– Представляешь, я когда увидел, что все попутчики наши испугались, начал судорожно в интернете на туристических сайтах объявление вешать – ищу, мол, напарников для похода на Поной. Так сразу девушка одна откликнулась. Пишет – хочу с вами пойти. А зовут меня Маша Изумрудова.
Володя впервые за последние дни засмеялся:
– А чего – нужно было Машу с собой взять! Представляешь, какими бы мы тут гоголями ходили. И любой путь был бы нам не страшен. И в соревнованиях за Машу радостно летели бы часы и километры.
Потом он подумал и сказал:
– Фамилия какая-то странная – Изумрудова. Цыганка, что ли? Знаешь, хорошо, что не взяли. Ну его на фиг, женщин этих. Передрались бы еще тут все.
Внутри у меня холодно шевельнулась моя чуйка.
Ночью ты сидела у меня на лице. Я так бесстрашно любил это раньше. Любил и сейчас, пока не стал задыхаться. Воздух кончался, и горячая радость, что была жизнью, стала душной, тяжелой, смертельной. С трудом я открыл глаза, проснулся и с отвращением откинул с лица мокрую шерстяную шапку…
Утром я услышал необычные звуки. После долгой и гнетущей тишины с неба лился глас серебряных труб. Раз, и еще раз, и еще. Внимательно осмотревшись, я осторожно вылез из палатки. Звуки раздавались со стороны реки. Натянув волглые сапоги, я вышел на берег. Низко над водой медленно, как во сне, летели три лебедя-кликуна. Раз за разом они зычно и прозрачно кричали, словно сзывая неведомое воинство на бой.
Володя проснулся совсем мрачный:
– Кукушка кричала.
– Это не кукушка. Это лебеди пролетали, очень красиво, – мне хотелось казаться веселым.
– Знаешь, мне сегодня приснились надгробия – твое и мое. Имена, фамилии. Даты рождения. А дат смерти пока нет.
Я притворился отважным, хотя нерадостно слушать утром чужие сны:
– Володя, чего-то ты приуныл совсем. Может, вернемся?
– Да нет. Бабы Лены боюсь, – сказал Володя серьезно.
Он вылез из палатки и стал разводить костер. А я в сотый раз принялся перечитывать описание маршрута: «Примерно на середине Поноя находится заброшенное село Чальмны Варэ. После него характер реки резко меняется. Берега повышаются. Отвесные скалы достигают высоты ста метров. Река сужается, часто петляет. Порой круто поворачивает, и тогда возникают опасные прижимы. На протяжении пятидесяти километров на ней располагаются одиннадцать порогов. Последний из них, Бревенный, непроходим».
Я очень удивлялся, что, несмотря на все мои попытки, рыбу поймать не удавалось. Дикие, нетронутые, многообещающие места должны были изобиловать добычей. Но словно какое-то колдовство мешало нам, создавая всё новые препятствия. Я начинал что-то подозревать…
Володя в мое отсутствие, казалось, слегка сходил с ума. Он передвигался по лагерю, постоянно озираясь и приплясывая. Пение стало его постоянным занятием. Пел он разные песни, иногда просто мычал, но в тишине находиться для него стало невыносимо. В руках он сжимал маленькие гранатки, готовый в любой момент нервно сорвать чеку и запустить в белый свет или в любую тень свое единственное игрушечное оружие.
Зато стало очень много птиц. Каждое утро, а то и под вечер нас преследовал щемящий душу крик лебедей-кликунов. Гуси, огромные и жирные, пролетали так низко и близко, что иногда, казалось, их можно сбить удилищем спиннинга. Утки то и дело выныривали из реки в самых неожиданных местах и пугали внезапным своим появлением из-под воды. Все они внимательно следили за нами.
В один из дней я решил проверить свое странное предположение. К тому времени многое, во что не верилось раньше, уже казалось возможным.
– Володя, я пойду ловить рыбу, – сказал я, – а ты внимательно смотри. Я знаю имя одного беса, некрупного, но злого. Попрошу его. А ты гляди в оба.
