Около одиннадцати вечера в переговорную заглянул безопасник – он, конечно, сильно извиняется, но объект необходимо закрывать на ночь.
Плужников сначала было отмахнулся, но вдруг кое-что вспомнил.
– Это… Как тебя там, забыл…
– Пал Петрович, – обиженно сказал безопасник, барского тыканья не любивший.
– Стационарный телефон на объекте есть?
Безопасник, чье имя-отчество Плужников сразу же обратно забыл, странному вопросу не удивился.
– В офисе продаж. Проводить?
– Сам дойду.
На удивленные взгляды коллег Плужников не отреагировал.
Дошел по темным коридорам до офиса продаж, не обращая внимания на пыхтение все-таки увязавшегося следом Палпетровича.
Включил свет, недовольно сощурился на люминесцентную яркость.
Сел в кресло, неуверенно посмотрел на телефон – обычный, офисный, с витым шнуром, соединявшим трубку с аппаратом.
В успех затеи он не верил, но понимал, что камнем шел ко дну – и любая соломинка была кстати.
Вздохнул.
Поднял трубку.
Не заглядывая в записную книжку телефона, набрал давно врезавшийся в память номер – почему-то только шесть цифр, даже без обязательной мобильной приставки.
Подождал положенное время, аккуратно положил трубку обратно на рычаг.
Снова набрал номер.
Услышал голос Афганца.
Гастарбайтеры стояли вдоль стеклянной стены переговорной и смотрели в пол.
Жалкие, сонные, пахнущие несвежей одеждой и бедностью.
Светлана старалась на них не смотреть, едва заметно кривилась. Не из какого-нибудь там снобизма, а просто… Она ни в коем случае не считала себя расистом и страшно бы оскорбилась, услышав это слово в свой адрес. Все люди, безусловно, были равны, и цвета их кожи и паспорта не имели никакого значения.
Недолюбливала она только чурок.
Один из гастарбайтеров что-то шепнул второму. Слов было не слышно, но страх и смятение были понятны и без них.
– Так, вы знаете, я, наверное, пойду, – Гуджиева нервно вскочила и прижала к груди клатч «Gucci»; ее ладони заметно дрожали.
– Да нет, никуда ты не пойдешь, – устало сказала Оболенская. – Мы теперь все в этом говне по уши.
В ее голосе не звучало угрозы, но коллега замерла, как будто ее поставили на паузу пультом дистанционного управления. Постояла. Медленно осела обратно в офисное кресло. Клатч упал на пол.
Один гастарбайтер вздрогнул.
Двое других не пошевелились.
Афганец мотнул длинными светлыми волосами и продолжил бормотать над расстеленным на столе полотенцем.
Дверь переговорной распахнулась, внутрь влетел Плужников – взволнованный, с залитыми ярким румянцем щеками.
– Есть! Нашел!
В руке он держал короткий охотничий нож.
Деталей плана не знал никто – даже, кажется, сам Плужников. Телефон Афганца ему дал высокопоставленный чекист в качестве алаверды за двухуровневый пентхаус в Геленджике; Плужников тогда удивился и даже скорчил морду – он ожидал ответных одолжений совсем другого уровня. Например, чудесного оправдания в зале суда по одному нехорошему делу, где он проходил свидетелем, но легко мог переквалифицироваться в обвиняемого. Чекист дал понять, что по короткому телефону, который ни в коем случае нельзя записывать, помогут решить любые вопросы. То есть вообще любые. Да, прям любые.
Уголовное дело тогда рассосалось само собой – точнее, в обмен на еще несколько просторных квартир с красивыми видами, но этого добра в распоряжении Плужникова на тот момент было с избытком.
Чекист куда-то исчез; как потом выяснилось, повесился в том самом пентхаусе.
Плужников тогда еще хмыкнул: знаем, мол, как они там вешаются. «Покойный дважды выстрелил себе в затылок, заковал себя в наручники и залез в петлю». Ха-ха. Ха.
Появлению в переговорной комнате Афганца не удивилась, кажется, только Гуджиева: она впала в нехорошее, грозящее взорваться истерикой оцепенение.
Оболенская вскинула брови, но промолчала. Она уже тоже понимала, что спасти их может только чудо – и если чудо выглядит как незнакомый худой мужчина с прической полубокс, то ладно, допустим.
Плужников суетился, выскакивал наружу, отправил Палпетровича на объект за гастарбайтерами, притаранил из туалета полотенце, потом услал безопасника домой, снова что-то вспомнил и звонил ему из коридора, прикрывая ладонью телефон. Убежал к проходной, вернулся.
С ножом, который у него молча забрал лысый незнакомец.
Оболенская (бывшая в девичестве Шмудько и после развода решившая фамилию не менять) подкинулась – она втайне любила передачу «Битва экстрасенсов» и в открытую посещала лакшери-гадалку, раскидывавшую ей карты Таро. Бытовой мистицизм у нее прекрасно сочетался с походами в церковь на пасхальные и рождественские службы – никакого противоречия Светлана Юрьевна в этом не видела. Так делали все ее успешные подруги; так делали еще более успешные подруги успешных подруг; да и там, на самом верху, таролог на нумерологе сидел и потомственным ведуном погонял. Поэтому Светлана Юрьевна сразу поняла, что готовится какой-то эзотерический ритуал, – и навострила уши.
