Так уж вышло, что свидетелями смелого поступка Павла Владимировича стали все жители нижнего лагеря. От хижины для женщин на крики девочки тогда вышли Аня, Екатерина Васильевна, присоединившийся к ней Корноухов и Зои, которая могла бы жить вместе с отцом, Сальниковым, в верхнем лагере, однако предпочитала бо́льшую часть времени проводить с Аней. От обеденной веранды и хижины для мужчин за странной сценой наблюдали Никита Покачалов, лежавший в гамаке Дима, спустившиеся сюда из верхнего лагеря Артуро и Сальников с неизменно сопровождавшим его и жевавшим свою омерзительную бетелевую жвачку Баникантхой.
– Зачем вообще Скоробогатов привез нас на Амазонку? Столько людей… – не понимала Аня.
– Аркадий Иванович готовится к экспедиции, – отвечала Зои.
– Ну и пусть готовится. Мы-то ему зачем?
– Не знаю. Но, думаю, мы тут надолго. Так что надо придумать, чем заняться. Когда они все уедут, свожу тебя в соседний посёлок. Я тебе рассказывала. Иерусалим. Там забавно. У них своя церквушка. Крохотная такая, но чистенькая. Там каждый понедельник в четыре утра заводят генератор и начинается светопреставление. Знаешь, как на дискотеке. Огни мерцают, переливаются разными оттенками. И в громкоговорители на весь Иерусалим включают запись проповеди. Индейцы её особо не слушают. Знаешь, идут каждый по своим делам. А голос всё гремит, лампочки искрятся. В пять сорок всё стихает. Да и людей к этому времени почти не остаётся. Вот… В понедельник их слышно даже отсюда. Ну, если прислушаться.
– Почему ты решила, что мы тут надолго? Зачем? – настаивала Аня.
– Наверное, мы вроде заложников. Когда Аркадий Иванович добьётся своего, найдёт Город Солнца, тогда и отпустит нас.
– Заложники…
– Ну да, – Зои весело усмехнулась.
Она ничуть не изменилась с тех пор, когда Аня видела её в последний раз. Всё такая же улыбчивая, задорная, с перепадами настроения от неудержимой говорливости до отстранённой задумчивости. Здесь Зои ходила в молочных спортивных штанах и объёмной красной кофте с капюшоном, под которым она вечерами прятала от москитов свою наголо выстриженную голову. Титановое кольцо в брови осталось на месте, а вот прежние розовые тоннели в ушах сменились зелёными – как сама Зои говорила, под цвет джунглей.
Ночевала она в нижнем, но жила, по сути, в обоих лагерях. Старалась разузнать в верхнем лагере что-нибудь интересное и торопилась поделиться этим с Аней. Впрочем, новостей почти не приносила. Разве что рассказывала о царившем там оживлении – нанятые Скоробогатовым индейцы готовились к экспедиции, – а на четвёртый день сообщила Ане о скандале, который Лиза, дочь Скоробогатова, устроила только прибывшему сюда Артуро. Зои удалось подслушать их разговор, правда, сути его она всё равно не уловила. Лиза обвиняла Артуро в каком-то необдуманном поступке, а племянник Дельгадо оправдывался тем, что лишь выполнял прямое поручение Скоробогатова. Зои расслышала что-то о наручниках и странном месте под названием Пасть каймана. После того скандала Лиза и Артуро уплыли из верхнего лагеря по реке. Их не было часа три-четыре. А когда они вернулись, Лиза закрылась в своей хижине, где жила отдельно от всех, и не выходила оттуда почти сутки. Вроде бы плакала.
Аня и Зои, не зная, чем себя занять, ещё долго обсуждали эту стычку, шутили о том, что Лиза нашла в Пасти каймана, – предполагали, что речь шла о каких-нибудь зубах аллигатора, которые впечатлили Артуро своим размером. Шутки и смех Зои могли показаться неуместными в их положении, однако Аня была ей благодарна. Максим исчез, Дима отстранился, Екатерина Васильевна предпочитала проводить время в одиночестве, и весёлая болтовня с Зои позволяла сделать вид, что в происходившем нет ничего исключительного. Аня даже рассказала ей о кличке, которую они с братом дали Артуро.
– Донья Пепа! – Зои в восторге захлопала в ладоши.
Они ещё несколько дней придумывали клички остальным жителям верхнего и нижнего лагерей. Егорова прозвали главным жрецом из-за его исключительной любви, как выразилась Зои, пожрать со всеми церемониями. Диму из-за его ботинок они прозвала Жакуем, что, в общем-то, было обидно, но да, забавно. Баникантху нарекли Табаки, Лизу – Шапокляк, Шахбана – Франкенштейном, а самого Скоробогатова – Сахарином. Они придумали ещё немало прозвищ, однако донья Пепа по-прежнему веселила их больше всего.
Услышав, что Артуро удерживал Екатерину Васильевну и Павла Владимировича в своём подвале, что именно он был Пауком, о котором сам же отзывался с таким трепетом, Аня первые дни не хотела с ним говорить, однако постепенно смягчилась. Артуро показал ей ожоги, оставленные Шахбаном, рассказал историю своей сестры; уверил, что не обрадовался пленникам и вопреки воле Егорова кормил их. Мама Максима подтвердила его слова. Артуро был с ними обходителен, старался по возможности обеспечить им с Павлом Владимировичем хоть какие-то удобства в плену. В конце концов, у него, как у всех остальных угодивших сюда, в нижний лагерь, просто не оставалось выбора. Все здесь хотели одного – защитить себя и своих близких. В экспедицию Артуро напросился сам, потому что надеялся прояснить судьбу дяди Гаспара.
