Под воздействием множества разнообразных обстоятельств на протяжении долгой истории народа у людей складывалась привычка совершать обрядовые действия тем, а не иным способом, и он начинал казаться само собой разумеющимся.
Например, все первобытные народы придавали большое значение достижению подростками зрелости, что вполне понятно и объяснимо. Юноша, прошедший соответствующие обряды (их называют ритуалами посвящения или инициации) и признанный взрослым, должен был быть внешне отмечен, дабы его статус полноправного члена племени ни у кого не вызывал сомнения. У народов, носивших одежду, о прохождении инициации мог, скажем, свидетельствовать особый орнамент на поясе или рубашке. Там, где из-за климатических условий одежда не получила распространения, знак наносился на тело. Это могли быть выбритые волосы на макушке, шрамы на груди или деревянные вставки в ушах и в губах. Почему была выбрана именно такая форма, мы, вероятно, никогда не узнаем. Но для индейцев, усвоивших этот обычай, она стала обязательной. Еще в начале 1980-х годов мужчина без ботоков выглядел в глазах соплеменников так же, как европеец, которому пришла бы в голову мысль выйти на городскую улицу в ночном белье.
На этом небольшом примере легко понять, насколько неодинаковы обычаи и нормы поведения в разных культурах. Оценивая индейские верования, обряды и правила этикета, нельзя оставаться на позициях европоцентризма. Современная этнография стремится определить смысл тех или иных действий для самих аборигенов, их объективную роль в жизни общества и оставляет в стороне вопрос, плохи они или хороши в свете нашей морали.
Исследуя первобытную культуру, необходимо помнить о суровых условиях, в которых жили люди, о постоянно грозивших им опасностях. Правда, большинство индейских племен, с которыми познакомились этнографы, были великолепно приспособлены к привычной для них обстановке и не испытывали серьезного недостатка в пище. Более того, наблюдения показывают, что во многих районах Южной Америки человек сравнительно легко обеспечивал себя всем необходимым и располагал большим досугом, чем житель современного индустриального города. В значительной мере этот досуг использовался для совершения церемоний и ритуалов.
Однако благополучие первобытного коллектива было непрочным. Во-первых, его в любой момент могло нарушить нападение врагов. Во-вторых, даже небольшая ошибка в хозяйственном планировании, выражаясь нашим языком, могла обернуться непоправимой бедой, так как создать достаточные запасы продовольствия на случай голода было невозможно. Сроки и способы посева, охоты, рыбной ловли, сбора лесных плодов определялись вековым опытом и неукоснительно соблюдались.
Не менее важным было правильно распределить хозяйственные и общественные обязанности между людьми разного возраста и пола. Опыт подсказывает, что мужчины могут эффективнее исполнять одну работу, женщины — другую. Подростков и стариков рациональнее использовать для иных трудовых операций, нежели людей в расцвете сил. Подобное разделение труда основывается на естественных биологических особенностях людей и обеспечивает наилучший способ эксплуатации природных ресурсов.
Правда, естественные способности влияют на распределение трудовых операций внутри коллектива не прямо, как мы увидим дальше, — здесь действует сложный социальный механизм.
Практически у всех первобытных народов особая роль отводилась старшим мужчинам, которые, как пишет один из крупнейших советских этнографов А. И. Першиц, «в условиях как материнского, так и отцовского рода были реальными руководителями первобытных коллективов». Судя по материалам неандертальских погребений, такая практика сложилась по меньшей мере 50–60 тысяч лет назад, а быть может, и много раньше.
В вопросах, от которых зависело само существование членов племени, общество не могло позволить себе положиться на чью-либо добрую волю, понимание и сознательность. Да люди еще не сознавали экономические и социальные выгоды разделения труда, которое не было кем-то изобретено и утверждено на совете старейшин, а сложилось стихийно. Традиция не могла поддерживаться иначе, как приобретя религиозную форму, поскольку страх перед сверхъестественными силами был самым надежным регулятором поведения человека. Исполнением разнообразных ритуалов вновь и вновь подчеркивалось, что дети, подростки и женщины наделены иными правами и обязанностями, нежели взрослые мужчины и старики, а значит, призваны заниматься другими делами. Те же, кто намеренно или случайно нарушал установленные правила и запреты, создавал малейшую угрозу сохранению испытанного веками порядка, беспощадно наказывались как оскорбившие духов и мифических предков.
Страх перед духами, то есть перед силами природы, к воздействию которых человек должен был приспосабливаться, порой принимал уродливые формы и заставлял людей совершать поступки, идущие в разрез с их подлинными интересами. Религиозный фанатизм в первобытных обществах возник из-за непонимания истинных причинно-следственных связей в окружающем мире. Средства, которые общество применяло, для того чтобы оградить себя от опасностей, не всегда оказывались соразмерными. Однако источник угрозы угадывался правильно — иного нельзя и ожидать, поскольку выжить могли лишь те группы людей, чьи действия в основном соответствовали объективным нуждам коллектива.
