«Взрослые дяди» все до единого годились Алексею Тихоновичу в сыновья.
Все, кроме Андрущенко и Дядь-Миши, в голос загоготали, словно услышали самую смешную в мире шутку.
Алексей Тихонович ничего не соображал, крупно трясся от страха и старался ни с кем не встречаться глазами.
– Завязывайте клоунаду, – рыкнул Андрущенко, явно чувствовавший себя не очень уютно.
Милицейского начальника позвали познакомиться и очертить, так сказать, зоны интересов; Андрущенко понимал при этом, что находится в позиции слабой, проигрышной. Жиганы из облцентра в случае чего раскатают его, сельского мента, ровным слоем – и ничего им за это не будет. Встречаться с бывшим хозяином заведения в планы Андрущенко вообще не входило – начнет теперь, чего доброго, жужжать в чьи не надо уши, что Виктор Тарасович якшается с криминальным элементом…
– Я не расслышал, там дядя мусор какие-то приказы отдает? – вскинулся кто-то из гостей.
– Але, Босый, харэ, – рыкнул обладатель сломанных ушей.
Пока захватчики гавкались, Алексей Тихонович кое-как пришел в себя – и с надеждой уставился в единственное окно, за котором давно уже стемнело. А вдруг кто-то заглянет на шашлычок, разгонит этих недоделков, поможет выкрутиться из сложившейся ситуации…
Сердце Алексея Тихоновича сначала пропустило удар, а потом заколотилось со скоростью пулемета.
Тьма за окном клубилась и дышала.
Он вспомнил об Афганце – не удивился даже, что никто из присутствующих его не заметил.
Приподнялся на стуле, в меру сил напружинил ноги, чтобы вскочить и рвануть в подсобку – там, казалось, ждет спасение.
Окно вдребезги разлетелось – и комнату заполнила живая темнота.
Парализованный ужасом Дядь-Миша видел всё из своего угла как в замедленном воспроизведении.
Щупальца темноты, сладострастно пульсируя, окутали обладателя сломанных ушей. Его крики быстро превратились в визг, а визг вдруг зазвучал глухо, с бульканьем, как через толщу воды. Темнота заживо переваривала его в своем чреве.
Кто-то рванул к выходу, дернул дверь. Оттуда, словно дождавшись приглашения, вкрутились другие бестелесные щупальца – одно, два, десять.
Товарищ милиционер стоял, зажмурившись и зажав уши, как ребенок. Потом вдруг собрался, решился: одним движением расстегнул кобуру, вынул «макаров» и выстрелил себе в висок. Мешком упал на пол. Темнота разочарованно крутанулась вокруг его тела смерчем – и рванула к нему, к Дядь-Мише.
После того, как его душу с корнем вырвали из тела, Дядь-Миша стал рабом живой темноты.
Хлопот у Алексея Тихоновича было много: отогнать бесхозную тонированную «девятку» с новым номером B786AO знакомым цеховикам на запчасти; по всей форме заявить в областное УВД о самоубийстве гражданина Андрущенко В.Т.; нанять нового мангальщика (Дядь-Миша куда-то проебался – может, запил, а может, новую бабу нашел где-то в области); помыть, в конце концов, засранную фурами вывеску «ШАШЛЫК ГОРЯЧИЙ НАПИТКИ». Времени в сутках не хватало. Начал подумывать о том, чтобы подтянуть к делам своей бизнес-империи бестолкового зятя: не чужой всё же человек, хоть и долбоеб. Плюс, опять же, расширяться надо – это ж сколько еще дальнобоев не кормлено на трассе М–4!
Если бы кто-то спросил его об Афганце, Алексей Тихонович только недоуменно поднял бы брови. И не из притворства: он ведь очень хорошо помнил, что из шашлычной в ужасе позвонили про застрелившегося мента; он рванул на место, обнаружил чью-то брошенную машину, разгром на месте недавнего застолья и труп бедного Виктора Тарасовича… Еще ж в тот день окурком прожег лизаную дубленку, точно! Надо, кстати, починить ее как-то…
Починить дубленку так и не удалось: через месяц после того, как в шашлычной случилось чрезвычайное происшествие, Алексей Тихонович умер от сердечного приступа.
Когда левая рука онемела, а в грудь словно вбили раскаленный гвоздь, он шел на обгон по встречке недалеко от съезда с трассы на Батайск.
Лобового столкновения с фурой, везущей в Ростов мороженые куриные окорочка, Алексей Тихонович уже не почувствовал.
[Москва, 2012]
Плужников послюнил палец и протер циферблат «Ролекса» – была у него такая привычка. С давних пор еще, с самых первых «Командирских» часов, которые батя подарил на окончание школы, – хотелось, чтобы они всегда были чистыми, блестели. Бати давно уже не было, а часов, наоборот, стало много и разных, но привычка никуда не делась.
Отмахнулся от Гуджиевой: та, едва дверь закрылась за очередными рекламными сопляками, снова завела свою песню о необходимости как-то повлиять на Фролова из муниципалитета, из-за которого задерживаются очередные разрешения на строительство.
С неудовольствием покосился на толстую Светку – то есть, конечно, Светлану Юрьевну, которая специальным сволочным голосом разговаривала по мобильному с ассистенткой.
