ши души. Я прошу всех вас оказывать ему всемерное содействие в этом важном деле. Позвольте представить, – губернатор отступил в сторону, приглашая на крыльцо человека, чья рослая фигура виднелась в дверях за его спиной, – генерал Ирви Голстейн!
По людскому морю прокатился многоголосый гул, не предвещавший ничего хорошего, и грозивший выплеснуться в самый настоящий шторм. Несмотря на давность последней войны, все еще очень хорошо помнили ее боль, не испытывая никаких теплых чувств к тому, кого считали главным виновником своего поражения. Свое прозвище «Кровавый Папочка» генерал тогда заслужил сполна.
Голстейн вышел на свет, и в лучах заходящего солнца на его груди засверкали многочисленные ордена и медали. Высокий и статный, в парадном мундире Императорской гвардии и со сложенными за спиной руками он одним своим видом заставил стихнуть общий гомон. Пускай у многих имелось более чем достаточно причин его ненавидеть, все признавали, что такой враг – смелый, умный и решительный – заслуживает уважения.
– Дамы и господа! – громкий и четкий голос Голстейна, привыкший отдавать приказания, разлетелся над площадью. – Вот уже двенадцать лет все вы носите гордое звание Граждан Империи, а ваши земли находятся под милостивым покровительством Божественных Братьев.
Поднявшийся недовольный ропот и отдельные ехидные смешки нисколько не смутили генерала, и он продолжал:
– За прошедшие годы многое изменилось, хотя те перемены, что происходят медленно и постепенно, как правило остаются незамеченными и недооцененными. Отряды имперских скаутов полностью очистили окрестные леса от обосновавшихся в них банд, отправленные в пустыню экспедиции обнаружили и уничтожили лагеря грабивших караваны кочевников, а доступ к продовольственным складам Кверенса помог вам пережить засушливый и неурожайный прошлый год.
– Эти склады были набиты отобранным у нас зерном! – выкрикнул кто-то из толпы, породив еще одну волну одобрительного гула. – Вы просто… милостиво вернули его нам! В чем тут ваша заслуга?!
– Вы заблуждаетесь, милейший, – голос подчеркнуто вежливого Голстейна оставался ровным и бесстрастным, но по спинам все равно заструился неприятный холодок. – Ваше зерно еще три года назад было направлено в южные провинции, пострадавшие от сильных дождей и наводнений. А Цигбел потом выручил урожай, как раз собранный там в дальнейшем.
Публика притихла, осмысливая сказанное. Бесхитростная жизнь провинциального городка волей-неволей ограничивает горизонт мироощущения его обитателей, съеживая весь белый свет до нескольких соседских деревень и поселков. Они никогда не задумывались над тем, как живут люди на другом краю пустыни, и что между ними возможна какая-то взаимосвязь. Мысли подобного масштаба просто не умещались у них в головах.
– Именно так и работает Империя, – продолжал генерал. – Мы – закон и порядок, мы – стабильность и безопасность, мы – процветание и достаток. Но, несмотря на то, что наше единство несет с собой многие блага и делает всех нас сильней, вы до сих пор противитесь происходящим переменам, тормозя их и только осложняя свою же собственную жизнь. Вы смирились с властью Империи, но отказались принять ее в своих сердцах. Вы оставили ее за порогом, заперев свои души, задвинув тяжелые засовы и захлопнув перед ней крепкие ставни. Вам милее старый, привычный уклад вещей, но вы не сможете жить в затворничестве вечно. Империя не намерена терпеливо ждать, когда вы образумитесь.
В последних словах Голстейна зазвучала сталь, и вся площадь обратилась в слух.
– Я прибыл в Цигбел вчера, и уже успел обойти его улочки, – Инспектор вздохнул. – Что я могу сказать – увиденное меня откровенно разочаровало.
Он недовольно покосился на Моккейли, отчего губернатор весь съежился, словно пытаясь спрятаться во внутреннем кармане своего костюма.
– За те годы, что Цигбел прожил под имперской властью, все произошедшие в нем перемены так и остались лишь тонкой румяной корочкой на поверхности давно сгнившего внутри старого пирога. Вы не просто отказываетесь принимать установленные нами правила, но демонстративно их игнорируете, всячески демонстрируя свое презрение к ним. А, следовательно, и к самой Империи и к властвующим в ней Божественным Братьям! – Голстейн вскинул руку, указывая на оскверненный портрет над входом. – Я подобного святотатства не потерплю!
Он медленно обвел взглядом притихшую площадь.
– У вас имелось более чем достаточно времени, чтобы самостоятельно принять верное решение, но вы этой возможностью не воспользовались. Теперь все будет иначе. По-плохому, – генерал принялся рубить слова, чеканя каждую букву и словно заколачивая их в непонятливые головы горожан. – Любое проявление неуважения к Империи, ее символам или ее властям будет караться! Любое богохульство, допущенное в адрес Божественных Братьев будет караться! Почитание Темных Пастырей – преступная ересь и будет караться! Утаивание так называемых Пастырских Амулетов будет караться! А все случаи посягательства на жизнь или безопасность официальных представителей Империи будут караться с особой беспощадностью!
