серьезные.
Вторник выдался у Алексея Тихоновича днем суетливым и напряженным. Афганцу надо было звонить хитро: набрать номер, мысленно сосчитать до пяти, повесить трубку и уже потом набрать по-настоящему.
На второй звонок в трубке долго молчали, после чего раздались гудки.
Афганец сразу перезвонил и, не здороваясь и ни о чем не спрашивая, выдал Алексею Тихоновичу странные и, на первый взгляд, беспорядочные инструкции.
Алексей Тихонович знал, что с Афганцем спорить ни в коем случае нельзя.
Проще всего оказалось добыть живую курицу: соседка баба Шура их разводила на продажу. Алексей Тихонович посадил истерящую птицу в полосатую сумку, с которой жена ездила в Польшу челночить, проковырял кухонным ножом в стенке несколько дырок для воздуха и, подумав, сыпанул внутрь горсть семечек. Тоже ведь живое существо, хоть и курица.
С топором оказалось сложнее: Афганец предупредил, что он ни в коем случае не должен быть ни чужим, ни новым. Только его, Алексея Тихоновича, собственным топором, бывшим в пользовании.
Несмотря на деревенский характер жизни в Пролетарке (а может, благодаря ему), Алексей Тихонович ненавидел и презирал ручной труд – дураки пусть уебываются, а у него другой уровень. Пришлось перевернуть с ног на рога весь гараж; к его огромному облегчению, топор нашелся – старый, ржавый и с заплесневелой рукояткой, зато отвечающий всем запросам Афганца. Топор этот он купил много лет назад, когда надеялся на рождение сына: думал, научит его всему – и дела делать, и дрова колоть… А вместо сына получилась жирная и бесполезная Алена. Ладно.
Дальше надо было подобрать на трассе самого Афганца.
Встретиться договорились на М–4, ровно в полукилометре от шашлычной в сторону области, ровно в 18:23. Алексей Тихонович даже переспросил по телефону, точно ли он понял инструкции, – и получил в ответ тишину.
Выехал пораньше, на всякий случай проехался мимо своего (он мысленно так и считал его своим) заведения, – там всё было как обычно. Надпись «ШАШЛЫК ГОРЯЧИЙ НАПИТКИ» на месте, засралась только – босота явно не напоминала сотрудникам, что раз в два-три дня вывеску надо мыть из шланга, иначе придорожная грязь делает ее нечитаемой. Припаркованная на обочине фура и «Москвич»-каблук – стандартные средства передвижения целевой аудитории шашлычки. Запах жарящейся на углях свинины, проникающий даже сквозь плотно закрытые окна «Тойоты».
Развернулся, высчитал плюс-минус полкилометра, остановился на обочине.
Часы показывали четверть седьмого.
Покрутил головой – вокруг была темная степь. Ни автобусной остановки, ни проселочной дороги, ведущей к близлежащему хутору, ни деревца, за которым можно было бы спрятаться. Афганца видно не было.
Ну ладно, может, его привезет кто-то или он сам подъедет.
Алексея Тихоновича вдруг накрыла невесть откуда взявшаяся свинцовая усталость. Всё время, прошедшее с отжатия шашлычной, он провел в лихорадочном, обостренном состоянии: почти не спал, думал, выкруживал, решал и решался. Сейчас эта адреналиновая волна схлынула. Веки отяжелели.
Под мерное гудение трассы и кудахтанье курицы, заточённой в сумке на заднем сиденье, Алексей Тихонович стал присыпать: мысли замедлились и начали заплетаться, лицо налилось тяжестью, руки сползли с руля на колени.
Когда он открыл глаза, на пассажирском сиденье «Тойоты» сидел Афганец.
До этого момента они виделись всего однажды, ненадолго и при очень странных обстоятельствах.
Лет восемь назад один из новошахтинских сельхозпартийцев с большевистским именем Клим Марленович Городовиков заехал в больницу с подозрением на онкологию – и подозрение это моментально подтвердилось.
У Алексея Тихоновича были с Городовиковым дела, да и по жизни они приятельствовали, поэтому он подключил своих близких врачей из облцентра, просил Москву о помощи по партийной линии, даже дергал декана ростовского мединститута, рабочий телефон которого ему по дружбе дала одна знакомая проститутка.
Тщетно.
Клим Марленович почернел и скукожился за считаные недели. Из стационара в ростовской ЦГБ его выписали – мест на койках не хватало даже по очень большому блату. Химиотерапию нужного формата могли сделать только в Москве – а там было много и своих таких, с подтвердившимися подозрениями. Да и сам он погас, смирился.
Алексей Тихонович отвез друга и коллегу домой, в Новошахтинск, и сдал родственникам (помирать).
Тяжело тогда было, хуево.
Думал: случись такое, не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, так лучше двустволочку в бороду упереть и жахнуть дуплетом, чтобы сразу, единомоментно. Вздрагивал. Крестился даже, хоть и не умел никогда – стороны путал.
Как-то ночью в дверь замолотили. Алексей Тихонович гостей не ждал, поэтому поначалу испугался, потом испугался еще сильнее (тогда Андропов генсеком был – предприимчивым партийцам из богатых областей было из-за чего очкануть), потом мельком подумал про хранящееся в сейфе охотничье ружье, – и, наконец, понуро поплелся открывать, матерно шикнув на жену.
В дверях, выпучив глаза и тяжело дыша, стоял кто-то из молодых родственников Городовикова – то ли племяш, то ли свояк, то ли еще какой-то троюродный кум. Размахивал руками, мямлил – в том смысле, что одевайтесь, ехать надо.
«Умер, что ли, Марленыч-то? – мрачно подумал Алексей Тихонович. – Так я что? Чего среди ночи ломиться? Сами там разбирайтесь, семья большая».
Оказалось, что не умер, а совсем наоборот.
От Пролетарки до Новошахтинска ехать-то хуйню: полчаса максимум, если по трассе через Веселый. Но свояк домчал Алексея Тихоновича на своей «Ниве» по кушерям минут за пятнадцать, так ничего толком и не объяснив, – как не разъебались только насмерть по темноте и на таких скоростях!..
На крыльце городовиковского дома («Образцовой культуры быта», – зачем-то всегда добавлял Клим Марленович) сонный Алексей Тихонович вопросительно уставился на свояка: что, мол, дальше-то?
Свояк, так и не ответивший ни на один вопрос и вообще ни сказавший ни одного внятного слова, замахал рукой: туда, мол, внутрь идите.
– А ты че? А где все? – спросил ничего не понимающий гость.
Свояк спрятал глаза и попятился.
Хер знает что.
Алексей Тихонович протер кулаками глаза и огляделся.
На улице было безлюдно, темно и тихо. Это его что, получается, в одно лицо выдернули к покойнику? А где родственники, бабки-няньки?
Алексей Тихонович прислушался: объяснимого и даже обязательного в таких обстоятельствах женского воя из дома не доносилось.
Плюнул под ноги и в приступе внезапной и несвойственной себе злой решимости шагнул в дверь.