Гастарбайтеры ее воодушевления не разделяли: они вскинулись, зашевелились и начали перешептываться на своем языке.
Оболенская вдруг поняла, что эти крепкие мужчины, целыми днями занимающиеся тяжелым физическим трудом на свежем воздухе, в случае чего без труда свернут шею пухлому Плужникову и этому сраному экстрасенсу, после чего…
– Так, я не поняла, – начала было Оболенская специальным командным голосом, но выразить свое возмущение не успела.
Экстрасенс с нечеловеческой быстротой метнулся к пленным (а они были именно пленными) и перерезал одному из них горло.
Озод Дададжонов, 1991 года рождения.
Гуджиева завизжала.
Афганец вонзил нож в грудь второму гастарбайтеру.
Ардашер Мухамаддиев, 1989 года рождения.
Плужников, парализованный ужасом, выпучил глаза и схватился за «Ролекс».
Третий рабочий с неожиданной быстротой развернулся и кинулся к двери. Дернул ее, не обращая внимания на впивающийся в спину нож. Выбежал в коридор.
Схватился за стеклянную стену переговорной, оставив на ней смазанный кровавый след. Пошатнулся. Упал.
Фарход Юсуфбеков, 1995 года рождения.
Оболенскую вырвало.
Время остановилось.
В плотном, как застывшая эпоксидная смола, воздухе двигался только Афганец. Он склонился над трупом Юсуфбекова, провел над ним ладонью. Дернул спутанными кудрями, словно не веря своим глазам.
Вдруг оказался у тела Дададжонова – Оболенская готова была поклясться, что не видела его перемещений. Был в одном конце офиса – и моментально оказался в другом.
Провел над телом ладонью.
В бешенстве повернулся к трущему часы Плужникову.
Широко открыл рот – намного, намного шире, чем позволяло строение человеческого черепа.
Оболенская отстраненно поняла, что зубы внутри рта расположены по спирали, как шипы на метростроевском буре. Они уходили далеко-далеко в горло.
Афганец взревел кошмарным, не предназначенным для человеческих ушей голосом:
– Это не твой нож!!!
Исчез, словно его и не было – без хлопка, вспышки и прочих киношных спецэффектов.
Время снова включилось.
Мертвый Озод Дададжонов легко, как гимнаст, вскочил на ноги.
Мертвые Ардашер Мухамаддиев и Фарход Юсуфбеков поднимались медленнее, словно нехотя. Они не вставали, как поднимался бы упавший человек, нет, – они раскладывались, как неплотно сложенные в несколько раз листы бумаги.
Гуджиева умерла первой – она бросилась к выходу из переговорной, попыталась разминуться с кадавром, но не успела. Мертвый Юсуфбеков стремительным движением свернул ей шею – с такой скоростью, что Гуджиева по инерции пробежала несколько шагов перед тем, как сломанной куклой рухнуть на пол.
Отделалась она еще сравнительно легко.
– А как «Россия»-то теперь, – выдавил Плужников, чей разум из последних сил пытался уцепиться за рациональное.
Ничего рационального больше не было.
Дададжонов размеренно, как заводная игрушка, подошел к Плужникову, наклонился и заглянул своими мертвыми глазами в его живые глаза.
Так они стояли – минуту, две.
Оболенская забыла, как дышать.
Мертвыми стали обе пары глаз.
Плужников оплыл, вытек из офисного кресла на пол, всё еще сжимая «Ролекс». Пальцы его дергались, рефлекторно протирая циферблат.
Оболенская вдруг истерично заозиралась в поисках ножа – не отбиваться от этих… зомби, нет.
Там было уже понятно, что не отбиться.
Просто всё, что она может сделать с собой, было бы облегчением по сравнению с тем, что сделают с ней они.
К ней синхронно повернулись три мертвых лица. На них невозможно было остановить взгляд: ракурс съезжал, размывался, концентрировался на перемазанной кровью одежде, черных от строительной грязи руках, раздолбанных ботинках.
Последней мыслью Оболенской была обида на лакшери-гадалку. Та раскидывала ей колоду буквально позавчера, и по всему выходило, что в обозримом будущем клиентку ждут приятное знакомство, хорошая возможность начать новое дело и простор для самореализации.
[Санкт-Петербург, 2015]
– Это Бебегян беспокоит, ну, Арсен Владимирович. Там ваш телефончик дали, так сказать, по знакомству, просили без имен, но я могу сказать… Не надо?.. Да. Да. У меня такая ситуация: вы понимаете, на бизнес накат пошел по гэбэшной линии, а мои, так сказать, устоявшиеся связи оказались не в достаточной степени эффективны, поэтому… Что, простите?.. Неважно?.. Как нева… Да. Да. Принял. Да. Тридцать человек?! Что?! Да. Мне нужно решить этот вопрос. Да. Очень сильно нужно. А как вы… Да. Что, простите? Слышно плохо, повторите. Вот прямо чтобы мой собственный?.. А какое это имеет отношение к… Да. Да. «Бентли» есть, ну, джип, «Бентайга»… Ну, человек шесть помещается, может, семь, если плотно. Я ж, вы понимаете, чисто с женой вдвоем езжу, иногда не с женой, но чтобы вот прям столько людей набивать, такого не было… Да. Да. Понял. Нет-нет, секунду! Я вспомнил. У меня доля в этом, знаете, автобусном парке. Ну межгород там, популярные нап