Уже не возражая против совместных прогулок, Аня наконец узнала, что Максим, по словам Артуро, вынужденно пошёл на сделку с Егоровым. Отдал ему статуэтку Инти-Виракочи, рассказал о проводнике Мардене из Белена, а потом улетел в Москву. Собственно, Илья Абрамович и не предлагал ему остаться – со своей обычной усмешкой заявил, что в лагере все не уместятся и если Максим решит сюда наведаться, то Шахбану придётся от кого-нибудь избавиться. Например, от Екатерины Васильевны.
– Они бы и его маму отпустили, – с печалью говорил Артуро, – и вас бы отпустили. Но вы для Скоробогатова вроде страховки. Гарантия, что Максим никому не проболтается о происходящем. Лишняя кровь им не нужна, поэтому они его не тронули. А сюда не привезли, потому что… Ну, сама понимаешь. Максим парень взбалмошный, непослушный. Но когда всё закончится, вас вернут домой. Исключительно так и никак иначе. Когда Скоробогатов найдёт Город Солнца, вы уже не будете представлять угрозу. Вашим словам всё равно никто не поверит. А у него достаточно… ну, всех тех, кто сумеет отстоять его репутацию.
Аня была по-своему рада, что Максим оказался в безопасности, и всё-таки ужаснулась его отъезду. Почувствовала себя беззащитной, преданной. Ещё больше эта новость повлияла на Диму, который с того дня стал чаще пропадать в верхнем лагере – его, в отличие от Ани, Екатерины Васильевны и Павла Владимировича, туда пускали беспрепятственно. Даже Покачалов бывал там исключительно по вызову, а Дима, как и Зои, мог беззаботно курсировать в оба конца в любое время, хоть поздно вечером.
Дни в нижнем лагере проходили беспечные. Обитатели верхнего лагеря сюда заглядывали редко. Нелепый случай с девочкой и спасшим её Корноуховым забылся в общем мареве, которое не могли нарушить ни краткие дожди, ни ворчание Покачалова, вечно недовольного всем, что только могло вызвать недовольство в такой глуши.
Аня и Зои тем временем сошлись с индейцем Хорхе. Это был приветливый мужчина лет пятидесяти, с неизменным сожалением ограничивавший Аню, если она вдруг заходила слишком далеко по тропинке к верхнему лагерю, но в остальном с радостью показывавший ей округу и рассказывавший о местных обитателях. Живности тут было много. Зои была от неё в восторге. С одинаковым интересом ходила кормить беспардонных бурых обезьянок, которых Хорхе называл маленькими львами, и разглядывала подмеченного им на обеденной веранде тарантула – восхищалась, как тот, весь мохнатенький, в крохотных чёрных сапожках, ползёт по москитной сетке.
– Как здорово! – Зои наблюдала за грациозной походкой паука: он полз аккуратно, бережно переставлял лапки – иногда поднимал их высоко над собой, будто маршировал, – и полностью замирал, если Зои слишком близко подносила к нему свои руки.
Аня восторгов подруги не разделяла. Более того, живность её пугала. Хватало и простых чёрных пауков, размером с кулак, вечно сидевших в душевом закутке – вода в него поступала по насосу из реки и порой, несмотря на фильтры, несла неприятный коричневый осадок. Ещё больше настораживал ночной гомон джунглей, где на общем фоне из стрекота обезумевших сверчков и отдалённых звериных криков под са́мой хижиной волнами шла отвратительная гортанная перекличка жаб – будто кто-то мял сотню мокрых кожаных сапог. По-настоящему Аню заинтересовали только попугаи ара с громадными сине-жёлто-красными крыльями, которых Хорхе забавно называл на свой лад – «папагай», – и ленивцы, которых Аня без помощи индейца никогда бы не подметила в высоких кронах, – неподвижные, затерянные в ветвях, они издалека больше походили на бесформенные птичьи гнёзда. Научившись различать их малейшие движения, Аня всякий раз вспоминала ленивца на внутренней картине Александра Берга и гадала, далеко ли отсюда расположен Город Солнца, если он в самом деле существует. Спрашивала Хорхе о филодендронах и бромелиях, однако индеец с сожалением признавал, что ему эти названия незнакомы.
Вместе с Зои они обошли весь нижний лагерь и округу, куда только могли продраться и куда позволяли зайти установленные для Ани, Екатерины Васильевны и Павла Владимировича ограничения. Собственно, выделенное им пространство было не таким уж большим. С востока и запада к нижнему лагерю подступали непроходимые заросли, куда Аня, несмотря на все уговоры Хорхе, не хотела углубляться даже в его сопровождении, а с севера и юга лагерь ограничивали две тёмные речки, каждая метров пять-шесть в ширину. Мама и отчим Максима изредка присоединялись к Ане, но особого интереса к её прогулкам не проявляли. Во время одной из таких прогулок Аня во всех деталях пересказала Екатерине Васильевне всё, что с ней, Димой и Максимом случилось за последние полгода. Когда она вскользь упомянула о событиях в подвале Ауровиля, Екатерина Васильевна в слезах обняла Аню. Долго не отпускала её и обещала, что обязательно поможет Ане выйти на связь с родителями, если это будет в её силах.