покупали. Играла веселая музыка.
Я побрела к сцене – скоро будет Глеб.
Хотелось вырваться, сбежать, спрятаться, но я шла через толпу, напустив на себя веселый вид, чтобы никто не догадался, что мне плохо.
22
Ведущий объявил Глеба.
«Глеб Самарин» так хорошо звучало со сцены, что мы громко зааплодировали. Толпа подхватила.
К нам прорвался Стас. Над головой он держал два хот-дога.
– Очередь, как в голодном сорок седьмом! Я с запасом взял. Кто-нибудь хочет?
– Поприветствуем Глеба Самарина с народной песней «Ой, то не вечер»!
Зрители напирали, подталкивая нас ближе к сцене.
Глеб не появлялся.
Мы переглянулись и снова уставились на пустую сцену.
Ведущий отчаянно улыбнулся:
– Громче, друзья! Аплодисменты Глебу Самарину!
На этот раз хлопали вяло. Зрителям ожидание начинало надоедать. Кто-то присвистнул, кто-то прокашлялся, один выкрикнул:
– Самарин, выходи!
Несколько человек начали скандировать:
– Вы-хо-ди!
– Да где он? – забеспокоилась Анечка. Она встала на цыпочки и вытянула шею.
– Так, подержи! – Стас всучил Яне хот-доги и куда-то исчез.
Ведущий приложил палец к наушнику и покивал. В микрофон объявил что-то про технические неполадки, и на сцену вместо Глеба выскочили гимнастки в обтягивающих костюмах, похожих на рыбью чешую.
Грянула музыка, зрители радостно загудели.
– А они куда лезут?! Сейчас же Глеб! – возмутилась Яна, но голос ее потонул в общем гомоне.
– Какие еще неполадки? – нахмурилась Анечка.
– Ладно, пошли отсюда, у меня сейчас уши взорвутся, – скомандовала Яна и стала прокладывать нам путь, выставив хот-доги вперед.
Мы безрезультатно обошли двор. Ни за сценой, ни на развалинах мальчиков не было. От голода и усталости меня начинало подташнивать. Мы встали у водонапорной башни и дожидались, пока Анечка дозвонится мальчикам.
Вскоре Янино терпение лопнуло, и она швырнула остывшие хот-доги в мусорный бак.
– Ну почему он не вышел? Такой шанс упустил!
Я знала почему, но как это объяснить? Тяжело вскрывать тугую липкую паутину, которую страх умеет плести не хуже гигантской паучихи Шелоб[17]. А может, Глеб никогда и не хотел выступать перед публикой, просто голос обязывал. Почему так страшно не оправдать чужих ожиданий? Кажется, что кто-то другой лучше знает?
Наконец вернулся Стас:
– Нигде его нет. Видимо, уехал.
– В смысле – уехал? – возмутилась Яна. – Хоть бы предупредил! Тащились сюда ради него.
– Это же его первый концерт, он переволновался, – сказала Анечка.
– Ну и что? По-твоему, нормально вот так взять и свалить?
Никому больше не хотелось смотреть на поделки, рыцарей и человека-медведя. Мы побрели на остановку. Стас и Яна всю дорогу препирались из-за хот-догов. А я подумала: вдруг у Глеба тоже случилась паническая атака? «Взять и свалить» – именно то, что хочется сделать во время приступа. Убежать, не говоря никому ни слова. Если это впервые, то сейчас бы поговорить с ним, объяснить… Только трубку не берет. А если спросит, откуда я все это знаю?
Нас подобрал совсем новый автобус, на креслах была такая чистая обивка, словно это его первый день на работе. По салону гулял свежий кондиционированный воздух, и пахло чем-то приятным, цитрусовым. Пассажиров было немного. Никто не шумел, я сидела в первом ряду. В первом ряду почти не укачивает, это успокаивало.
Вдруг как обожгло: дитимин! Я таблетку не выпила перед обратной дорогой!
Я стала рыться в сумке: в ней будто выросли новые карманы – ничего не найти. Куча пустых пластиковых гнездышек из-под таблеток и пара оранжевых гигиенических пакетов из самолета. Когда мы приземлились и родители встали в очередь в проходе, я как воровка запихнула в сумку эти пакеты. Было стыдно, но я не могла оставить их там, в спинках кресел. Пакеты придавали мне уверенности: если будет тошнить, то хотя бы не у всех на виду.
Наконец я нашла дитимин в кошельке, в отделе для мелочи. Специально туда положила, чтобы не искать. Слава богу, а то уже руки задрожали.
Ой! Розовая таблетка выскочила из пачки под сиденье. Я наклонилась. Поднять дитимин с пола я не брезговала – у меня с собой была всего одна таблетка.
– Саш, ты что-то потеряла? – спросила Анечка, заглядывая мне через плечо. Она сидела сзади.
– Жвачку, – буркнула я.
– У меня есть! – Она протянула мне пачку, и сердце продуло сквозняком страха.
– Спасибо.
Я вжалась в сиденье. Жвачка была мятная до остроты. В голове колотилась лишь одна мысль: сейчас начнется приступ.
Пальцы вмиг стали мокрыми, голодная тошнота усилилась. Страх почувствовал свое превосходство надо мной, что-то холодное и вязкое заволокло внутренности, как будто решило обездвижить сердце.
Я надавила ногтем на подушечку пальца. Не помогло. Воздух поступал в легкие как через соломинку. Ребята сочиняли сообщение Глебу, но я не могла к ним присоединиться, мне сейчас и слова не выдавить. Я уже за чертой.