Неоправданно жестокое отношение к нарушителям неписаных законов первобытной общины облегчалось порой тем, что примерно половина ее членов была чужаками, а то и просто происходила из племени врагов. Кардинальной чертой первобытной культуры является экзогамия — запрет браков внутри коллектива людей, считающихся родственниками. Как и когда возникла экзогамия, — на этот счет у этнографов нет единого мнения, но объективный смысл этого явления понятен. Благодаря ей расширялся круг брачных связей и устранялась угроза генетического вырождения.
Экзогамия предполагает, что после заключения брака один из супругов переселяется в общину другого. Если муж переходит жить к жене (или, точнее, к ее родственникам), брак называется матрилокальным, если наоборот — патрилокальным. Оба варианта были распространены примерно одинаково и скорее всего сосуществовали с глубокой древности. И в том, и в другом случаях женатые мужчины и замужние женщины происходили из разных, порой враждебных коллективов, а иногда даже говорили на разных языках. Чувство недоверия по отношению к иноплеменникам порой сохранялось и между супругами.
Ничто так не сплачивает людей, как совместный труд. В первобытной общине мужья и жены заняты разными видами деятельности, и им редко приходится работать вместе. Поэтому психологически мужчина, как правило, оказывается теснее связан со своими товарищами, вместе с которыми он охотится, ловит рыбу, воюет, чем с женщинами из своей семьи.
Таким образом, особенности как хозяйственной (половозрастное разделение труда), так и социальной организации (экзогамия) способствовали тому, что у многих первобытных племен, во всяком случае у большинства южноамериканских, возникла своего рода ритуальная враждебность между полами. В ходе обрядов и церемоний, в священных преданиях и мифах стали неизменно подчеркиваться различия в статусе мужчин и женщин, осуждаться любые попытки нарушить соответствующие обычаи племени. Именно этой стороне индейских ритуалов и верований, о которой мало знает читатель, уделено в книге первоочередное внимание.
Открывшие и завоевавшие Новый Свет европейцы были людьми своей эпохи. В XV–XVI веках представление о многообразии человеческих культур лишь начинало проникать в сознание наиболее передовых мыслителей. Для конкистадоров, точно так же как и для индейцев, существовала лишь одна культура — их собственная. Аборигены сплошь и рядом принимали невиданных чужестранцев за духов и предков, приплывших к ним из другого мира. Европейцы со своей стороны считали, что индейцы находятся во власти дьявола, поскольку их религиозные представления не соответствовали требованиям христианства. Человеческие жертвоприношения и ритуальный каннибализм, убийство нарушителей обрядовых норм и суровые испытания, которым подвергали подростков во время инициации, полигамия и праздники-оргии подкрепляли убеждение европейцев о господстве дьявола над душами обитателей новооткрытых земель. Это послужило поводом для беспощадного искоренения традиционных индейских культов и истребления тех, кто упорствовал в «заблуждениях».
Наиболее жестокие эпизоды в истории колонизации Нового Света относятся к XVI–XVII векам. Однако борьба с «дьявольскими» индейскими культами не закончилась после ликвидации испанского и португальского господства в Латинской Америке. Ее и ныне продолжают вести миссионеры, причем особенно активны представители протестантских церквей. Обычно они не ограничиваются наставлениями в христианском вероучении, а требуют от индейцев не только отказа от традиционной религии, как таковой, но и изменения бытового поведения, типа жилищ, заимствования европейской одежды и т. п. В Колумбии, например, в 50—60-х годах нашего века прославилась немецкая миссионерка София Мюллер, которой удалось радикально перестроить образ жизни нескольких индейских племен.
Деятельность проповедников, подобных Мюллер, нелегко оценить однозначно. С одной стороны, верования и обряды, о которых читатель узнает из этой книги, действительно неприемлемы в современных условиях. Многое из того, что было оправдано и неизбежно на ранних этапах развития общества, ныне воспринимается как пережиток варварства, служит основанием для пренебрежительного отношения к индейцам со стороны других групп населения латиноамериканских стран. Некоторые отказавшиеся от древних культов индейские племена не только не утратили своего самосознания, но перешли на более высокую ступень национального развития. Используя современные методы политической борьбы, они требуют предоставления им широкой автономии. Таковы прежде всего хиваро, живущие на востоке Эквадора и в сопредельном районе Перу. Всего лишь 40 лет назад о хиваро шла сомнительная слава как о последних в Америке охотниках за головами, сейчас же они — убежденные протестанты.