– Так, через час чтобы стол в «Марио» на две персоны. Не у окна. Да. Скажи, от Оболенской звонят. Они знают там. И твой номер, по-хорошему, наизусть уже знать должны. Что ты мэкаешь? Тебя в ПТУ твоем не учили, как с людьми разговаривать? Уволю к свиньям собачьим!
Плужников сделал жест в том смысле, что «давай заканчивай». Вслух он, конечно, никогда бы этого не сказал (они с Оболенской занимали примерно сопоставимые позиции в сложной застройщической иерархии), но не только с разговором, но и со спагетти и этими, как их, фарфалле Светке давно пора было заканчивать.
Была и другая, более весомая причина для отмены всех сегодняшних вечерних планов.
– Овца ебаная, – сказала Оболенская гудкам в трубке и подняла на него глаза. – Что такое?
– У «России» фундамент поплыл, – сказал Плужников.
Гуджиева, не услышавшая кавычек, непроизвольно дернулась, как от тычка в спину невидимого товарища майора.
Оболенская всё, что нужно, услышала.
– Блять, – с чувством сказала она, нашарила на столе пачку сигарет и щелкнула зажигалкой «Cartier». – Это точно?
Если бы было неточно, Плужников бы ничего не говорил и сам бы спокойно поехал по своим вечерним делам. Поэтому отвечать он не стал.
Элитный малоэтажный жилой комплекс «Россия» возвышался на берегу Москвы-реки в максимально козырном месте: с видом на храм Христа Спасителя, кремлевские стены и всё остальное; всего двадцать четыре квартиры. Зато какие: по два-три этажа, с необъятными верандами (кому они, спрашивается, были нужны в Москве, где зима в том или ином виде длится полгода?), панорамными окнами и всем-всем-всем. Стоили квартиры, разумеется, столько, что вместо каждой можно было бы купить хороший замок в Шотландии или средненький дом в Лос-Анджелесе, но цена в данном случае не имела значения. Те, кто мог позволить себе жить в «России», денег не считали и, более того, почти ни за что никогда не платили. Элитный комплекс был своего рода административным ресурсом компании-застройщика: апартаменты в нем дарили министрам, часто мелькавшим в телевизоре депутатам, серьезным мужчинам из серьезных ведомств со страшными аббревиатурами и руководителям некоторых интересных дотационных регионов. Впрямую руководство застройщика ничего взамен не просило, но молчаливо подразумевало возможность когда-нибудь обратиться за одолжением.
Одолжения эти, в свою очередь, часто были далеко за пределами монетарных оценок, поэтому строительство «России» многократно окупилось еще на этапе фундамента.
Который сейчас поплыл.
Вся многомиллионная в долларах конструкция с квартирами всех своих бесценных жильцов (точнее, конечно, в основном их любовниц, внебрачных детей и дальних родственников) необратимо съезжала в реку. Уже сместились несущие стены, коротило проводку, затопило третий уровень подземной парковки, появились первые робкие трещины на стенах и потолках.
Причины случившегося были, во-первых, предсказуемыми, а во-вторых, уже неважными: мутноватая схема с метростроевцами, давшими разрешение на строительство; утруска бюджета на материалы несущих конструкций; ненадежность изрытой прибрежной почвы; наконец, общая нерешительность среднего менеджмента, до последнего момента скрывавшего проблему.
– Блять, – повторила Оболенская. – А мы что теперь?
Вопрос был, конечно, интересный.
– Надо решать как-то, не знаю, – Плужников снова протер «Ролекс».
Он осознавал, что на этом этапе ничего уже не решится.
Оболенская озвучила его мысли:
– Ну, нас они сейчас по-любому сольют, а может, и посадят.
– Как посадят?! – впервые за время разговора подала голос Гуджиева. – За что?!
– Молча, – огрызнулась коллега. – За преступную халатность, растрату средств или за что там у них сейчас модно сажать. Им надо виноватых найти, причем повыше, на виду.
«Они» были реальными владельцами строительной компании – очень серьезные люди из очень серьезных кабинетов.
– А дому совсем, ну, конец? – спросила Гуджиева, еще не прошедшая стадию торга.
– А уже неважно, – резонно ответил Плужников. – Ну, даже если он целиком в реку не обрушится, ты думаешь, жильцам нормально, что всё по швам трещит и вода на парковке по колено? Это ж всё теперь. Нашим позвонят, выразят неполное понимание ситуации, наши им теперь должны будут, а не наоборот. И квартирами не отдашь уже – после такого не возьмут. Ну и у наших там начнутся… Репутационные проблемы на высшем уровне. Если уже не начались.
– А чего мы только сейчас опомнились? – не унималась Гуджиева.
– Да как обычно: прораб до последнего думал, что обойдется, потом, пока по цепочке до нас поднялось, уже поздно что-то решать стало.
Плужников потянулся было за сигаретой, но тормознул себя: на нервах он курил одну за другой, от чего потом кашлял и задыхался.
– Пиздец, конечно, – Оболенская, которую будущий кашель волновал сейчас меньше всего, прикурила одну сигарету от другой.
– Давайте думать, что можно сделать, – предложила неугомонная Гуджиева.
Думать начали скорее по инерции и чтобы оттянуть неизбежное. Публичных заявлений делать, конечно, не будем; попробуем втихую. Жильцам попробуем компенсировать в любом формате; что там у нас в Алуште по пентхаусам?.. А в Новороссийске?.. Тоже нет?