— Успели дом посмотреть?
Алан рассказал, как наткнулся на рабочих на третьем этаже. О драке не обмолвился — мало ли, вдруг этих людей, которые тут все равно что одноразовая посуда, массово уволят и быстренько заменят новыми.
— Я очень сожалею. Как вы оказались в том крыле?
— Да вот забрел.
— И что рабочие?
— Рабочие как рабочие. Слоняются там.
— Вас это потрясло? Что вы их там увидели?
— Не очень. Меня тут ничего не удивляет.
Хасан усмехнулся:
— Хорошо. Это прекрасно. Остальные не живут на стройке. Может, вы замечали трейлеры. Еще?
И подлил Алану скотча. Первая доза исчезла быстрее, чем полагалось.
— Как продвигаются дела? — спросил Алан. Думал, что вопрос риторический. Этот человек втюхивает здесь квартиры. Ответ ожидался краснобайский.
— Честно? Тяжко.
Никто, объяснил Хасан, ничего не обещает твердо, а те немногие франшизы, что купили недвижимость первыми, когда только объявили о строительстве и началось освоение территории, за прошедшие годы передумали. Сомневаются в жизнеспособности застройщика «Эмара». Беспокоятся, что к делу причастна компания, принадлежащая семье бен Ладена. А главное, тревожатся, что город умрет вместе с королем Абдаллой. Что без его реформаторства, без его терпимости к прогрессу по мелочи все откатится назад, а все свободы, обещанные в ЭГКА, будут втоптаны в песок.
— Но у вас на первом этаже вот-вот ресторан откроется, — заметил Алан.
— Блеф, как ни прискорбно. Мы эти помещения пока не продали. Еще выпьете?
Алан уже прикончил второй стакан.
Хасан отошел к бару, позвякал бутылками.
— Алан, это серьезный бизнес. Если купите квартиру сейчас, заплатите крохи ее стоимости через год-два. Продадите — получите вдесятеро больше.
Юзефовы прогнозы вернулись рикошетом. Город разоряется, «Эмар» разоряется, никакого города не будет. Замысел скончается вместе с Абдаллой.
Хасан принес Алану стакан.
— Спасибо, мой друг, — сказал Алан.
Хасан улыбнулся:
— Приятно с кем-то выпить.
Алан спросил про короля — почему тот не тратит денег на город, не доведет строительство до конца или хотя бы до функционального состояния, пока жив?
— Есть такая арабская пословица: одной рукой в ладоши не хлопнешь. Мы не можем построить город одни. Нам нужны партнеры.
— Да ладно, — сказал Алан. — Абдалла выстроил бы его лет за пять, если б захотел. Зачем двадцать лет тянуть?
Хасан продолжительно поразмыслил.
— Я понятия не имею, — сказал он.
И вместе они посетовали на факторы без счета, которые имеют над ними власть, но им неподвластны. Хасан прожил в ЭГКА год, задумал стать городским пионером, принимал десятки таких, как Алан, вместе с ними пытался провидеть их роли в этом городе.
— Может, когда-нибудь здесь будет славная жизнь, — сказал Хасан. — Но боюсь, нам недостает сил закончить.
И, не находя в себе сил уйти или сделать хоть что-нибудь, Алан остался у Хасана — еще много часов они играли в шахматы и пили скотч. Уходя, Алан был близок к опьянению и чувствовал себя превосходно. Шагнул на лестницу, хотел спуститься, но пошел наверх. Миновал закрытую дверь, но лестница вела выше, и в конце концов он распахнул дверь на крышу. Открылся такой вид, что сердце зашлось, — пляж, дома, каналы, пустыня, и все окутано шепотом золотого сияния. Пора уходить, но никак не шевельнешься.
XXVI
Спал хорошо, сам не понял, отчего так, а когда проснулся, телефон опять красно мигал. Алан послушал сообщение от Юзефа. Тот уезжал и хотел заехать попрощаться. С утра приедет, если Алан не позвонит. Алан вздохнул — какое облегчение. К утру в нем поселилась тревога: вдруг с его другом что-то случилось? Характерная проблема стабильной всемирной связности: пауза дольше двух-трех часов провоцирует апокалиптические прогнозы.
Алан оделся и на лифте слетел через атриум в вестибюль.
— Вы приехали.
— Приехал. — Выглядел Юзеф неважно.
— Вы как?
— Да не знаю. Психанул слегка.
— Муж?
— И его прихлебалы, ага. Домой ко мне заявились.
— Вы же вроде у родственника жили.
— Жил, но он дергался. Он с бабушкой живет, не хотел ее беспокоить. Ну я и поехал домой. Приехал, а через час эти.
— И что они?
— Давайте присядем на минутку?
Подошел официант, Юзеф заказал эспрессо.
— Вчера сижу, смотрю Барселону против Мадрида — видели этот матч?
— Юзеф!
— А, ну да. Слышу, снаружи кто-то скребется. Глянул — под окном трое. Чуть не обосрался.
— И что они?
— Постояли под окном, и все. Мне хватило. То есть они знают, где я живу, не боятся явиться, встать за окном и поглазеть на меня. Надо уезжать.
— Господи, какой ужас.
— Да, есть немного.
— Куда поедете?
— К отцу в горы. Они туда не потащатся. И деревенские меня постерегут. У них есть ружья, вся фигня.
Алан как-то сразу представил ковбойскую перестрелку. Заманчиво — неизвестно почему.
— Так не пойдет, — сказал он. — Оставайтесь здесь. Я договорюсь, вам дадут номер. Тут охрана. Безопасно. Будете невидимкой.
