Я понимаю. Но в черных кипах?
Есть и такие.
Танк выстрелил. Цель на расстоянии двух с половиной километров была поражена с первого снаряда.
ДИАГНОЗ
Вся медицина от Элиша и Гиппократа до наших дней, а может быть даже до будущих гениальных открытий — для Жени вполне вмещалась на десяти страницах Травника. Поэтому, когда ее соседка как-то пожаловалась на боли в животе после перенесенной в прошлом операции, Женя, даже на мгновение не задумавшись, безапелляционно изрекла:
— Спайки.
Соседка обратилась к видному професcopy-хирургу. Тот долго и внимательно обследовал пациентку, в мыслях отбросил десяток сходных по симптомам заболеваний и, наконец, тщательно взвесив все объективные данные, произнес:
— Спайки.
Это дико обидело соседку. Лучшие чувства ее были ущемлены. Надо же — около месяца томиться, ожидая очереди, ехать в Иерусалим, подвергаться неприятному исследованию да еще уплатить солидный гонорар, чтобы услышать тот самый диагноз, который сходу поставила Женя!
ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖЕНЩИНЕ
Они беседовали по-русски в твердой уверенности, что коренные израильтяне, сидевшие на скамейках в парке, не понимают ни единого слова. Нетрудно было догадаться, что и пожилая и молодая приехали в Израиль недавно.
Молодая жаловалась на судьбу, на мужа, на то, что живет в постоянном страхе забеременеть.
— Трижды я обращалась к гинекологу. Едва услышав мои опасения, он тут же посылал меня на анализ.
— И ни разу не обследовал?
— Ни разу. Они нас тут не балуют.
УСТАМИ МЛАДЕНЦА
Арику три года. Обычно мы общаемся по-русски. Некоторые слова он не понимает, и мне приходится переводить их на иврит. Родители Арика стараются сохранить и семье русский язык. К сожалению, не всегда у них хватает на это терпения.
Арик не просто красивый ребенок. Он беспредельно обаятелен. Он устает от постоянных объятий и поцелуев знакомых и незнакомых людей. Однажды я схватил Арика на руки, подбросил его к потолку и спросил риторически:
— Арик, скажи, ну кто тебя не любит? Арик наклонил голову, глянул исподлобья и ответил:
— Аравим.
Родителей Арика мне пришлось убеждать в том, что не я просветил ребенка по поводу арабов.
РАДИОГРАММА
За границей ощущение родного дома возникает, как только попадаешь в самолет израильской авиакомпании.
С женой я возвращался из командировки в Англию. В «Боинге»-707 шесть кресел в ряду разделены узким проходом. Сейчас он был плотно заблокирован очередью в туалеты.
Вдруг по радио прозвучала моя фамилия: я должен срочно связаться со стюардессой.
Жена с тревогой посмотрела на меня, поспешно встала и вместе с соседом втиснулась в очередь, чтобы дать мне пройти. В проходе каждый с готовностью вжимался в стоящего рядом, уступая мне дорогу в голову самолета. Навстречу протискивалась стюардесса.
— Все в порядке, — сказала она, приветливо улыбаясь, радиограмма от Шмулика. Он поздравляет с празднитком твою жену и тебя и сожалеет, что сегодня не он командир самолета, в котором вы летите.
Надо же! Шмулик, пилот израильской авиакомпании, узнал, что мы возвращаемся домой этим рейсом!
Мой вид успокоил жену. Тревога исчезла с ее лица. А каждый пассажир, которому я невольно причинял неудобство, не преминул сказать: «Слава Богу».
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
Сколько я помню себя, я говорил по-украински. Учился в украинской школе. Нежную кожу детства сменил на отроческие колючки под поэзию Котляревского, Шевченко, Леси Украинки.
Поэтому, когда на конгрессе ортопедов в Лондоне ко мне подошел коллега, на лацкане пиджака которого была табличка с надписью «Доктор Бобошко. Торонто. Канада.», я обрадовался тому, что, кажется, появилась возможность без труда говорить по-украински, а не копаться в карманах памяти, мучительно разыскивая куда-то запропастившееся английское слово.
Я спросил коллегу, можем ли мы перейти на украинский язык.
— Звычайно! — С энтузиазмом ответил доктор Бобошко.
И потекла беседа без всяких усилий.
Но тут стоявшая рядом жена рассмеялась и предложила мне перестать говорить на иврите.
Я стал следить за своей речью и с ужасом обнаружил, что вместо богатого литературного украинского языка, к которому я привык, из меня выплескивается окрошка из ивритских и украинских слов.
Беседа продолжалась по-английски.
РАЗНЫЕ ШКОЛЫ
На углу две молодые мамы обсуждали трудности воспитания.
— Я так отшлепала их с утра, что им хватит на целый день.
— А я как-то не могу.
— Почему? — Удивилась первая.
— Они обижаются.
ИНТЕЛЛИГЕНТ
Причину можно отыскать даже для беспричинной ненависти.
Всеволод, бывший московский хирург, работающий массажистом, говорит, что Израиль он возненавидел в тот день, когда пациент, сняв носки, вытер ноги носовым платком.
— Зачем? — спросил Всеволод.
— Я интеллигент. Еще в гимназии в Польше мне привили это.
