Гриша не успел удивиться, не успел ничего подумать, руки сами дернулись, пытаясь махом расправиться со злючкой, – и леса опять ослабла. Он медленно крутил катушку, думая, что утерял вторую блесну. Когда пришел конец лесы, он не поверил глазам – на новой блесне весела прежняя, вырванная, отобранная у богатой зубами пасти.
Третий раз закинул он спиннинг. Не брало два заброса. Она отдыхала. На третий взяла снова. Он уже не сомневался, что та самая. Будь она побольше, а он поменьше, – засомневался бы, на кого идет охота. А так нет. Так – перегоревший, снова разгоревшийся, тяжелый, сладостный, упрямый азарт. Уже не было сомнений. Уже не могло быть ошибок. Он боролся с ней, она боролась с ним. Силы были неравны, но она восполняла всё своей злостью. Она надеялась – вдруг он оступится, упадет, забарахтается, поплывет, утонет. Он упрямо тянул. Свеча, вторая, третья. «Уйдет, опять ведь уйдет, с-сучка!» – тряслись руки и душа. Наконец она на берегу. Не слишком сильно сопротивлялась. Устала, выборолась вся. Он победил и сел рядом с нею, с жалостью рассматривая ее. В пылу родилась быстрая любовь. Издалека, путаясь в болотниках, бежал брат со связкой окушков на кукане – «Дай мне, дай мне!»
Пока тащили рыбу к лагерю, пришла усталость. Тяжело задышалось, да и ноша в руке была нелегкой. Три сестрицы, одинаковы во всём, кроме норова, у последней он совсем злобный был. Да еще небольшая щучка пристроилась – брату напоследок озеро тоже дало, чтоб не расстраивался. Да связка окушков небольших – его же законная добыча. Так и шли с передыхами, далеко урыбалили. А когда добрались до палатки, Коля Елисеев из нее выбирался как раз, заспанный, не помнящий ничего вчерашнего.
– Елисеев, помнишь, кричал всю дорогу – «как я рыбу люблю, как чистить ее люблю!» Держи теперь, чисти. – А тот и возражать не стал, радостно заулыбался в ответ.
Вот за это Гриша друга своего и любил – за доброту и отзывчивость. И всегда он правильно всё понимал, справедливо. С братом могли поцапаться, а с Колькой – никогда.
Время меж тем восемь часов оказалось. Пять часов прошастали. Как прошли, куда делись – неизвестно. В голове только, в памяти, в теле жили три вспышки, три момента радостных, три сестрицы на кукане.
Выпили с братом радостно и быстро, по банке тушенки съели – и спать, на полных законных основаниях. Добытчики.
Через два часа Гриша проснулся от ощущения счастья. Солнце ласково грело лицо сквозь ветровое стекло, на котором сидел довольный, пунцовый от выпитой крови комар. Было тихо. Гриша полежал еще немного, просыпаясь, затем посмотрел в сторону. Около костра беззвучно метался Елисеев. На огне у него стоял котелок с постным маслом. Он быстро хватал розовые в утреннем солнце куски рыбы, обваливал в манке и бросал в котел. Через две минуты, дергаясь и уклоняясь от языков огня, выхватывал готовую рыбу на котелковую крышку, потом быстро закидывал новую порцию. Было смешно смотреть за его суматошными, дергаными прыжками. Зато он везде успевал, и гора жареной рыбы росла. Гриша открыл дверь машины, и тут в нос ударил запах. Так может пахнуть только свежепойманная, два часа назад плававшая в родной воде рыба, теперь томящаяся в кипящем масле! Он сразу окончательно проснулся. Сразу поспешил к огню. И с тайным любованием увидел, как из палатки, расцветкой похожей на окружающие мшистые камни, торопливо вылезает влекомый всё тем же запахом брат. Пока он торопливо путался в палаточном пологе, Гриша уже нетерпеливо переминался у котелка. Елисеев, уже соскучившись, радовался их одновременному появлению и накладывал в миски куски горячей, льющей жир рыбы. Гриша, обжигаясь, с жадностью дикого зверя накинулся на еду. Ах, как она была вкусна! Ломкой ледышкой на ладони – таяла она во рту. Тонкие пласты рыбного мяса сами отслаивались от костей и, успевая белым цветочным лепестком блеснуть на солнце, исчезали навсегда в ненасытном чреве. Ноздри дрожали, вожделея запахом, за языком нужно было следить – мог быть прикушен. Губы улыбались – от вкусноты, запаха, окружающего мира, дружбы. Куда девалась вся ночная тьма и обида, кипение темных страстей. Всё ушло, пролилось на землю и впиталось без остатка. Гриша вдруг почувствовал себя чистым и добрым, каким давно не мог себя считать. Белое море за одну ночь вылечило, вымучило, очередной раз спасло, еще невидимое, уже своим недалеким присутствием и обещанием себя. Слезы выступили на глазах внезапно, наверное, слишком горячим оказался новый кусок.
– Парни, парни, стойте, – суетился рядом Коля. Вчера, слегка напрягший всех своим буйным безумием, он чувствовал себя слегка виноватым. Не сильно – он знал, что всё уже хорошо, что море из него тоже вытянуло душевную грязь. Слегка виноватым, поэтому быстро разводил в большой кружке медицинский спирт. – Парни, утренняя зарядка. По небольшой. Чтобы дойти до моря.
Гриша первым взял кружку из дружеских рук, приготовился, насторожился, хлебнул. Через глотку и пищевод по всему телу, ко всем внутренним и внешним органам хлынула, всё затопляя, отвратительная, горькая, душистая, вкусная волна. Как он ни крепился, но невольно, подсознательно, крупно передернулся всем телом, зажмурился до слез, напряженно крякнул.
