Убедившись, что он не одумается, Аня легла на его матрас. Подложила под спину две подушки, укрылась от кондиционера палантином Шустова и взялась за листки с шифралфавитами. Дима, вздохнув, завалился на свою кровать. Оставалось потерпеть совсем немного. Уже вечером он рассчитывал позвонить Егорову. Мог похвалить себя за то, что выучил его номер, иначе тот навсегда пропал бы вместе с украденным в Трухильо смартфоном.
Диме нравилось здесь, в гостинице. С выкрашенными в бледно-зелёный цвет стенами, крохотным окошком под самым потолком, в которое только и было видно, что кирпичную стену соседнего здания. Искусственное освещение, прохлада от шумевшего кондиционера и обычная гостиничная стерильность, которую разбавляли лишь два брошенных у двери рюкзака и ещё не вскрытый мешок из прачечной – Аня утром успела сходить за постиранными вещами, – всё это позволяло забыть место, где они оказались. В Икитосе, в Ауровиле, в Коломбо или в Москве – представляй что хочешь. Ты вырван из уличной духоты. Тут не чувствуется смена дня и ночи. Сиди себе и подбирай буквы под зашифрованным посланием Дельгадо.
Первое из двух последних писем Дима с Аней наполовину расшифровали ещё полчаса назад, с Максимом. Убедившись, что речь в нём идёт исключительно о биографии плантатора, Макс сорвался в Белен. Между тем картина из письма складывалась понятная и до смешного знакомая – слишком уж судьба дель Кампо напоминала судьбу Затрапезного со всеми его полотняными мануфактурами, красильнями и бумажными фабриками.
Потомок выходцев из Андалусии, одних из первых переселенцев, бежавших в Новый Свет после засухи в тысяча пятьсот двадцать первом году и впоследствии подвизавшихся то в скотоводстве, то в конкистадорских экспедициях, Карлос дель Кампо и сам поначалу брался за любую возможность заработать. О его молодости Гаспар почти ничего не знал, однако выяснил, что уже к двадцати пяти годам тот поставлял в Испанию кожи для подвижных частей различных механизмов, для кузнечных мехов, рессор и всего остального, потребность в чём усилилась после начала промышленной революции в Европе. Кроме того, кожи дель Кампо шли и на более привычные нужды: сапоги, шоры, постромки.
Не удовлетворившись этим, Карлос занялся заготовкой солонины, которую продавал действующему флоту вице-короля и в некоторые из шахтенных городов Верхнего Перу. По словам Гаспара, это было довольно смелое решение. Прежде в Перу заготовкой солонины занимались редко, а туши забитых для кожи коров часто оставляли гнить без всякой пользы – с них среза́ли только ту часть мяса, которую можно было съесть без засолки.
На этом Карлос не остановился. Предчувствуя, что в поставках солонины и кож вскоре будет невозможно конкурировать с торговцами из аргентинского Буэнос-Айреса, дель Кампо вложил накопленные средства в, казалось бы, значительно более рискованное предприятие. Гаспар во всех подробностях описывал удивительную прозорливость Карлоса и его желание обустроить собственную хлопковую плантацию. Подобных плантаций в Перу было не так уж много. Ещё инки в прибрежных районах выращивали несколько сортов хлопчатника, однако в колониальный период их занятие не получило ощутимого продолжения.
Итак, дель Кампо к тысяча семьсот шестидесятому году отстроил себе на северном побережье Перу собственную асьенду в духе римской виллы, окружённую амбарами, конюшнями, отдельными зданиями для работников и, конечно же, хлопковыми полями, на которых трудились как рабы, так и наёмные индейцы. В те годы окрепла хлопковая промышленность Каталонии. Каталонцам удалось механизировать как прядильный, так и ткацкий процесс, – именно им Карлос и начал поставлять свой хлопок-сырец, на чём разбогател ещё больше, чем на кожах и солонине.
Впоследствии дель Кампо задумался о строительстве цеха для переработки сырья и об организации собственной полотняной мануфактуры – прежде всего для внутренней, то есть перуанской торговли, так как вывоз готовой хлопчатобумажной ткани в Испанию был частично ограничен, а торговля с соседями, Новой Гранадой и Новой Испанией, была вообще под запретом. Гаспар в письме к Сергею Владимировичу указывал, что в эти годы, скорее всего, и состоялись первые ознакомительные экспедиции к будущему месту Города Солнца, которые по неизвестной причине произвели на Карлоса исключительное впечатление.
Как бы там ни было, всё изменилось в тысяча семьсот шестьдесят третьем году – за год до встречи дель Кампо с Затрапезным. Именно тогда Карлос, никак не обосновав своих вложений, начал закупку горно-шахтенного оборудования, да и в целом стал отходить от торговых дел, переложив управление пока процветавшей плантацией на своих помощников. Наконец, в шестьдесят четвёртом году он побывал в Испании. Познакомился там с Затрапезным, и с тех пор его прежде стремительное и неотступное обогащение остановилось. Возможно, с Алексеем Ивановичем его изначально свели общие полотняные интересы.
