ри, или Уа-Кон. В мифах, легендах и ритуалах этот персонаж выступал в разных образах. Он и древний господин всех богов и людей, и ягуароподобный людоед в горной пещере, и хозяин вод, дождя, грома, и бог растительности, приход которого возвещает расцвет, а уход — увядание. В июне, когда над горизонтом впервые после полуторамесячного перерыва восходит созвездие Плеяд, в святилище Уальяльо приводили роскошно одетого человека. Говорят, что он добровольно бросался в бездонную расщелину в скале. Судя по древним мочикским изображениям, падающий со скалы человек должен был предстать перед сидящим на троне получеловеком-полуягуаром.
Из-за преследований церкви индейцы уже давно перестали ублажать Уальяльо человеческими жертвами, но и во времена Тельо к расщелине тайно собирались знахари и колдуны. Они бросали вниз морских свинок, листья коки, обладающие тонизирующими свойствами, и лили чичу.
Праздник начинался с того, что ночью знахари и старейшины отправлялись к склепу, где был захоронен предок, именуемый «малько» (по сути дела одно из воплощений Уальяльо). Там они жевали коку, пили чичу, гадали и танцевали под звуки священной трубы чирисуя. Эта труба, или, скорее, кларнет, имеет определенное сходство с ритуальными духовыми инструментами племен Амазонии, хотя и снабжена медными и серебряными деталями. Расширяющийся к концу деревянный корпус напоминает амазонские горны в форме раструба. В мундштук трубы чирисуя вставлялось расщепленное перо кондора, из-за чего ее звук становился вибрирующим и резким.
После танца шаман входил в склеп и беседовал с предком, рассказывал ему о всех горестях, постигших народ за год, о том, что каналы пришли в негодность. Не будет ли малько возражать, если люди возьмутся за их очистку? Малько, естественно, соглашался. Когда наутро начинались работы, никто не мог отказаться участвовать в них, ведь это означало оскорбить божество, предков. Никакие санкции деревенских или более высоких властей не смогли бы обеспечить усердие работающих столь же верно, как это делали страх перед недовольством сверхъестественных сил и надежда на их поддержку. Люди разделялись на четыре команды. Первую составляли представители администрации деревни и знахари — они лишь наблюдали за работой (в древности это были знать и жрецы). Во вторую команду зачисляли мужчин, в третью — женщин, в четвертую — девушек. Каждой команде давали своих музыкантов.
Праздник труда длился неделю. Работа была нелегкой, но постоянно прерывалась танцами, песнями и церемониями. Поженившиеся в течение года мужчины и женщины должны были в эти дни пройти испытание, соответствующее древней инициации. Старейшинам надо было предъявить свежесорванные растения, которые встречаются либо высоко в горах, либо глубоко в долинах. Для этого молодожены бежали в разные стороны, чтобы успеть вовремя вернуться: женщины — с цветами, мужчины — со стеблями травы. Тем самым они должны были показать свою энергию и выносливость.
Самый торжественный момент праздника наступал, когда запруды открывали и в очищенные от ила каналы устремлялась вода. Вместе с ней возвращались в свои обиталища уари — прародители, хозяева вод, подчиненные великому Уальяльо. Готовясь к встрече со сверхъестественными существами, должностные лица селения надевали плащи с рисунком косого креста на спине. Эта деталь может показаться маловажной, но она имеет глубокий смысл. Уже на стене храма конца III тысячелетия до н. э., раскопанного японскими археологами в Центральном Перу, запечатлены скрещенные руки. Аналогичный жест встречается на мочикских изображениях, в каменной скульптуре мексиканских ацтеков. Что он означает, могут и сейчас рассказать жрецы племени коги, живущего в горах Северо-Восточной Колумбии. Это (как и любой косой крест вообще) — символ индейской вселенной, ее четырех концов и центра, то есть знак праздника, происходящего в центре мира и в начале времен.
В последний день торжеств молодежь наряжалась в костюмы и маски хозяев вод, уари, малько. Изображать предков считалось почетным и разрешалось лишь тем, кто особенно отличился на работе. Этой чести добивались юноши и девушки, намеренные вступить в брак. Выйдя из селения, ряженые шли вдоль полей и каналов, а затем разбегались по холмам и скрывались из глаз. Считалось, что духи тем самым возвратились в свой мир. Это был мир дикой природы, снежных вершин и горных озер, опасный и в известном смысле враждебный обитателям селения. Однако лишь в нем, по мысли индейцев, люди черпают свои силы, оттуда приходит вода на поля, там пасется на пастбищах скот. Хотя духи гор (уамани) беспощадны к нарушителям традиций, они щедро одаряют тех, кто живет по заветам предков.
