– Следи за языком, вдруг нас подслушивают? – хмыкнула я, но впавшего в уныние Эллара мое замечание ничуть не одобрило.
Белая с желтоватым подшерстком шкура оказалась поистине королевской щедростью, ибо некогда принадлежала снежной ящерице дрохо из Пограничья. В Немедию подобные шкуры попадали редко и оценивались в столь крупные суммы, что даже матушка, обожавшая редкие вещи, не рискнула украсить дом Эрде таким приобретением.
От шкуры пахло старой прелой травой. Заснуть никак не удавалось, несмотря на усталость. Подозреваю, что мой приятель тоже не спал, прислушиваясь к наполнявшим подгорный мир звукам: не стихавший ни на миг далекий грохот железа и рев горнов, еле слышный шелест осыпающегося песка, журчание пробирающихся сквозь каменные толщи ручьев и какое-то непонятное ритмичное шипение. Здесь все звучало, потрескивало, звенело, шуршало – содержимое укрытых за железными дверями кладовых, рудные жилы, не отделенные от породы драгоценные камни и плескавшаяся на самых глубинах огненная лава. Если бы я с рождения обитала здесь, может, я принимала такое существование как единственно возможное. Однако сейчас в моей душе упорно брала верх кровь матери, требовавшая открытых просторов, чистого воздуха и неба над головой, а не громоздких, угрюмых потолков!
Я прикинула, который сейчас может быть час. Время под Кезанкией застыло, будто муха в янтаре. Пожалуй, мне тут совсем не нравится.
Откуда-то прилетел и растаял обрывок мелодии. Не призрачной, настоящей, исполненной то ли на арфе, то ли на большой виоле. Аккорды повторились, и я не выдержала. Тихонько встала, накинула плащ и выбралась в коридор. Прислушалась. Точно, музыка – протяжная, слегка тяжеловесная, в которую вплетается низкий, чуть фальшивящий, но весьма старающийся голос:
Не зная, что такое праздность,
Его народ руду ковал,
Искал бериллы и алмазы,
Опал и жемчуг добывал.
Творили чудо гномьи руки,
Резец писал, топор рубил,
Плелись кольчуги, гнулись луки,
По наковальне молот бил.
Писались колдовские руны,
Слагались песни на пирах,
Как разговаривали струны,
Как флейты плакали в руках…
Мелодия рванулась вверх такой щемяще-тоскливой нотой, что я поежилась.
Но давно не слышна музыка тех лет,
И помрачнел, в горнах погас свет.
Пепел и прах скрыл красоту гор,
И ни один гном не был там с тех пор…
– Зачем я здесь? – вслух проговорила я. – Что я пытаюсь найти?
Долго стоять босиком на слегка влажном каменном полу оказалось выше моих сил. Вернувшись обратно, я удостоверилась: бессонницей мы маемся вдвоем. Почтенный наставник сидел в изголовье кровати, подтянув колени к подбородку, и встретил меня на редкость сумрачным взглядом из-под упавшей на лицо челки:
– Ты где бродишь?
– Ловлю местных призраков, – отмахнулась я. – Ни одного не поймала… С тобой все хорошо?
– Дурной сон, – коротко уронил Эллар.
– Разве боги видят сны? – я забралась на постель и ткнулась головой в плечо Рабирийца.
– Я вижу. О прошлом, о темноте, из которой не найти выхода… И мне жутко, – еле различимым шепотом признался он.
– Мне тоже, – откликнулась я. – Кажется, вокруг нет никого, кроме нас. Только камень, сумрак и прячущиеся тени. Бр-р! Сделай что-нибудь, пока мы не начали пугаться любого шороха!
И мы попытались сделать, но ничто, даже объятия и последовавшая за ними любовная близость, не спасало от здешнего стылого полумрака, ощущения довлеющей над всем тоски и чувства, что мы самой сущностью глубоко чужды загадочному подгорному королевству, решительно отторгающему любых обитателей поверхности.
Около одиннадцатого послеполуночного колокола
24 дня Третьей весенней луны.
Прошло гораздо больше пяти-шести обещанных колоколов, прежде чем явился Гроин. Возможно, мне начало изменять чувство времени, но Эллар тоже сомневался, утверждая, что мы ожидаем никак не меньше десяти колоколов. Мы потратили их с пользой: немного выспались, навестили Яшмовый зал, поразивший мое воображение числом разнообразных оттенков этого поделочного камня, и отважились пройти дальше по коридорам, угодив на льнущий к отвесной скале узкий карниз. У меня не хватило духа заглянуть через край, но Рабириец посмотрел и сказал, что различает глубоко внизу движущиеся красные и голубоватые огоньки.
Постучавшийся в дверь Гроин застал гостей в разгар очередного магического урока: я старалась перехватить крохотные ледяные стрелки, неожиданно возникавшие в разных углах комнаты и летевшие в меня. Удачно отраженная стрелка разлетелась на осколки как раз над распахнувшейся створкой, осыпав дверга мелкими градинами. Я виновато улыбнулась и развела руками.
Старейшина (я никак не могла заставить себя даже мысленно называть его «дедом») одарил нас неодобрительным хмыканьем и без долгих предисловий сообщил: он подумал и принял некоторые решения. Он намерен представить свою наследницу и ее спутника местному правителю, как раз изволившему посетить здешнюю область своих владений. Представление состоится сегодня. Но сперва он хотел бы… Тут Гроин запнулся, начав уклончиво комкать слова.
