В противоположном конце трамвая стоял интеллигентного вида мужчина средних лет. Он тоже с недоумением и сожалением смотрел на пассажиров. Они столкнулись взглядами. И поняли друг друга. Ося не знал, что ощутил его однодумец.
Но, как только остановился трамвай, они пулей выскочили из вагона, каждый из своей двери, и шарахнулись в противоположные стороны.
НЕНАВИСТЬ
Дядя Эли пристально рассматривал каждую награду на груди племянника, пришедшего с войны. Медаль «За победу над Германией» с профилем вождя он перевернул на другую сторону:
— Спрячь. Не надо, чтобы на тебе видели убийцу.
Семь с половиной лет спустя дядя Эли умирал в психиатрической больнице. Тяжелейший склероз поразил сосуды мозга. Жена приносила передачи, кормила его, рассказывала о том, что происходит за стенами больницы. С таким же успехом она могла общаться с геранью или фикусом. Блестящий ум и неисчерпаемое остроумие навсегда покинули доживающее тело. В тот день всенародной скорби, войдя в палату, жена сообщила главную весть:
— Старый умер.
Внезапно ожили давно потухшие глаза, Снова в них заискрилась мысль. Уже давно неподвижное тело стало раскачиваться как тогда, когда дядя Эли молился, и он отчетливо произнес:
— Благодарю тебя, Всевышний, за то, что ты сподобил меня дожить до этой минуты, за то, что я услышал благостную весть о том, что подох убийца.
Он безжизненно упал на подушку. Мертвое лицо продолжало светиться улыбкой.
ПРОИ3НОШЕНИЕ
Знаменитый фельетонист Григорий Рыклин в ту пору был редактором журнала «Крокодил».
За какую-то провинность, а может быть без оной, редактор схлопотал выговор.
Остроумие Рыклина компенсировало его местечковое произношение, а способности талантливого редактора — его неудобную национальность.
Однажды Рыклин предстал пред светлы очи весьма, очень весьма вельможной особы.
— Ну, Рыклин, что там говорят в Москве?
— В Москве говорят, что у Рыклина плохое произношение, но хороший выговор.
ОБИДА
Фрида Марковна заведовала библиотекой ортопедического института. Блестящий библиограф, она свободно владела английским, немецким и французским языками. Библиотека заменяла ей семью, которой у нее никогда не было. Заведующую выпихнули на пенсию в связи с «делом врачей'. Единственным поводом для увольнения могло быть только отсутствие у нее чувства юмора.
Мы встретились случайно спустя несколько лет. Я гулял с сыном на заснеженном бульваре. Фрида Марковна прятала руки в старомодную муфту и вспоминала уволенных и увольнявших. Нет, она не затаила обиды. Все правильно. Политика подбора национальных кадров.
— Но сменила ее не украинка, а татарка, — возразил я.
— Чепуха. Зато состоялся Двадцатый съезд партии и был разоблачен культ личности. Нельзя обижаться на советскую власть.
Носком валенка сын выдалбливал пещеры в снежном сугробе. Ему надоела наша затянувшаяся беседа, и он нетерпеливо дернул мою руку.
Фрида Марковна наконец-то заметила ребенка.
— Как тебя зовут?
— Юра.
— А сколько тебе лет?
— Четыре года.
— А ты мальчик или девочка?
Короткая пауза была заполнена презрительным взглядом сына.
— В вашем возрасте уже надо разбираться в этом.
Фрида Марковна обиделась.
НЕ ЗНАЯ БРОДА…
Наверно, это было наказанием за то, что я нарушил правило не пользоваться положенной мне привилегией — не стоять в очереди. Но я не успел бы спуститься вниз по оледеневшей улице и вместе с женой вернуться в кино. Поэтому я попросил разрешения взять билеты вне очереди. Никто не возразил.
У окошка кассы стояла женщина. Ее место поспешно занял солидный мужчина лет сорока в пыжиковой шапке и отличном пальто с роскошным меховым воротником.
Ладно, — подумал я, — подожду. В этот момент меня ударили в грудь. Только мужчина локтем мог сделать это. Но даже предположение, что именно он ударил меня, казалось нелепым.
— Зачем вы меня ударили?
Едва слышным шопотом он популярно объяснил, к какой матери я должен пойти.
Озверев, я оторвал его от окошка. Всего себя, всю злость и обиду я вложил в удар прямой правой в его подбородок. Он отлетел на добрых пять метров к противоположной стене и тут же ринулся на меня. Я уже собрался повторить удар. Но внезапно, материализовашись из ничего, между нами оказался длинный Толя, мой приятель, студент института физкультуры.
— Исчезни! — приказал он мне.
Основное внимание он уделил рвущемуся ко мне противнику.
— Степан Иванович, будет вам. Вы же… Hу как вы можете с вашим положением?
Тут появился младший лейтенант милиции и повел нас троих в кабинет администратора.
— Дурень, — успел шепнуть мне Толя.
Я хотел правдиво изложить происшедшее, но меня предвосхитил противник. Из шикарного бумажника он извлек удостоверения Заслуженного мастера спорта, чемпиона мира по тяжелой атлетике и старшего преподавателя института физкультуры. Брызгая слюной, он рассказал, как я избил его.
