ь движений полностью исчезла. Они были по-своему красивы в широких, будто на кринолине, расшитых юбках и с нарочито сдвинутыми набекрень шляпами, из-под которых опускались одна-две чёрные косы.
Позабыв о возможном преследовании, Аня разглядывала сидевших на тротуаре торговок. За спиной у них в цветном платке, вроде слинга, спали дети – наружу высовывались только грязноватые головки со свалявшимися волосами. Руки и лицо индианок не всегда отличались чистотой, и в обветренной улыбке у них просматривались неровные чёрные зубы – возможно, сказывалась привычка постоянно жевать листья коки, – но за юбками и шляпами они следили с исключительным вниманием. У многих шляпы, несмотря на ясное небо, были плотно закутаны в целлофан. «Слежка», – напомнила себе Аня и остановилась.
Прошла значительно больше, чем просил Максим. Притворилась, что интересуется перепелиными яйцами, которые тут в кастрюльке варила одна из торговок, а сама осторожно посмотрела назад. На проспекте утром было людно, и в любой другой день Аня ничего не заподозрила бы, однако сейчас её взгляд в первую очередь выхватил мужчину в синей ветровке и зелёных армейских брюках. Именно так Максим описывал человека, который, по его словам, следил за ними чуть ли не с того дня, как они приехали в Трухильо.
Чтобы скрыть растерянность, Аня заговорила с торговкой. Та отвечала без участия и, подцепив тонкую прядь своих волос, продолжала чистить ею зубы так, словно это была зубная нить. Аня даже не поняла её слов. Затем невпопад кивнула, будто удовлетворилась ответом, и зашагала вперёд по тротуару.
На первом же перекрёстке свернула налево. Очутилась на улице Помабамба и с ужасом поняла, что здесь людей значительно меньше. Ускорилась. Вспомнив, как Максим просил ни в коем случае не выдавать волнения, постаралась замедлиться – идти обычным шагом.
Дорога на Помабамбе, как и по всему городу, была выложена бетонными плитами, а дома стояли кирпичные, ничем не облицованные.
Запах выпечки, грязи и свежих потрохов.
Редкие торговцы у сколоченного из фанеры лотка.
Несколько рабочих контор. Люди там в полумраке занимались бумагами, о чём-то переговаривались. Экономили электричество.
Аня разозлилась на себя из-за потока неуместных мыслей и наблюдений.
На ходу, уже без притворства обернулась.
Синяя ветровка. Зелёные штаны. На шее – то ли шарф, то ли скрученная балаклава.
Последние сомнения пропали. Мужчина шёл за ней. Кажется, не заметил Аниного взгляда, потому что сам изображал беспечность прогулки и больше смотрел под ноги, будто опасался испачкать ботинки.
Сделав крюк через Хирон Мариано Мельгар, Аня свернула на проспект Сентенарио. Сделала, как и просил Максим. Теперь не оглядывалась. Против воли ускоряя шаг, минут через десять возвратилась в гостевой дом и там на входе столкнулась с Максимом.
– Ты был прав, прости. Я…
Максим не стал слушать её извинений. Отмахнувшись, расспросил о человеке, преследовавшем Аню, а сам сказал, что за ним на этот раз шёл другой мужчина.
– И он всё время говорил по телефону. Значит, волновался. Ему не понравилось, что мы вдруг разделились.
– Получается, ты прав. Их двое… Думаешь, один из них – Паук?
– Паук, сколопендра, скорпион… Не знаю, Ань.
Прошло минут двадцать, прежде чем к гостевому дому на такси – стареньком, но явно ухоженном «Форде Маверик» – подъехал Дима. Максим и Аня по возможности быстро заскочили в машину. Их ждал трёхчасовой переезд до Чавин-де-Уантара.
Дима с улыбкой отчитался о выполнении всех инструкций. Он даже сделал лишний поворот через безлюдный переулок – постоял там и убедился, что за ним никто не следит. Разве что бездомные собаки. Но те не проявляли к нему интереса. В Уарасе их было много. Они жили отдельной жизнью: утром неизменно бежали куда-то по делам, а вечером отдыхали и смотрели с крыш домов на разборки других собак. На рынке Дима поначалу не торопился брать такси, ждал Аню с Максимом, был уверен, что они вот-вот появятся. Пробовал звонить сестре. Когда она не ответила – Аня только сейчас увидела пропущенные вызовы, – решил, что в результате параноидальных игр Максима к гостевому дому каждый приедет на отдельном такси.
– А что, было бы весело, – усмехнулся Дима.
Максим, сидевший сзади, вместе с Аней, первое время поглядывал на дорогу, несколько раз просил удивлённого водителя выбрать не самый удобный объезд, а потом уверился, что их никто не преследует, и остался доволен. Максим вообще с утра, несмотря ни на что, казался непривычно оживлённым. Можно было подумать, что происходившее доставляло ему удовольствие. Ни страха, ни напряжённости, которые он прежде проявлял в подобных ситуациях. Когда же таксист миновал Чивипампу, Максим и вовсе расслабился. Предвкушал встречу с доктором Мельгаром, а пока согласился обсудить пятое письмо, которое они расшифровали и перевели вчера. Шустов-старший и Дельгадо наверняка использовали какую-нибудь программу, облегчавшую им переписку. Жаль, что Максим с Аней и Димой программой воспользоваться не могли – они бы тогда, пожалуй, ещё вчера разобрались со всеми письмами разом, а так, проспав весь день, едва управились лишь с одним.