Я вышел на берег. Володя зачем-то спрятался в кустах. Вода мирно журчала на небольшом перекате. Смотрели сверху горы. Я распустил спиннинг.
– Катька, дай рыбы, – крикнул в гулкую пустоту отчаянно и безнадежно. Давно я ничего не просил.
Блесна упала далеко, почти у другого берега. Я стал крутить катушку, внутренне усмехаясь своей слабости.
Внезапно удилище дрогнуло, согнулось, и я выхватил из воды чудесного трепещущего хариуса. Не долетев до кустов, где прятался Володя, он сорвался с крючка и заплясал на песчаном берегу. Я быстро и судорожно убил его, шмякнув головой о прибрежный камень, и закинул блесну снова. Вторая поклевка, и второй хариус заплясал рядом с неподвижным первым. Больше поклевок не было. Шутки и баловство кончились…
В этот вечер мы впервые поели свежей рыбы. А ночью я в ужасе проснулся в палатке от тихого, тонкого воя. Выл Володя, неподвижно лежа в спальнике. Глаза его были широко раскрыты. Я несколько раз сильно толкнул его, пытаясь как-то расшевелить. Наконец он замолчал, полежал немного, затем тяжело и грузно вылез из спальника.
– Миша, мне в голову вошел парализующий шар! Я не мог двигаться. Я мог только лежать и звать тебя. Но ты спал. Тогда я испугался. – Сбивчивый Володин рассказ особенно угнетал посреди окружающей палатку мертвой тишины. Выглядывать наружу не хотелось.
– Володя, всё это ерунда! У тебя опять фантастическое воображение проснулось. Нет никаких шаров и надгробий. Медведь есть, правда, но он держится поодаль. Мы просто идем обычным русским путем. – Я старался говорить уверенно, чтобы унять дрожь в голосе. Крепкие руки умело разводили напиток утреннего мужества.
– Что значит – русским путем? – Володя слегка успокоился и заинтересовался.
– Предки наши шли в неведомое, поморы и ушкуйники. Ну и что, что лопари колдуны и шаманы были сплошь. Ну и что – Куйва на скале и сейды вокруг. У наших – крест на шее и топор в руках. Крестили же лопарей, последних, но крестили. А бесы все – внутри. Нет ничего снаружи, всё – внутри.
Володя как-то приободрился героической историей и глотком спирта.
– Я кофе поставлю.
Он осторожно, но настойчиво полез из палатки, мелькнув напоследок своими голыми ступнями с кровавыми потертостями на них.
А я остался внутри, чтобы подумать. Опять достал карту. Красивая она была и в чем-то неуловимо, по-женски лживая. Расстояния какие-то не те, уже семь дней идем, а волока не видно. Изгиб на реке вот этот был, а следующего не было. Ручья чего-то не заметил, а он большой на карте. Но всё равно красивая она. Зеленые массивы лесов и болот. Голубые извивы рек. География. Давно изученная, написанная, нарисованная. И любой путь теперь – лишь повторение идущих пред тобой.
Другое дело – внутри. Ничего не ясно. Смутно и не проясняется. Душа человечья, злоба и радость. Боль. И путь навстречу боли. Любовь. Баба Лена. Кровь всегда морковного цвета. Жесткие пустые глаза и свет улыбки. Карта души…
Видимо, я задремал. Очнулся от пыхтенья у костра – Володя раздувал огонь.
Карта лежала рядом. Поверх нее – описание маршрута. Взгляд упал на последний абзац:
«Село Чальмны Варэ. В переводе с саамского – Глаза леса…»
И тогда я взял себя в кулак. Сжал прочно. И говорю Володе:
– Слушай, мы же плотные мужики. Кряжистые такие. Давай не будем париться насчет выхода. Пройдем Поной, а дальше – через Святой Нос, вдоль Терского берега и до самой Керети. По следам, так сказать, Варлаама Керетского.