Но ты прав, Серхио, детали не имеют особого значения. Неважно, с чего началось их общение. Важно лишь, что дальше в жизни дель Кампо творилось сплошное умопомешательство. Хотя нельзя не отметить, что на то были вполне объективные причины. Ну, или сам Карлос сделал всё, чтобы они казались именно такими.
На плантацию Карлоса в последующие три года после его встречи с Затрапезным обрушилось несколько напастей. Во-первых, на асьенде, которые в Перу тогда называли чакрами, случился пожар, официально погубивший запасы зерна и часть уже подготовленного к продаже хлопка. Во-вторых, по плантации дважды за три года прошлась эпизоотия, унёсшая без остатка весь принадлежавший Карлосу скот, а заодно и несколько десятков его рабов. Причём, как отмечает Гаспар, ничего подобного в том регионе тогда не происходило. Ему не удалось найти ни одного упоминания о схожих проблемах в те годы. Наконец, сюда можно добавить массовый побег рабов – тех самых, что двадцать пять лет спустя в значительно поредевшем составе вернутся на асьенду с рассказами о возрождении великих богов-первопредков и разъярённом боге, пославшем за ними «тени своего гнева» в образе «гигантов с обезображенными лицами на груди».
Ты конечно скажешь, Серхио, что все несчастья, среди которых разве что не хватало нашествия жаб и пёсьих мух, наш плантатор подстроил и выдумал с целью скрыть освоение земель под Город Солнца. Не рискну с тобой спорить. И только скажу, что подобная блажь выглядит исключительно безумной, если учесть обстановку в Перу, а точнее, благоприятные экономические условия, которых так ждал дель Кампо и которые прежде так хорошо умел предвосхищать. Ведь в шестьдесят восьмом году, то есть всего лишь через год после того, как, по твоему предположению, были построены первые дома Города Солнца, испанская корона отменила запрет на торговлю между вице-королевствами, а ещё десять лет спустя вообще сделала торговлю в Испанской империи свободной – нелепая и запоздалая попытка в борьбе с контрабандистами. Эти условия позволили бы дель Кампо подняться до прежде не виданных в его семье высот. Он осуществил бы мечту своих дедов, приплывших в Перу за два века до того и мечтавших о подлинном признании. Но Карлос отринул их мечты и собственные, прежде всегда такие однозначные устремления. К девяносто второму году он полностью разорился – лишился последних владений, что, впрочем, не помешало ему таинственным образом вплоть до тысяча восемьсот восьмого года подписывать значимые заказы на поставку продовольствия.
Пока Аня, подёргивая узелки палантина, вслух переводила историю дель Кампо, Дима уже возился с шифром последнего письма. Надеялся покончить с ним до возвращения Максима.
– Знаешь, что самое смешное? – Когда Аня дочитала письмо о бесславном разорении плантатора, Дима встал с кровати и в носках, хромая, принялся ходить по комнате. Ботинки он в номере старался не надевать. – Ведь Макс, сама знаешь, кого только не подозревал. Из-за Лизы бросался на отчима, даже на тебя косо смотрел.
– На меня? – удивилась Аня. Удивление в её голосе прозвучало фальшивым, натужным.
– А ты забыла, какую он нам закатил сцену, когда я ещё только подозревал, что Кристина – не Кристина, а бог знает кто. Забыла? «Бросила свой мадридский университет и вернулась в Москву. Якобы соскучилась по Москве. Сомнительное оправдание. И любопытное совпадение». Он же тогда чуть ли не заявил, что тебя к нему подослал сам Скоробогатов, чтобы ты, видите ли, втёрлась к нему в доверие! – Дима хохотнул. – И кстати, у тебя неплохо получилось. Смотрю, втёрлась просто замечательно. Теперь вы даже спите вместе?
– Дим… – Аня, отложив листок, глубже спряталась под палантином.
– Прости, – потупился Дима. Хотел пошутить, не думал, что его слова прозвучат так грубо. – Да я не об этом… Я просто говорю, что Макс всех вокруг подозревает. Когда в Уарасе увидел фотографию мамы, полез ко мне с вопросами. «Ты имеешь к этому отношение? Ты знал, что такая фотография вообще существует?» И когда ты с Артуро разлюбезничалась, думаешь, он ревновал тебя? Ну да, конечно. Скорее вспомнил старые подозрения. Наверняка хоть на секунду, а подумал, что ты с Артуро была уже знакома, что вас обоих подослал Скоробогатов. Бред, конечно, но… А вот мы почему-то Макса никогда не подозреваем.
– Ты о чём?
– Ну… Не знаю. А может, он всё это нарочно затеял? А? С самого начала. Хотел найти отца. Или наслушался от него в детстве сказок и сам захотел найти этот чёртов Город Солнца.
– Очень правдоподобно, – вздохнула Аня.
– А что?
– Да нет. Всё верно, – Аня говорила заговорщицким тоном. Смеялась над братом. – И коварный план Максима состоял в том, чтобы заманить нас как главных экспертов по шифровкам, инкам и перуанским плантаторам. Потому что без нас он бы ничего не добился.
– Ну что правда, то правда.
– И маму свою он нарочно отдал Скоробогатову, чтобы пугать нас фотографиями. Или, подожди, может, они в сговоре? Может, Екатерина Васильевна тут рядом, в соседнем номере? Хочешь проверить?