— В таком случае вам следует носить с собой бутылочку с водой, сперва окроплять ноги, а уже затем вытирать их платком, — не скрывая презрения, сказал Всеволод.
Пациент деликатно промолчал, а, узнав, что массажист бывший москвич, спросил, занимался ли он и в Москве массажем.
— А как же! Я с детства мечтал об этой профессии. Как-то в кино я увидел массажиста и понял, что это предел моих мечтаний.
— Похвально, когда человек воплощает в жизнь свои идеалы.
В комнате тихо звучала приятная музыка.
— Кажется, Третий концерт Шопена для фортепиано с оркестром? — Неуверенно спросил пациент.
— У Шопена нет Третьего фортепианного концерта. И вообще эту музыку написал не композитор.
— Как это — не композитор?
— Это музыка Чарли Чаплина к его фильму «Огни большого города».
— Да? Откуда вы знаете такие вещи?
— Когда нас готовили в массажисты, мы должны были читать книги, посещать музеи и филармонию, чтобы иметь возможность разговаривать с такими интеллигентными пациентами, как вы.
В Москве Всеволод, надо полагать, общался только с энциклопедистами, а в Израиле у него не было других пациентов. Впрочем, в Израиле даже водка кажется ему не такой сорокаградусной, как московская.
МИР! САЛЯМ! ШАЛОМ!
Шота, переехав в Израиль, потерял неописуемое необходимое ему ощущение значимости собственной личности. Бывало, прилетишь в Москву, подкатишь к гостинице «Россия». Толпы командировочных тычутся к дежурному, просят, умоляют, требуют, размахивают командировочными удостоверениями. Но в ответ непреклонное: «Мест нет».
А он спокойно подает свой паспорт с вложенным в него червонцем, и — пожалуйста — ключ от номера, и он поднимается в лифте, опьяненный этим самым неописуемым ощущением.
Увы, потеряно, как и многое другое, что он не сумел вывезти из Грузии…
И только здесь, в Египте, куда приехала их туристская группа, вдруг вновь проросло в нем ощущение собственной значимости. Шота был подбит долларами, и в скопище нищих египтян он воспарил, словно попал в вестибюль гостиницы «Россия».
Была еще одна причина, кружившая голову, как рюмка чачи. Шота формально не состоял в организации «Мир сейчас», но именно активное функционирование в рабочей партии обеспечивало ему, не ахти какому специалисту, устойчивое положение на работе. На каждом шагу Шота рекламировал миротворческую позицию своей партии, как вот этот египтянин рекламирует гипсовые бюстики Нефертити.
Его сослуживец, умение, знания и способности которого позволяли ему иметь собственное мнение, все время каркал, что даже мир с Египтом выеденного яйца не стоит.
И вот сейчас они, израильтяне, туристы в Каире, и Шота непрерывно тыкал этот аргумент в наглую морду своего оппонента.
Их группа вышла из мечети Мухамеда Али в Цитадели. Туристов водят туда стадами. Шота, каждой клеточкой осязая свою значимость, время от времени раздавая нищим гроши.
На корточках, пряча стопы в грязно-серой галабии, длинном платье, свисавшем с тощих плеч, сидел египтянин лет сорока. Шоте захотелось высказать ему свою симпатию и он произнес по-арабски и на иврите: «Салям! Шалом!» Хорошие слова. Мир.
Реакция египтянина на эти слова оказалась необычной. Он встал, повернулся спиной, наклонился и, подняв галабию, обнажил костлявый зад.
Шоту словно кулаком двинули в физиономию. И это при его обостренной чувствительности к непочтению! Да еще прилюдно!..
Но что хуже всего, этот сукин сын — сослуживец всю Цитадель оглушил своим наглым смехом.
СВИДАНИЕ
Девица поднялась в полупустой автобус. Красоту библейского лица портила чрезмерная косметика. Печать ее профессии лежала на каждом сантиметре тела, откровенно оголенного сверху и снизу. Она окинула пассажиров быстрым взглядом и села рядом с ортодоксальным евреем в черной широкополой шляпе.
Завитые темно-русые пейсы метнулись, когда он порывисто отодвинулся и вжался в борт автобуса.
— Не бойся. Я не собираюсь тебя соблазнить. Мне просто хочется рассказать свою историю религиозному человеку.
Она безуспешно попыталась стянуть юбку на обнаженные бедра.
— Я из очень знатной семьи марокканских евреев. Мои братья и сестра соблюдают все наши традиции. Только меня как-то занесло. Я едва вышла из детского возраста, а ко мне уже липли мужчины. Ни одна из моих соперниц не зарабатывает такие деньги, как я. Мама плакала, увещевала меня. Перед смертью она сказала, что позор свел ее в могилу.
Она умолкла и посмотрела сквозь ветровое стекло так, словно впервые заметила тель-авивскую улицу.
— Сегодня ночью мама приснилась мне. Я ее видела, ну, как тебя. Она снова укоряла меня. А потом сказала, что я должна прийти к ней на свидание сегодня в шесть часов на угол улиц Ибн-Гевироль и Арлозоров. Это, конечно, абсурд, но я почему-то решила поехать.
Девица взглянула на часы. Сосед тоже посмотрел на свои часы. Стрелки выстроились почти в прямую линию.