Пока Алан говорил, его план даже стал походить на правду. Юзеф отмахнулся:
— Нет уж. Хочу домой. Выходные. Самое время уехать.
— Надолго?
Алан вдруг испугался, что больше Юзефа не увидит.
— Не знаю. Несколько дней — дух перевести. Посижу на горе, оттуда все вокруг видать. И прикину, что дальше. Я затем и приехал. Я, может, задержусь, вот и хотел попрощаться, если больше не увидимся.
Лицо у Юзефа было довольно бесстрастное. Такой уж он человек. Но Алан понимал, что должен быть рядом с Юзефом, что на тысячу миль окрест не встретишь других здравомыслящих людей.
Спустя десять минут Алан сидел в машине, его рюкзак валялся в багажнике, машина направлялась в горы, и Алана захлестывала эйфория. Проехали несколько миль по шоссе, затем Юзеф свернул:
— Надо к отцу в лавку заглянуть. Взять ключи, спросить разрешения пожить, все такое.
— У вас нет своих ключей? — спросил Алан.
— Я о том и толкую. Он меня за мальчика держит.
В центре города они штопором поднялись в шестиэтажный гараж.
— Это Старый город?
На вид совсем новый.
— Старый город сейчас — это квартала три, — сказал Юзеф. — Остальное снесли в семидесятых.
Гараж притулился возле торгового центра. Эскалатор за эскалатором Алан и Юзеф спускались ниже, мимо ювелирных и сумочных магазинов, мимо стаек девушек в абайях и с блестящими ридикюлями на локтях, мимо ватаг молодых людей, которые жадно этих девушек разглядывали.
Юзеф вывел Алана с первого этажа в проулок — по дороге потерялась пара столетий. Этот район Старого города — паутина переулков, где обосновались лавочники. Торговали орехами, конфетами, электроникой, футболками, но популярнее всего женское белье, обильно выставленное в витринах. Алан вопросительно покосился на Юзефа, а тот пожал плечами: мол, вы только сейчас поняли, что Королевство — противоречивая страна?
— Сюда, — сказал Юзеф и остановился футах в двадцати от углового магазина — сплошь стекло, внутри тысячи сандалий. За прилавком стояли двое. Один сверстник Алана — видимо, отец. Был и другой, гораздо старше, согбенный; тяжко опирался на прилавок, словно только прилавок его и держал. Лет восьмидесяти, не меньше.
— Который из них?.. — начал Алан.
— Сюрприз: старший, — угрюмо ответствовал Юзеф. — Я вас познакомлю.
Они приблизились, и старик смерил Юзефа взглядом. Сощурил глаза, надул губы. Юзеф кашлянул в плечо, замаскировав тем самым слово «козел». Они вошли.
— Салам, — бодро сказал Юзеф.
Отец, сын и продавец обменялись рукопожатиями и парой слов на арабском, затем Алана, похоже, представили, и Юзефов отец на него глянул. Алан протянул руку и тот потрогал ее, точно собаку-попрошайку за лапу. Юзеф с отцом не проговорили и минуты, затем отец повернулся и скрылся в глубине лавки. Следом ушел продавец.
— Ну вот вы и познакомились, — сказал Юзеф. — Великий человек.
Алан не нашелся с ответом.
— Я сказал, что еду в горы. Он обещал предупредить смотрителя. Я так понимаю, ключ не понадобится. Можем ехать.
Они направились к дверям. На пороге Юзеф остановился:
— Погодите, хотите сандалии? Вам понадобятся.
— Нет уж.
— Да-да-да. У вас какой размер?
Одни сандалии, от пола до потолка. Все кожаные, разукрашенные и простроченные. Сделаны вручную, сработаны грубо. Ну, выбрали. Юзеф оставил деньги на прилавке, и они с Аланом снова вышли в переулок.
— Вот такой он, мой дражайший папаша, — сказал Юзеф, закуривая. — Он и в целом-то не очень дружелюбный. И работа моя ему не нравится. А уж когда я вожу американцев, он совсем не в восторге.
Они возвращались к гаражу.
— Но вы же учитесь. Чем вам полагается заниматься?
— Он, не поверите, хочет, чтобы я вкалывал на него. Я пытался, но это был кошмар. Вообще друг друга уважать перестали. На него работать — хуже не придумаешь. Шпынял меня целыми днями. И считал, что я ленюсь. Ну, я уволился. Надо бы приучиться не таскать к нему гостей.
— Должен сказать, — начал Алан и осекся. Хотел было поддержать Юзефову антиотцовскую диатрибу, но понял, что не может. Он теперь защитник Руби — значит, посредничает между всеми детьми и их загадочными родителями; так, что ли?
Алан боялся за Юзефа. Боялся за его жизнь, боялся за его отца. Юзеф считал, то и другое банально, — в таком возрасте всегда кажется, что все проблемы решаемы или не стоят решения.
— Должен сказать, — снова начал Алан, — я уважаю то, что он делает. Ваш отец шьет и продает обувь. Чистое, честное занятие.
Юзеф фыркнул.
— Ничего он не шьет. Он ее закупает. Шьют совсем другие люди. А он прикарманивает наценку.
— И все равно. Это искусство.
Помнится, Джо Триволи называл это танцем.
— Наверняка мог бы и сам шить, если б захотел.
— Да нет, — сказал Юзеф. — Он их просто закупает оптом. Шьют в Йемене. Он в жизни ни одной сандалии не сшил.