Володя утратил всё, но не любопытство:
– А это кто такой?
– Да был такой святой местный. Одиннадцать раз этот путь прошел. С трупом жены на лодке. Горб себе нагрёб.
– Не, я горб не хочу. И трупа у нас нет.
– Так мы же всего один раз. Только попробуем. Скрепы обоснуем.
Володя задумчиво почесал язвы на ногах:
– Чем черт не шутит. Пошли!
2005, Летние озера
Был вечер. Солнце низко стояло над лесом, усталое и белесое. Небо крупным распластанным телом лежало в воде. Лес, казалось, умер – ни птичьего вскрика, ни шевеления листвы – ничего. Почему-то не было слышно журчания недалекой речки.
– Жутко, – хотелось сказать бодро, но голос сам дрогнул.
Брат кивнул, потом, усмехнувшись, взялся за спиннинг:
– Кину пару раз.
Он размахнулся и послал блесну далеко, к самой тресте[18]. Тихо запела крученая леска, сбегая с катушки. Блесна летела долго, потом ушла в воду с негромким галечным звуком. Брат лениво стал крутить катушку. Всё было как всегда – резала воду леса, пуская еле заметную рябь, чуть подрагивал кончик удилища. Блесна совсем уже подошла к лодке и готовилась всплыть на поверхность. Брат стал подымать удилище. Вдруг тихо и мощно прошла плотная, темная волна и, промахнувшись, разбилась о борт. На исходе ее разочарованно закрутился водоворот.
– Видал, – судорожно зашептал брат. Блесна испуганно выскочила из воды и заплясала высоко над головами. Ее тут же неумолимо бросили назад, в пучину. Я судорожными руками схватился за свой спиннинг.
У брата взяло сразу, лишь только тонкий лепесток ударился о воду. Казалось, рыба знала и ждала, куда он упадет. Громкий всплеск и взвизг натянутой лесы. Брат подсек. Лесу повело в сторону. Он дернул и стал выводить. Она взрезала тугую параболу на густой воде. Время замедлилось и потекло киселем. В нескольких метрах от лодки воды расступились, и вверх взлетела яркая торпеда размером в полвесла. Раскрытая белая пасть. Красные, бесстыдно растопыренные жабры. Зеленое, изогнутое страстно тело. Напряженное брюхо цвета старого сливочного масла. Упав обратно в воду, щука сорвалась и ушла.
– Не бывает, не бывает так, – брата трясло, – щука не дает свечу! Не видел! Не бывает!
Время, как и вода, стало медленным и тягучим. Засвистели блесны, словно ласточки летая над водой. В рваном ритме древнего танца заплясали в руках удилища. Начался щучий жор.
Я знал, верил, что так когда-нибудь будет. Ради этого можно было проехать тысячи километров, проползти лесами и болотами, разведать, найти, дойти. Можно было рискнуть и попрыгать на короткой волне. Можно было, и мы сделали это. И теперь воздавалось.
Щуки брали одна за одной, мы продвигались медленно вдоль берега и через каждые двадцать метров уже уверенно ждали нового рывка во вспотевших от счастья ладонях. Половина рыбин срывались. Они просто открывали свои костистые пасти и выплевывали колючий шипастый обман. Чуть затихало, минутная передышка, мы судорожно меняли блесны, и начиналось снова. Оно и не кончалось, просто страшно было думать, что рухнет горячий восторг. Но щука брала всё – «вращалки», «колебалки», «окуневки» и «щучьи», блесны желтые, белые, красные, любые. Ей не было разницы, за что умирать. Сорвавшись, она снова бросалась на блесну, чтобы убить верткую тварь. Раза три казалось, что крючок цеплялся за топляк, мои руки в полдвижении останавливала темная сила, которая не могла быть живой. Я повторял смешную попытку поднять ее на поверхность – сила раздумывала. Я делал это в третий раз – сила, разочаровавшись в железном вкусе, бросала блесну и уходила в глубь. Пот и мурашки бежали по спине.