– Интересно, – Максим перебил Диму, рассуждавшего о судьбе мёртвых художников из приходной книги. – Почему они не пошли за тобой?
– Что? – Дима посмотрел в зеркало заднего вида. – О ком ты?
Водитель довольно быстро привык к их русской речи и уже не реагировал на неё. Удовлетворился кратким объяснением: «Мы студенты из России».
– Они пошли за нами, а тебя отпустили, – пояснил Максим. – Я был уверен, что их меньше всего заинтересует Аня, а мы с тобой…
– Это почему?! – возмутилась Аня. – Нет, я бы не против. Как-то мало радости, когда тебя преследуют. Но с чего…
– Пошли за нами, а тебя отпустили… И что ты хочешь услышать в ответ? – неожиданно огрызнулся Дима.
– Ничего. Просто размышляю.
– Наверное, подумали, что я со своей тростью всё равно далеко не убегу, – спокойнее ответил Дима.
После этих слов разговор в машине прекратился. Каждый сидел молча.
Чем дальше они отъезжали от Уараса, чем более извилистой становилась горная дорога, тем сложнее было сопротивляться накатывавшей дрёме. Аня накрыла колени палантином. Совсем новенький. Тёплый и красивый. Максим о нём и не вспоминал. Убаюканная на поворотах, Аня уснула, однако не прошло и десяти минут, как её разбудил кошмар – жуткие образы безголовых людей с озлобленными лицами на груди. Напуганная привидевшимся, Аня поначалу растерянно восстанавливала дыхание, а потом рассмеялась над собственной впечатлительностью. Дело было в расшифрованном вчера письме. В нём Гаспар Дельгадо утверждал, что ему удалось найти упоминание нескольких полотен Оскара Вердехо – художника, сбежавшего из Города Солнца и ещё долгие годы жившего у себя на родине, неподалёку от Севильи.
Несчастный солярий, окончивший жизнь в помешательстве и нищете, объявился в Испании лишь в конце тысяча восемьсот девятого года, а до того не меньше трёх месяцев вынужденно томился в Лиме. Покинув Город Солнца – добровольно или после изгнания, – он остался без документов и каких-либо средств, а значит, не мог так просто вернуться домой. Вердехо знал о предстоявших трудностях, поэтому бежал из возрождённого Эдема с некоторыми из своих полотен. Гаспар Дельгадо установил факт публичной продажи двух картин. Самих полотен он найти не смог и в итоге довольствовался их описанием, раздобытым в Национальном архиве Перу.
Не сомневаюсь, что речь идёт именно о нашем Вердехо, однако не исключаю ошибку заочной атрибуции. Как ты понимаешь, совпадение имён и дат ни в коей мере не считается доказательством, но уж прости, ничем другим порадовать не могу.
В двух упомянутых Гаспаром картинах ничто не указывало на прежнюю лёгкость, свойственную работам Вердехо в его молодые годы, а также тем работам, которые он почти двадцать лет продавал через дель Кампо и коллекционера с его приходной книгой. По словам Гаспара, обе картины были воплощением животного ужаса.
На одной изображалась осада некой каменной крепости; её штурмовали выбегавшие из джунглей индейцы. Причём часть из них были нарисованы безголовыми, но с разъярённым живым лицом на обнажённой груди, а часть – с деформированной, приплющенной головой, украшенной красными перьями. Над крепостью, по словам Дельгадо, возвышались колья с нанизанными на них людьми.
Истинное умопомешательство. Неудивительно, что наш Вердехо так и не пришёл в себя, а после Перу заделался сапожником. Думаю, южноамериканский климат подействовал на него не лучшим образом. Вспомни и то, что в Испанию он вернулся обезображенный оспой, да и в целом истощённый болезнями.
На второй картине и вовсе изображался закованный в цепи мужчина. Он стоял на некоего рода помосте в окружении колониальных домиков и отдельно обозначенной мавританской церквушки, на фоне поросшей лесом горы.
Знаю, Серхио, тебе представится, что и помост, и домики – это то, что мы видели на рентгенах «Особняка» Берга, но умоляю не торопиться. Не выстраивай мраморного гиганта своих выводов на глиняных ногах моих гипотез. И Вердехо наш – не наш. И рисовал он растеряв последние крупицы разума. И описание полотна в документах скупое, составленное только для общей характеристики.
Так вот мужчина, закованный в цепи, горит. Точнее так, привожу по тексту с некоторыми сокращениями, – «целиком объят пламенем и своим образом, а прежде всего искажённым лицом, выражает наивысшее страдание, отпущенное живому человеку и, по всему, уготованное ему в аду за самые страшные из грехов».
Предлагаю пока забыть об этих чудесных сценах. В любом случае, толку от них мало.
Аня не ожидала, что её так впечатлят кратко описанные сожжение и горстка безголовых людей. Сейчас, успокоившись, она только пожалела, что не может вместе с Максимом посмеяться над своими страхами. Максим спал. Вскоре Аня и сама уснула. На этот раз проспала до тех пор, пока их всех не разбудил водитель. Они прибыли на место – остановились посреди зеленеющих холмов и огороженных бетонными заборами полей, на обочине неразмеченной двухполосной дороги. Само селение, по словам водителя, осталось чуть позади.