– Так, утренняя гимнастика сделана, проработаны все группы мышц. К оружию, друзья, – вещал радостный и прощенный Коля.
Сил вдруг случилось столько в теле, столько отваги и радости в душе, что они все втроем вдруг поняли – дойдут и пройдут всё. Тело созрело для подвига, душа – для прыжка и долгого парения в небе.
И пошло-поехало. Лагерь за пять минут собрали, лужу вчерашнюю непроходимую еще раз прошагали взад-вперед. Гриша сел в машину, завел ее, включил всё что возможно – полный привод, пониженную передачу, блокировку дифа – и медленно, на второй скоростушечке, пошел вперед. С горочки слегка разогнался, притормаживая, и уже въехав в болотину, упруго, внатяг, дал небольшого газа. Секунды вдруг стали тянучими и густыми. Машина не ревела, а угрюмо, по-рабочему, по-звериному ворчала и шла, шла вперед. Воды было по двери, но Гриша нисколько не сомневался сейчас ни в себе, ни в ней. Словно крейсер рассекала она желтую глинистую воду, и за кормой расходились могучие волны. Наконец, не проскользнув ни разу, не усомнившись, не дрогнув, она легким радостным прыжком взлетела на пригорок после лужи и остановилась там, довольно урча.
– Ура!!! – раздалось ликующе сзади, и снова, как вчера, побежали по краям ненавистной болотины, спотыкаясь и оскальзываясь, но бодро, веселые шерпы. Друзья дней радостных, попутчики всех путей. Гриша молчаливо, гася в груди мальчишеское ликование, стоял, опершись на переднее крыло, и с любовью смотрел на них.
А потом еще чуть-чуть, десять гор, да восемь луж, да заросшая чапыжником, еле угадываемая дорога. На горах становилось всё меньше леса, они словно снимали перед людьми свои мохнатые шапки, обнажая зеленые мшистые лысины. Во всём царила такая первозданная искренность, что дух человеческий воспарял всё выше и выше, и казалось – вот-вот настанет предел, но не было предела. Они ехали потихоньку, стараясь не нарушать окружающего благолепия. Зеленый цвет машины сливался с начинающейся летней тундрой, ее довольное урчание лишь оттеняло лежащую кругом, собой и миром довольную тишину. Ну и что – несколько раз цепляли железным брюхом набухшие жилы корней да торчащие камни – напоминание об ответственности, даже в раю нужно быть строгим. Но уж когда, с веселым отчаяньем окончания пути, проскочили чудом через последнюю болотину, совсем страшную, поросшую зеленым мхом, с журчащим под ним ручьем, – тут совсем с облегчением вздохнули. Дальше дороги не было. Машина оставалась их ждать здесь, а они, всё дальше и дальше уходя от цивилизованной, искусственной жизни, чувствовали тревожную радость приобщения, приникания к ручьям мира. Высокие чувства эти быстро снизили комары, налетевшие в таком количестве, что потемнело небо. Но было не до них – бросились разгружаться, на плечи брать сложенные еще байдарки и рюкзаки, и по еле видимой тропинке – вперед и вниз, где сквозь деревья лукаво глядела, долу опустив глаза, красавица Кювиканда.
Нет в жизни ничего лучше, чем после пеших и промышленных дней собрать байдарку быстро, с помощью подгоняющих, жужжащих насекомых, бросить вещи в нее, чуткую, сесть самому, еще пугаясь нового равновесия, и оттолкнуться веслом от берега. И сделать несколько гребков, а потом расслабиться, замереть, прислушаться к тишине. Легкий ветерок тут же сгонит враждебные жгучие тучи насекомых, ты сможешь оглядеться вокруг, и неожиданно почти умрешь от нежного благородства данной тебе красоты. Голубое, цвета русских глаз, озеро, окруженное невысокими буграми скалистых гор, кое-где лесистых, а где так и красно-гранитных, словно лежит уютно в углублениях крепкой надежной ладони, и возвышаются вокруг холм жизни и венерин холм, а нитки узкие проливов ведут тебя по линиям здоровья и судьбы. Кто не здоров – тот болен, не может быть в стране людей нормальных с невылеченной Севером душой. Мы – северные люди, и, заслоняя глаз яркой, южной обманкой, не забывать стараемся – обертка всё, под нею – пустота. На Севере русская душа, ей душно без него.
Быстро озеро кончилось, хоть и длинное вроде. Десять километров прошли как один вздох. Ветерок попутный да водичка гладкая, с легкой рябью такой – чуть появится и пропадает сразу. По воде идти – не землей трястись. Радостно так, ласково. Любой заправский циник, столичный житель или другой извилистых путей оправдатель, и тот лицом просветлеет да душой обмякнет. Не нужно никуда бежать, подпрыгивать, торопиться, знай себе веслом подгребай иногда да чувствуй, что правильно всё делаешь, что жизнь твоя правильная в этот момент и еще на неделю, на две. Никаких сомнений, никакой суеты, лишь сила и радость кругом.
А потом сразу речка узенькая в конце озера по камешкам легонько бежит. Тут уж не боясь за борт повыпрыгивали, чтобы байдарку не подрать, да вброд вдоль речки по воде журчащей. Пятьдесят метров, сто – и вдруг открылась даль беспредметная, беспредельная, тихая. До самого горизонта взгляд, воздух другой совсем, ветер другой, упругий и цепкий, как коготки птичьи, когда она с пальца взлететь пытается и словно за собой тщится унести. Слева мыс да справа мыс, посредине залив каменный, впереди – заря безоблачная. И внутри радость сразу тихая подымается, спокойная, как прилив морской. Сильная такая. Тяжелая.