Через два месяца после похорон Стас сделал воронью татуировку, что-то вроде тотема смерти. Казалось, иначе он забудет деда, от которого кроме шахматной доски и облупившихся фигурок ничего не останется, никаких свидетельств того, что был на свете сержант Рыжов, который штурмовал Кёнигсберг и любил немецкую девушку Лизу.
Впрочем, если бы не бабушка, Стас никогда и не узнал бы о Лизе. В бабушкиных рассказах Стас увидел совсем другого деда – молодого сержанта, которого изломало так, что больно говорить.
Стас начал записывать ее рассказы. Рассказы об отнятых жизнях и отнятом, растоптанном чувстве, которое, как те люпины, неосторожно выросло вдруг посреди руин.
По эркеру застучал дождь. Мы говорили много часов, не замечая, как идет время. Мы пыталась представить себе это – три тысячи смертей за одну ночь. Больше, чем погибло 11 сентября, а более страшной катастрофы я не знала. Я не могла представить себе тот Пальмникен. Невозможный, жестокий, бессмысленный. И укрытый молчанием.
Есть люди, чьи истории важнее их самих. Сержант Рыжов был одним из них. Он носил в себе эту правду как неизлечимую болезнь, никому не показывая, словно боялся заразить. Теперь Стас – хранитель его истории. И он выбрал не молчать.
Я думала об этом, и что-то неприятно шевелилось в солнечном сплетении. Проснулась тень. Проползла вверх по горлу и легла, загораживая дыхание. Это как тени Хиросимы, которые появились на стенах и асфальте после взрыва атомной бомбы. В то утро на ступенях банка «Сумитомо» сидел человек. А потом была вспышка. Ей хватило минуты, чтобы забрать восемьдесят тысяч жизней. От человека на ступенях осталась только выжженная в камне тень. Взрыв запечатлел тени по всему городу. Дожди так и не смогли их смыть.
Наверное, моя тень тоже не уйдет. Она и не должна уходить. Она как татуировка на сердце, и я всегда буду носить ее с собой.
Я снова посмотрела на Стасову шею. Вспомнила, как он прижимал татуировку рукой, словно она болела.
И я все ему рассказала. Вслух. Чтобы он увидел тени, которые я больше не хотела прятать.
Дженнет, которая верила, что идет за любимым в рай.
Человек в пальто, которому взрыв ударил в спину.
Страшная чернота, которая расползлась по вагону.
И красные следы, укрывшие всю платформу. Я не думала, что кровь бывает такого яркого, янтарного цвета. Следы бежали по лестнице, по эскалатору, по площади к машинам «скорой помощи», Садовому кольцу, автобусной остановке… Выжившие уносили на подошвах кровь погибших.
Я рассказала ему о ненастоящей болезни, от которой больно по-настоящему. И об отце, который с ней никогда не смирится.
И когда я закончила, то почувствовала, что могу дышать. Стены больше не было.
30
Между каштанами разлились лужицы света, в глубине парка зазвенел детский смех. Мимо весело пронесся джек-рассел-терьер с мячиком в зубах. Я зачерпнула багровых листьев: впервые вижу, как на остров каштанов приходит осень. Не верится, что встречу здесь и зиму, и весну, и новое лето.
– Шуля! Посмотри-ка на меня!
Я улыбаюсь, бабушка делает снимок. Мы сходили на выставку мобильной фотографии, и теперь у нее новое хобби.
Приезжали родители, привезли мои вещи и записали в новую школу. В школе на лестницах – фотографии прошлых выпусков. Мама нашла себя и свою подружку Ленку и сразу как-то перестала беспокоиться, что это не лингвистическая гимназия в Москве. Весь следующий вечер они с Ленкой просидели в кафе на набережной – через реку было слышно, как они хохочут, вспоминая Колю Б., которому мама писала стихи.
Отец подарил мне на новоселье велосипед: «В таком городе хорошо иметь велик». И кто-то в моей голове сказал маминым голосом: «Он просто не умеет словами. А если бы умел, получилось бы: “Прости, Сашка. Я злюсь, потому что ничем не могу помочь, не могу прогнать эту болезнь. Но ты сможешь, и я тебя во всем поддержу”».
Я никогда не считала себя спортивной, мое – это кресло, книжка и плед, а тут выяснилось, что я обожаю кататься на велосипеде. Кручу педали, а в солнечном сплетении вспыхивает радость. Вот так живешь и не знаешь, что внутри тебя есть секретный двигатель, нужно только понять, как его включить.
Стас учится на филфаке и параллельно осваивает кодинг, Анечка помогает. Это он уже не столько для мамы и отчима, сколько для себя – можно ведь и сайт по «Стране аистов» сделать, и кучу разных проектов.
По субботам у нас по-прежнему клуб, разве что изменилось содержимое Распределяющей вазы: вместо рассказов о смерти легенды разных народов – викингов, англов, индейцев… Я привела в клуб Катю из моего класса, она тоже новенькая, переехала из Казахстана. Так у «Страны аистов» появился еще один читатель.
Анечке на день рождения мы подарили кеды, чтобы она не сломала ногу на шпильках. Она засмеялась: «Я же буду совсем карлик!» Но с удовольствием переобулась, и мы пошли гулять на Верхнее озеро. Кормили лебедей, и я думала с восторгом и удивлением: «Я теперь здесь живу».