Надо попросить водителя остановить, выйти на воздух. Все нормально, в сумке гигиенические пакеты – нужно только выйти, чтобы никто не увидел. Но я не решаюсь обратиться к водителю, больше всего я боюсь привлечь к себе внимание.
Терпи, терпи, терпи!
Я словно против воли делаю шаг со скалы, сердце ухает вниз. Мне страшно пошевелиться, со стороны я кажусь парализованной, а внутри все взрывается. Паника захватывает меня целиком – в один миг.
Дрожащими руками я разворачиваю оранжевый бумажный пакет. Он шуршит, привлекает внимание.
Стас оборачивается:
– Саш, тебе плохо? Остановите, пожалуйста, тут девушке плохо!
Я отрицательно трясу головой и кашляю в пакет. С утра ничего не ела. Специально, чтобы не тошнило. Но когда тошнить нечем, это гораздо хуже, больнее, потому что тошнит желчью. Надо было поесть.
Водитель оглянулся:
– Укачало? Сейчас остановимся.
Все застыли и смотрят: их взгляды – иголки, а я – игольница.
– Не надо, – выдыхаю я.
Если сейчас выйду, обратно уже не вернусь, пойду пешком. Лучше скорее доехать.
– Точно? – покосился на меня водитель.
– Саш, давай остановимся, – забеспокоился Стас.
– Нет, нормально, – с трудом повторила я.
– Смотри сама, – сказал водитель и прибавил скорости.
– Саш, вот водичка, – Анечка протянула мне бутылку, но я не взяла.
– Отравилась чем-то? – спросила Яна. Краем глаза я видела, что она смотрит на меня точно так же, как тот мальчишка в самолете.
Анечка гладила меня по руке своей крошечной теплой ладошкой, браслеты позвякивали на ее запястье. Стас давал советы: смотри прямо, дома выпей активированного угля, по одной таблетке на каждые десять килограммов массы тела. Я ожидала, что они скривятся, отпрянут, создадут вокруг меня «мертвую зону». А они меня обступили, загородили от чужих глаз.
Яна не знала, как помочь, поэтому принялась ругать ярмарку – орущих детей, вонючие хот-доги и тупого человека-медведя. Спасибо ей, она тоже отвлекала от меня внимание. Ее недовольства хватило до самого города, и это размеренное брюзжание успокаивало и по чуть-чуть возвращало к жизни.
23
– Саша! Ты как в плену побывала! – ахнула бабушка.
Я скользнула взглядом по зеркалу в прихожей: лицо бледное с зеленоватым отливом, под глазами серые впадины, губы потрескались. И Стас меня такую до дома вел.
– В автобусе тошнило, – сказала я.
Бабушка засуетилась:
– Что ж я, старая дура! Не надо было отпускать! Сейчас я тебе чаю! Ты ж не ела ничего! – Шаркая и прихрамывая, она заторопилась в кухню. Я поплелась за ней. – Иди, Шуля, садись! На вот, сухарики погрызи, сейчас я суп разогрею.
– Бабушка, я пока не хочу. – При мысли о супе снова стало нехорошо.
– Обязательно нужно поесть! А то желудок сам себя переварит! Давай хоть овсянку? Откуда силы-то на выздоровление возьмутся? Ну хоть бананчик! Яблочко тебе порезать?
Я соглашаюсь на банан с чаем.
Бананы вкусные, от них никогда не воротит. Бабушка улыбается, глядя, как я жую. Ей как будто и самой вкусно.
– О, я поняла: мне надо питаться одними бананами, тогда точно не будет тошнить.
– Шуткуешь, – радуется бабушка. «Шуткуешь» – это ее слово, больше ни от кого не слышала. В нем вся бабушка.
А потом мы смотрели, что я наснимала в Ушакове. Бабушка достала свой ветхий альбом с фотографиями, и мы сравнивали.
Нет, приговаривала бабушка, Ушаково уже не то. Понастроили не пойми чего, такое место испортили!
Настоящее Ушаково вот где, на старых фотографиях, которые бабушка называет карточками. Они желто-коричневые, словно их долго держали на солнце. Как же не повезло нынешним людям! Бабушке Наде даже совестно перед ними, она-то застала Ушаково во всей красе – даже форбург[18] при замке был цел. Там, во флигеле, три семьи поселили. А водонапорная башня до сих пор стоит! Только проржавела вконец, никто за ней не приглядывает.
А с кирхой-то что сделали, хулиганье! Нет на них Фильки с Олежкой. Вот уж кто взял бы ее под охрану! От кого только они ее ни спасали, эту кирху, – и от леших, и от тевтонцев с белогвардейцами. И от фрицев, конечно. Иногда и Надю в игру принимали, хоть она малявка и вообще девчонка, ею только ундин приманивать. Хорошие они были, Филька с Олежкой. Теперь таких смельчаков днем с огнем не сыскать!
Так мы сидели, а на подоконнике счастливо светился домик-фонарь.
24
– Ну зачем ты поехала? Бычков же тебя предупреждал!
Зря бабушка рассказала маме про ярмарку. Мама же думает, что я тут выздоравливаю и набираю вес на бабушкиных пирогах («Вернешься как новенькая!»), зачем раньше времени ее разочаровывать?
– Тебя эти твои друзья уговорили?
– Да нет, я просто деревню хотела сфотографировать. Для бабушки. У нее ноги болят, она не может поехать.