– Почтеннейший дверг сомневается, захочет ли встречи тот, кому мы должны нанести визит? – спросил, как припечатал Эллар.
– Вот именно, – с видимым облегчением закивал седеющей головой Гроин, сын Фарина. – Понимаете ли, с тех пор, как он пришел, он живет один, ничего не говорит, ни о чем не спрашивает… Люди из Шадизара привозят новости, он не желает слушать. Я не мог понять, что с ним случилось, пока не пришли вы и не объяснили. Теперь, думаю, он должен увидеть вас и выслушать вашу историю. Если это не поможет…
– Можно узнать, о ком идет речь? – опередил меня Рабириец.
– О Мораддине, – четко произнес гном.
Наверное, мне полагалось хлопнуться в обморок. Или разрыдаться от радости. Или заявить, что слова Гроина – низкая ложь.
Я стояла и бессмысленно таращилась на тлеющие угли в камине.
– Дана? – Эллар решительно привлек меня к себе и обратился к встревоженному двергу: – Почтеннейший, около двух лун назад Мораддин Эрде погиб во время пожара, вспыхнувшего в доме его семьи. Есть заслуживающие доверия свидетели этого печального события, в том числе его дочь. Боюсь, произошло недоразумение…
– Сами взгляните на это недоразумение, – устало попросил Гроин. – Мне кажется, он сошел с ума и считает, что как раз он единственный выжил, а остальные – мертвы.
– Ведите, – сухо каркнула я. Эллар неодобрительно скривился, но возражать не стал.
Теперь я поняла, что такое «идти, как во сне». Я перебирала ногами, Рабириец крепко держал меня, не позволяя споткнуться, впереди белесым пятном качался фонарь в руке Гроина, и я постоянно напоминала себе, что пребываю в реальном мире. Мой отец умер. На него упала горящая балка. Маэль Монброн заверил меня, что своими глазами видел излеченный из руин особняка Эрде обгорелый труп. Обгорелый. До неузнаваемости. Не узнать.
– Сюда, – Гроин остановился возле неприметной двери, украшенной выкованным из светлой латуни изображением диковинной звериной морды. – Войти и подняться по лестнице. Я с вами не пойду, не обессудьте. Не могу видеть его… такого. Подожду здесь, – дверг с приглушенным кряхтением уселся на каменной скамье подле входа.
– Уверена, что хочешь этого? – Эллар обеспокоено глянул на меня.
Я коротко кивнула. Толкнула дверь, едва не запнувшись о начинавшиеся сразу за порогом ступеньки. Шедший следом Рабириец сдавленно проклял местных строителей: он опять ударился головой о слишком низкую притолоку.
Новая дверь. Скрипит, когда открывается. Комната, освещенная тремя большими шандалами на стенах. За столом, спиной к двери, сидит, углубившись в созерцание развернутой толстой книги, человек невысокого роста. Услышав скрип, раздраженно взмахивает рукой – мол, уйдите.
– Отец? – на удивление спокойно произнесла я.
Он медленно повернулся. Осунувшийся, постаревший на десяток лет, сгорбившийся, лысоватый человек с глубоко запавшими глазами.
– Долиана? – скрипуче вопросил он, неловко поднимаясь с табурета.
Вот тогда я на него и бросилась. С кулаками. Эллар не успел меня удержать, а скопившаяся злость рвалась наружу. Почему он покинул нас? Почему не пришел мне на помощь? Почему?..
– Наверное, для меня пришло время оглянуться назад и понять, сколько ошибок я умудрился совершить. Моя жизнь стала непрерывной погоней за властью. Ради нее я жертвовал всем – женой, детьми, друзьями, собственной душой. Ринга предупреждала, что когда-нибудь я заберусь так высоко, что падение может стать роковым, но я счел, что она преувеличивает. А она оказалась права. Нашелся противник, которому было плевать на окружавшие меня слухи и который сумел обвести меня вокруг пальца. Впервые в жизни я растерялся.
– Просто вам не доводилось сражаться с магами. С обычными людьми – сколько угодно. Образ действий волшебника частенько непредсказуем, а подлинные цели, которых они добиваются, укрыты туманом недомолвок.
Разговаривали где-то надо мной. Открывать глаза не хотелось, и я рассеянно прислушивалась. Два голоса: один постарше, бесцветно-усталый, другой помоложе, с легким акцентом жителя Полуденного Побережья.
– Должно быть, я поступил слишком жестоко. Убедил себя, что Ринга и дети справятся сами. Хватит им оглядываться на грозного отца и надеяться на его защиту! Кроме того, моя кончина освобождала их от необходимости лгать властям, если бы их схватили. За ними не нашлось никакой вины, кроме той, что они – мои наследники.
– Месьор Эрде всерьез полагает, что такое обстоятельство хоть на мгновение удержало бы Тараска Эльсдорфа или ксальтоуна от того, чтобы расправиться с отпрысками попавшей в опалу семьи?
– Не знаю… Когда я услышал, что они погибли, даже не сумев выбраться из горящего дома… Я понял: моя жизнь отныне кончена. Какая разница, кто станет королем Немедии, если моих детей нет в живых? Я ушел с намерением никогда не возвращаться к людям. Довольно интриг, довольно политических игрищ, довольно предательств! Трое из Эрде мертвы, четвертый похоронил себя в Кезанкийских горах.