Когда-то на острове каштанов умещался целый город – двадцать восемь улиц, даже трамваи ходили. А потом английские бомбардировщики за две ночи сровняли его с землей[25]. Теперь только выстроенный заново одинокий Кафедральный собор возвышается над лужайками.
Пожилой немец-турист нацелил объектив на башню собора и застыл, наводя фокус. Его жена присела на один из валунов и развернула пакет с выпечкой.
Сделав пару кадров, немец присоединился к жене. Он жевал круассан и что-то рассказывал. Жена хмурилась и печально качала головой.
Возможно, здесь прошло его детство. Или их общее детство. И вот они бродят по чужому городу в поисках того самого, своего, детства. Разве могли они тогда предположить, что весь их мир исчезнет под завалами? Вместо Королевского замка – пустырь, а над пустырем, в сером окружении хрущевок, торчит похожий на гигантскую голову робота заброшенный Дом Советов – еще один памятник еще одной несуществующей страны.
Мы похожи – остров каштанов и я. От нас почти ничего не осталось, но мы должны строиться заново.
А еще я подстриглась. Пошла в парикмахерскую и отрезала свои ужасные секущиеся волосы. Сорок минут – это долго. Поначалу было тревожно и неуютно, я косилась на урну, но, когда перетерпела первые десять минут, стало легче. Я смотрела в зеркало на свое каре и чувствовала, что отвоевала у болезни частичку себя. Может быть, вот так, понемногу, я и вернусь.
Послесловие автора
Эта история является плодом воображения, но в ее основе лежит ряд фактов и реальных событий. Мне кажется, вам стоит о них узнать.
Мне было 11 лет, когда я впервые увидела теракт. По телевизору беспрерывно транслировали одну и ту же запись – как самолет врезается в башню Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Сначала я думала, что это фильм ужасов. Не верилось и не верится до сих пор, что в нашем мире такое возможно. А, главное, что это может повториться.
Мне 12 – «Норд-Ост».
Мне 14 – серия терактов в мадридских поездах. Взрыв в московском метро между станциями «Автозаводская» и «Павелецкая». Взрыв двух российских пассажирских самолетов в воздухе. Захват заложников в школе в Беслане.
Мне 15 – серия взрывов в лондонском метро и автобусе. В этот день, 7 июля, мы с одноклассниками находимся в Лондоне на экскурсии.
Мне 16 – я возвращаюсь из английской языковой школы домой. Рейс Лондон – Москва задерживается на 6 часов. Позднее мы узнаем, что все это время велись работы по разминированию нашего самолета. Большинство пассажиров того рейса были школьного возраста.
Мне 17 – «Невский экспресс».
Мне 20 – взрывы в московском метро на станциях «Лубянка» и «Парк культуры». Мой будущий муж Антон, тогда студент второго курса, становится очевидцем трагедии на станции «Парк культуры».
Мне 21 – взрыв в аэропорту «Домодедово». Взрывы в минском метро. Теракты в Норвегии.
Мне 23 – взрывы во время Бостонского марафона. Теракты в Волгограде.
Мне 24 – теракт в редакции «Шарли Эбдо».
Мне 25 – теракты в Париже.
Мне 26 – взрывы в аэропорту и метрополитене Брюсселя. Трагедия в Ницце.
Я росла, понимая, что угроза терроризма – это часть моей жизни. Угроза, которая крепнет с каждым днем. Трижды трагедия едва меня не коснулась.
В этой книге описан теракт на станции метро «Парк культуры». Взрывное устройство, закрепленное на теле семнадцатилетней Дженнет Абдурахмановой, вдовы дагестанского боевика, было приведено в действие 29 марта 2010 года в 8:39 утра. Теракт унес жизни двенадцати человек. Несколько десятков пассажиров получили ранения различной степени тяжести. Спецслужбы действительно обнаружили записку на арабском языке, заканчивающуюся словами «Встретимся в раю».
Легенды почерпнуты мной из увлекательной книги калининградского писателя Вадима Храппа «Страна аистов: саги, сказки и хроники Пруссии», которую я однажды обнаружила в библиотеке на полке мифологии.
Неоценимым подспорьем в понимании жизни советских переселенцев послужила книга «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах» (под ред. С. П. Гальцовой и др.).
Информация о трагедии в Пальмникене получена благодаря сайту Общественной инициативы по увековечению памяти жертв Холокоста в поселке Янтарный (Пальмникен) http://palmnicken.ru
Бойня в Пальмникене стала последней трагедией Холокоста и самым массовым убийством евреев на территории Восточной Пруссии. Большинство жертв составляли женщины. Владелец имений, отставной майор Ганс Файерабенд, действительно пытался противодействовать эсэсовцам и был убит.
15 апреля 1945 года в Пальмникен вошла Красная армия. Тела всех погибших были обнаружены лишь в 60-х годах. Долгое время считалось, что это останки советских солдат.
События той ночи были полностью восстановлены лишь в конце 90-х благодаря книге воспоминаний Мартина Бергау, уроженца Пальмникена, который в возрасте шестнадцати лет по приказу эсэсовцев конвоировал колонну евреев к месту казни. Узников, пригнанных в Пальмникен из концлагеря Штуттгоф, планировали заживо замуровать в шахте, но этому воспротивились местные немцы-промышленники, в частности директор янтарного завода Ландманн.