Голстейн шагнул вперед и резким рывком сдернул покрывало со стоявшей рядом с ним на ступенях деревянной рамы…
Толпа в ужасе отшатнулась, послышался чей-то истерический визг. Воздух наполнился гудением сотен мух, поднявшихся с трех подвешенных за ноги обезображенных мертвых тел. Их животы были вспороты, и вывалившиеся внутренности свисали гроздьями до самой земли, источая вонь тухлого мяса. Голстейн специально приказал сложить их заднем на дворе ратуши прямо на ярком солнце, чтобы максимально ускорить процесс разложения, и теперь откровенно наслаждался произведенным на публику эффектом. Площадь, правда, будет теперь еще некоторое время щеголять расплесканными тот тут, то там бесформенными лужами рвоты, но один-два хороших ливня – и все снова придет в норму.
Несмотря на невероятный ужас представшего перед ними зрелища, люди как зачарованные смотрели на виселицу, не в силах отвести остекленевшие взгляды. Почти наверняка кто-то даже узнал среди казненных преступников своего знакомого, а то и родственника. Можно было не сомневаться, что увиденное надолго впечатается в их память во всех деталях и подробностях. На кулаке одного из покойников до сих пор оставалась намотанная тяжелая цепь, не оставлявшая никаких сомнений в том, что именно замышляла эта троица, и за что понесла соответствующее наказание. Каждый из присутствующих невольно примерял подобную участь и на себя, внутренне содрогаясь от одной только мысли, чтобы повторить столь необдуманную дерзость и поднять руку на генерала или кого-нибудь из городской администрации.
Чего Голстейн, собственно, и добивался.
Когда Моккейли ранее спросил у него, выяснил ли он у нападавших, кто именно являлся заказчиком покушения, генерал только рассмеялся.
– Да плевать! Поверьте мне, губернатор, этот бедолага теперь будет потеть, бледнеть и гадить в штаны при любом стуке в дверь, при любом подозрительном шорохе, при каждой встрече с полицейским на улице! Разве можно придумать более изощренное в своей унизительности наказание? – Голстейн посерьезнел и кивнул в сторону окна. – Но, если вам все же интересно, то он наверняка уже сегодня-завтра постарается купить билет на тот караван, что стоит сейчас в городе, чтобы сбежать отсюда как можно скорей и как можно дальше. Если вдруг узнаете о каком-то испуганном и суетливом горожанине, причем весьма состоятельном, внезапно пожелавшем, побросав все дела, прокатиться через пустыню, то знайте – это заказчик и есть.
И точно так же можно было не сомневаться, что никому и в голову не придет организовать еще одно покушение, тем более, что желающих взяться за такую рискованную работу теперь пришлось бы искать очень и очень долго.
Даже удивительно, насколько эффективно сильный страх улучшает способность людей к усвоению преподанного им урока…
– С другой стороны, – продолжил генерал, обращаясь к притихшей толпе, – любое содействие, оказанное Империи в наведении должного порядка в Цигбеле и его окрестностях, будет достойно вознаграждено.
Теперь Голстейну уже не приходилось напрягать голосовые связки, чтобы быть услышанным. Казалось, что даже говори он шепотом, теперь его все равно услышали бы все до единого, кто присутствовал на площади.
– С завтрашнего дня здесь, в городской ратуше, начинает работу моя общественная приемная. Она будет открыта ежедневно, без выходных и праздников. Если я буду по какой-либо причине отсутствовать, то вас примет губернатор Моккейли. Мы готовы выслушать любые ваши предложения по налаживанию жизни города, а также сообщения о замеченных нарушениях и случаях непочтительного отношения к Империи и ее милостивым властителям, – генерал позволил себе короткую улыбку. – И, да, чуть не забыл. Ложные доносы будут караться.
Он развернулся, направляясь к дверям ратуши, но тут бледный и лоснящийся от пота Моккейли, которого перспектива близкого общения с жителями Цигбела испугала едва ли ни хлеще, чем проведенная только что жестокая демонстрация, ухватил его за рукав.
– Ин… Инспектор, – залепетал он, тыча толстым пальцем себе за спину, – а что нам делать с… с этими…
– Что? – Голстейн оглянулся на виселицу, где под легким вечерним ветерком чуть покачивались распотрошенные трупы. – Пусть повисят пока. Они все равно уже никуда не торопятся.
Глава 11
За целый день раскопок Вальхем так измотался, что, вернувшись домой уже в темноте, еле-еле осилил скромный ужин и сразу же завалился спать. Он уснул почти мгновенно, даже одеяло до конца натянуть не успел, и спал так крепко, что не слышал, как в потемневших небесах начало набирать силу глухое урчание. Да, бредя вечером по улице к дому, он видел, как на востоке облака то и дело озаряют молчаливые белые сполохи, но не придал этому большого значения.
И зря.
Близкий удар молнии сотряс дом так сильно, что Вальхема едва не сбросило с кровати. Спросонья он подумал, что началось очередное землетрясение, но гулкие отголоски недавнего разряда, еще раскатывавшиеся по небу, дали понять, что на деревню просто обрушилась очередная летняя гроза.