«Ах, жила-была птица, жила-была птица...»?
А когда ночь приляжет за стенкой дневною,
Что за перышко пляшет в сквозняке надо мною?
А когда сны теснятся — осенние стаи, —
Что за области снятся? куда улетаю?
И шепотом сосед Актеру: — Ты
Сейчас ее и сочинил? — Да что ты! Позавчера.
— А перышко? — Какое?
— Вон то, в луче. — Случайность. Совпаденье.
Пора ничейная моя, пора вечерняя,
День схлынул, будни уводя, а ночь помедлила.
Уже обязанности спят; права не спят еще...
Явь отдыхает в уголке, сон не работает.
Вступает эта тайна тайн: вечеря вечера.
Сыграет Завтра первый тайм,
Едва Вчера последний такт
Погасит свечи нам.
Вечерний звон, как много дум, навек простясь,
где отчий дом,
Вечерний звон, ничейный час, где я любил
в последний раз.
Влечений звон, ночевий мир,
нейтральных зон стозвездный тир.
Пора венчальная моя, пора вечерняя,
Пора врачебная, пора целебная.
Валерьяновый, сиреневый, весенний вечерок; фея звездный приповесила на веточку чулок; в замке ходит Кастелянша, привиденье хоть куда. Отражается в закате речки ртутная вода. Облака плывут отарой у луны на поводу, и бредет Актер с гитарой, напевая на ходу. Загорается фонарик, на посту Геракл кимарит, и богиня в здешний скит постной теткою глядит. Статуи, направив лики кто на ост, а кто на вест, думают, что Петр Великий — Первый Камень здешних мест. Газ играет роль кумира или вечного огня. Дремлет корюшка, проныра, и. о. щуки и линя. Лестнице темно и гулко, недобитый спит витраж, отсыревшей штукатуркой осыпается мираж чьей-то жизни, чьих-то кукол, чьих-то комнат и квартир. И, раскинув звездный купол, в Шапито играет мир. Коммунальным коридором пробирается Актер. С потолка корыта хором распевают во весь хор:
Светозарный,
Синезрачный,
Светлоокий,
Женонравный,
Земнородный,
Злополучный,
Дожделивый,
Буревейный...
Он смеется, ключ роняя, покачнувшись у дверей. Вот и комната родная, отворить бы поскорей. На тахте, весьма потертой, две рубашки распростерты; на столе стаканы в ряд десятигранные стоят, сыр лежит, заварка гибнет, и соседствуют вполне недолистанный Нагибин и зачитанный Фурнье. На стене висит картина, кубистический мотив; на другой глядит Ирина в запьяневший объектив... Отражает тихий омут, зазеркальная река, не тебя — кого другого! — слева правая щека, справа левая рука; земляничную полянку нам являет эта гладь, жизни сей антимирянку, вроде бы — рукой подать (той, которая там — правая рука, или той, что здесь, и левая пока?..)... С глазу на глаз и прочувствуй, расхрабрясь навеселе:
вот искусство для искусства — отражение в стекле!
Вот и сны вломились в окна,
И до третьих петухов
От врагов уйти не мог он:
Лишь проснувшись, был таков...
И в воде его топили,
И стреляли-то в упор,
И в снега его влепили,
Одного — в такой простор...
Самолеты завывали,
Танки падали с горы,
Гуманоиды сновали,
И мелькали топоры;
Стрекотали пулеметы,
Шпаги плыли и штыки,
И невидимое что-то
Видел он из-под руки.
Он бежал из трюмов, тюрем, подземелий, лагерей,
Лабиринтов и подполий, изб без окон и дверей,
Заколоченных вагонов, замурованных гробниц,
Из времен, должно быть, оных, генетических зениц.
И когда он лег на травы и почти дышать устал,
Отыскалась и управа:
день
настал!
2. День
День, куда мы в тебе подевались,
куда ты нас денешь, сегодня?
Яви образ, светлейшее донце, денечек!
Кто в тебе суетится, дно суток, тому
не до ночи,
Полной сроков, и звезд, и пространств.
День-деньской! привиденье земное, причуда
Скоростей, и осей, и орбит, и Соляриса свыше...
Так обыденны мы, так поденны,
товарищ дневальный; нам в очи
Светом бьет наш денек — тень обширнейшей ночи,
Из которой в которую нас увлекает транзит.
Погляди — это что там по курсу сквозит?
НЛО? ПМГ? ИТР? ЗПТ? ТЧК?
Чей локаторный блеск ненароком словила щека?
Чей две ракушки ушек прилипчивый приняли шелест?