Сейчас пышный церемониал в честь Уальяльо отошел в прошлое, но многие пережитки обрядов сохранились, все больше сливаясь с занесенным из Европы католическим карнавалом. Это неудивительно, ибо европейский карнавал в значительной мере восходит к таким же праздникам воплощения духов, какие мы видели у индейцев. Само название «карнавал» произошло от латинского «каррус-навалис», то есть «колесница-корабль» — название культовой повозки, на которой в древности (судя по данным раскопок, еще в бронзовом веке) во время праздника везли фигуру мифического существа.
Преимущественным местом обитания духов перуанцы считают горы. По сей день индейцы Южного Перу смотрят на постоянно живущих на высокогорных пастбищах скотоводов как на «диких» (салька), «одержимых и проклятых» (конденадо). Когда в июне во время праздника пастухи спускаются в долину, они стараются в рамках ритуала оправдать такое мнение о себе, совершая допускаемые по этому случаю непристойности.
В этих современных обрядах, как и в средневековом карнавале, слились две части древнего праздника: начальная, предусматривавшая строгое разделение мужчин и женщин и явление духов в их грозном облике, и завершающая, веселая, в которой все члены племени участвовали вместе. На этой стадии первобытный по происхождению праздник еще сохраняет свою главную цель — обновление мира, использование для поддержания жизни таинственных «потусторонних» сил, преодоление страха смерти. Знаменитый мексиканский карнавал с его танцующими скелетами, ярко раскрашенными черепами-калаверами, страшными масками — самый известный пример такого рода. Его конкретные символы, как и день проведения (31 октября), восходят к западноевропейской традиции, в которую, однако, вдохнули новую жизнь древние индейские культы.
И все же в подобных ритуалах многое утрачено. Даже индейцы района Каста, о которых рассказал перуанский ученый X. Тельо, сделали первый шаг к разрушению обрядовой традиции, разрешив изображать духов молодым людям обоего пола. Тем самым было снято деление на посвященных и непосвященных, а значит, стало возможно превращение церемоний в игру. Если духам некому больше внушать страх, к ним перестают относиться с прежней серьезностью. Тогда праздник вырождается в детское развлечение, и ряжеными становятся мальчики и девочки. Именно в этой форме пережитки обрядов воплощения духов сохранились в северной части Европы. В других случаях карнавал остается общенародным, но теряет почти всякий религиозный смысл. Такой современный карнавал типа бразильского имеет глубокие психологические и социальные корни, но духи тут уже ни при чем. О значении подобных обрядов писали другие авторы, мы же вернемся к первобытным племенам.
Свержение власти женщин
Индейские общинные праздники, какую бы причудливую форму они ни принимали, всегда имели определенный практический смысл. Даже там, где влияние обрядов на социальную организацию и экономику племени недостаточно изучено, сам его факт не ставится этнографами под сомнение. Подготовка и проведение праздников растягивались на недели, а порой и на месяцы, в них участвовали десятки и сотни людей — столь крупные в масштабах первобытного общества события просто не могли остаться без последствий и сохраняться сколько-нибудь долго, если бы перестали отвечать насущным интересам коллектива.
Иное дело — мифологическое объяснение, которое индейцы подыскивают для своих действий. Оно может быть очень сложным или элементарным, логичным или абсурдным — на жизни людей это не отразится. Индейское племя, вытесненное соседями с плодородных земель и вынужденное разделиться на мелкие бродячие группы, вечно занятые поисками пропитания, теряет как экономическую возможность, так и социальную необходимость совершать такие же сложные массовые ритуалы, как раньше. Поэтому обряды двух близкородственных племен, одно из которых живет в речной пойме, а другое — в лесах на водоразделе, бывают разительно непохожи. Однако ничто не мешает изгнанникам сохранять свои древние мифы в прежней полноте — их передача от поколения к поколению не требует сколько-нибудь значимых материальных затрат. Это делает мифологию самой независимой от материальных условий существования сферой человеческой культуры.
Сказанное не значит, что содержание мифов произвольно, в конечном счете и оно определяется практическим опытом людей. Однако древние сюжеты могут сохраняться неопределенно долго после того, как породившие их обстоятельства исчезли. На протяжении веков и тысячелетий первобытная мифология постоянно обогащалась, в ней откладывались все новые пласты текстов, подобно тому как на стоянке при посещении ее людьми разных эпох откладываются культурные слои. Новые мифологические сюжеты не столько вытесняют старые, сколько добавляются к ним. Это хорошо видно на примере древнегреческой мифологии, в которой исследователи обнаруживают наследие самых разных эпох — от глубокой первобытности до периода возникновения государств.
Если сюжеты некоторых мифов, записанных у индейцев в XIX–XX веках, могли появиться уже много тысячелетий назад, значит, эти тексты являются важным историческим источником для изучения прошлого индейцев. Однако для анализа они предельно трудны. Вплоть до середины нашего века многие исследователи воспринимали содержание мифов буквально и истолковывали их так же, как, скажем, древние летописи. Пусть летописец в чем-то ошибся или даже намеренно утаил правду, — основа его рассказа должна соответствовать действительности.