— Товарищ младший лейтенант, вам не кажется, что он сумасшедший? Я, инвалид, слабый такой, избил чемпиона мира по тяжелой атлетике! И есть ли логика в том, что врач, интеллигентный человек, вдруг неизвестно почему ввяжется в драку?
— Толя, — закричал чемпион, — ты ведь видел?
— Простите, Степан Иванович, но я вошел, уже когда надо было стать между вами.
Младший лейтенант переводил недоумевающий взор с кипящего чемпиона на меня, укутанного в оскорбленную солидность.
— Ладно, — сказал он — идите.
— Товарищ младший лейтенант, — сказал я, — мне небезопасно выйти вместе с этим сумасшедшим.
— Ладно, вы идите, а я его задержу.
В кино, увы, мы не попали. Но вечер у наших друзей был украшен рассказом Толи о том, как я отправил в нокдаун чемпиона мира по тяжелой атлетике.
ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ
Во время инструктажа в израильском министерстве иностранных дел ему рассказали о процессе демократизации в Советском Союзе. В России даже термин придумали этому процессу — „оттепель“. Но атмосфера в Москве до боли напоминала Берлин 1938 года, из которого Арье чудом удалось выбраться в Палестину.
С двоюродным братом он тайком встречался в синагоге. Ему непонятен был оптимизм старого москвича.
— Как вы можете жить без информации? Это все равно, что быть лишенным кислорода.
— Не говори, дорогой. Как видишь, мы все-таки дышим.
— Ну что вы, евреи, знаете о нашей стране? В ваших газетах либо ни строчки, либо очередная гадость, как статья во вчерашней „Правде“.
— Арье, дорогой, ты примитивный человек. Это отличная статья. В ней, между прочим, сообщается о забастовке шести тысяч израильских инженеров. Следовательно, у вас в Израиле есть минимум шесть тысяч инженеров. Следовательно, маленький Израиль — страна с развитой промышленностью. Понятно?
— Мне это даже в голову не приходило…
— То-то же. А вообще, дорогой, не ленитесь присылать нам литературу об Израиле.
— Но ты же сказал, что она не дойдет до адресата, что в лучшем случае ее своруют на почте!
— Правильно. Своруют и продадут на рынке. Так распространится информация об Израиле. Понимать надо.
Арье с трудом постигал логику советской оттепели.
ВНУШЕНИЕ
Слово писалось сверху вниз, а затем — снизу вверх. Пространство между буквами надо было заполнить словами из заранее договоренного количества букв. Каждый день в редакции начинался игрой в „лесенку“. Никому ни разу не удавалось обыграть Леонида. Это предопределило тщательно отработанный сценарий розыгриша.
Утром, прийдя на работу, Леонид застал в комнате двух сослуживцев. Они с тревогой посмотрели на него.
— Леня, что у тебя с головой?
— Не морочте мне… Давайте сыграем.
Они сыграли. Леонид слегка заволновался, проиграв трижды подряд. Мог ли он догадаться, что ему ловко подсунули заранее отрепетированные слова?
Приходили сотрудники. Каждый не преминул спросить:
— Леня, что у тебя с головой?
Леонид только отмахивался, хотя тревога нарастала. Возможно, поэтому он проиграл четвертое слово, уже не приготовленное заранее.
— Леня, зайдите ко мне, — раздался голос редактора из открытой двери кабинета. Леонид вошел к редактору, пожилому мрачноватому человеку. Тот как-то странно посмотрел на Леонида.
— Леня, что у вас с головой?
Леонид испуганно выскочил из кабинета, стремительно надел пальто, нахлобучил шляпу и… шляпа оказалась тесной. Паника схватила Леонида в цепкие объятия.
Добро, поликлиника находилась рядом с редакцией.
Невропатолог внимательно обследовала пациента, находившегося на грани нервного срыва.
— Дорогой мой, вы абсолютно здоровы. И голова у вас в порядке. И ни единого намека на патологию.
— Но шляпа! Шляпа!
Невропатолог осмотрела шляпу и со смехом извлекла полоску картона из-под клеенки.
В ГАСТРОНОМЕ
Писатель несколько прилитературил этот случай, поэтому для меня он потерял достоверность.
Во-первых, палочка у меня не из бамбука, наполненного свинцом. Свинец залит в трубу из нержавеющей стали. Во-вторых…
В небольшой очереди в кондитерский передо мной стояла маленькая аккуратная старушка. За мной стали два внешне симпатичных парня. Объектом сомнительного острословия они избрали старушку.
— Ребята, по-моему, вы в разных весовых категориях, — удивленно сказал я.
Стоявший непосредственно за мной шепотом послал меня…
Я не люблю, когда меня посылают. Даже шепотом.
Если я расквашу его физиономию, меня обвинят в хулиганстве. Никто ведь, кроме меня, не слышал матерщины. Проглотить — претило моей природе.
Слегка повернув голову влево, я внимательно изучал обувь моего обидчика, стараясь определить, где именно в остроносом носке находится большой палец.
Левой рукой я незаметно приподнял палочку и, как лом, дробящий базальт, что есть силы опустил ее на туфель, на то место, где, по моему определению, находился большой палец. Гастроном вздрогнул от визга. Такой визг обычно вырывается из поросенка, когда его режут.