Реки ждут наводнений, гуляют, вскипая и щерясь,
Ветерок нарастает и носится над мостовой.
Наш Актер пробирается к рюмочной на Моховой.
Нежить местная, пьяницы и алкоголик сугубый;
Два голубчика в замше («...впились точно в
соску, суккубы...»).
Деловых и бездельных, увы, тут полно
обоюдно, —
Все на дне подгуляли... на дню... и лепечут
подблюдно...
На Актере сосед в обольстительной
фетровой шляпе
Сфокусировал взор, улыбаясь: — А кто ж ты
такой?
— Я толпа, дорогой. Нас так много, что всех
не упомнишь.
— Уж не больше, чем нас. — Все возможно. — Но
меньше, чем их.
— Кто б тебе возражал — я не стану. — А ты
не из наших.
Я-то сразу тебя раскусил: не из наших,
и точка.
— Ваши — это какие? — А ты не
растреплешь, салажка?
— Никому. Никогда. Ни за что. — Дай шепну на
ушко.
— Только ухо-то не откуси. — Да на что ты
мне сдался?..
Я — из «Мафияфильма». — Откуда ты взял это
слово?
— Ниоткуда не взял, оно было еще до меня.
— Ох и врать ты, соседушко. Но я и впрямь
не из ваших.
— Так скажи, из каких. — Дай и я тебе в ухо
шушукну.
— Ну? — Из «Магияфильма»... — Ты шутишь?
— Да нет, это точно.
— Если точно, так точно — до встречи,
которая будет!
— Ну, прощай. — Мы увидимся. — Вряд ли.
— Увидимся, братец.
А скажи, ты там кто? — Где, в театре?
— У ваших... ты кто?
— Капитан. — Тут сосед даже рюмку поставил,
Положил бутерброд и воззрился, расширив
зрачки.
И Актер рассмеялся. В ответ — ни улыбки,
ни звука.
Человека как сдуло — он вымелся прочь
моментально.
«Интересно, — подумал Актер, — а откуда
он знает про пьесу?»
И пошел восвояси. А ветер толкал его в спину.
«...день...тень...дань...лень...дней...с ней...свей...
слей...динь-дон...сгинь, сон...вкривь-вкось...
вплавь, врозь...»
Он придумывал рифмы. Гитара была терпелива.
Наконец он настроил ее и сказал:
— Ну, послушай... —
Друг сидел перед ним озабоченный и
остраненный.
Но, должно быть, и слушал.
Третья песня Актера
От дум, головушка, от дум — куда деваться?
Готов лететь я наобум, на БАМ податься;
К своей голубушке бегу, к своей сударушке бегу,
И говорю ей: не могу, ведь мне не двадцать...
Она меня не поняла, моя родная,
И приняла, и обняла, и пил до дна я...
Веками длится кутерьма, Земля, как Дания, — тюрьма,
Ты это знаешь и сама, и я-то знаю!
И если крутит мною зло, как пожелает,
Оно посеяло зело, — пусть пожинает.
Я небылицу доплету — и больше петь я не пойду
Тем, кто закажет лабуду и поживает!..
— Да что с тобой сегодня? — Что со мною?
Ты лучше вспомни, что ты натворил.
— Когда? — Вчера. — Разбил у Худа чашку.
Возможно, две. Когда разбогатею,
Придется подарить ему сервиз.
— Я не о том. — О чем же? — Ты забыл?
— В чем дело-то? — Ты лишнее сказал
В пивной соседу. Что ты — Капитан.
— И что? — Зачем болтаешь? — Пошутил.
Но в той дурацкой пьесе, там, в театре,
Я вправду — Капитан! — О пьесе ты смолчал.
И он решил, что ты на самом деле...
— Пойди проспись. — Тебя теперь прикончат.
— Так ты всерьез? — Серьезней не бывает.
— Какой-то бред! — Должно быть, сам ты сбрендил.
В какую ты игру теперь ввязался?
— В игру? По Брехту, или по Гольдони...
Точней, по Станиславскому К. С.!
— В чужую ты игру ввязался, дурень!
— А кто тебе сказал... — Неважно это.
Послушай, уезжай. — Куда? Зачем?
Я в эти бредни, извини, не верю.
— Подумай. Я тебя предупредил.
— Дай лучше я тебе еще спою.
— Свою? — Ну да, естественно, свою.
Четвертая песня Актера
В пол-Сибири времена настежь, хоть пляши.
Я один, она одна, — больше ни души.
Я один, она одна в облаках порош.