Заря-заряница,
Красная девица…
В небе-окияне
В золотом тумане —
Солнце-камень на облаке-острове…
А на камне с иголкою острою
Век сидит девица,
Райская царица,
Сердобольная мать – Богородица:
Обо всей <о> вселенной заботится.
С розовым убрусом
По косицам русым,
В сарафане, росой узороченном,
Заревой полосой отороченном,
Шьет она в покровы
Аер бирюзовый,
Чтоб покрыть им всю землю с ложбинами —
Всю тоску человечью с кручинами.
Лик ее умилен,
Взор слезой обилен…
Где улыбка та ляжет приветная, —
Там кайма побежит самоцветная.
Где слеза та канет —
Бисер там проглянет.
И стихают болезни с хворобами,
Зацветают пустыни с чащобами,
Девушка – с прикроем,
Старица – с покоем,
Молодица – с кудрявым дитятею,
И с приютом – убогая братия.
Матушка-царица!
Грудь моя багрится…
Крепкой нитью своей рудо-желтою
Ты зашей на ней рану тяжелую.
ВЕРБНАЯ
В ночь весна пришла к нам ранняя,
С ней – монашки в кудрях, странние,
С ними – гуси, журавли,
Льды же – лебеди – ушли.
Усажались крыши гнездами,
Окна – розовыми звездами,
Всюду куры занеслись
И ракиты развились.
В ночь иною стала сразу я:
Скучной, нежной, светлоглазою,
Поняла святую речь,
Не подумала прилечь.
Убрались ресницы слезами,
Золотые косы – грезами.
Так пошла я на крыльцо
Вынуть первое яйцо.
ЭТЮД НА КЛАВИКОРДАХ
Посвящается памяти В.Э. Борисова-Мусатова
Que le vent qui gémit, le roseau qui soupire,
Que les parfums légers de ton air embaumé,
Que tout ce qu’on entend, l’on voit ou l’on respire,
Tout dise: “Ils ont aimé!”
Vivo 1. Искорки… Искорки…
Вспыхнуло.
Andante 2. В матово-синие, мотыльками заткáнные неба вуали запали янтарные крупные розы. Через складки пушистые – облака, на чепцы из розовых тюлей похожие, браслеты и серьги проделись огнистые и кисеи светло-алые красой неусталою, упав к башням леса, вздымались и рвались кольцом серебристым луны. Огоньки прихотливые, пугливые, – зорь вечерних глашатаи заплелись в букли елок косматые, сувенир подарили черемухе, целовали сосны шею розовую…
И вздохнули жасмины наивные, задрожали ирисы влюбленные, маки, пурпурной влагой налитые, закивали в томительном трепете…
Загорелось веселье румяное и пожаром целующим захотело спалить чары Тайного, Невозможного, Недоступного…
Allegretto 3. С нежным смехом явились. Пришли на балкон.
Любовались. Большими очами сверкали. На пир мировой то одна,
то другая кивали.
Походили на бабочек пестро-крылатых, в васильковых и желтых,
букетами всюду расшитых шелках затонувших.
Их прически затейливо-милые, у одной бледно-желтыми трубками
спущены, у другой в сетке слитной волной колыхаются и блестят
чрез нее старым золотом, а высокая, гордая, бледная разделила
пробором серебряным на два ровных куска, как из черного дерева
свои косы – безлунные ночи.
Они обнимались, шептались, звенели запястьями, серьгами,
голосом, разражались порой кристально-журчащим смешком.
Слетели с балкона воздушно-неловко. Цветы прикололи.
«О красоты дубрав несравненные!»
«Соловьев воздыханья приятные!..»
Опять засверкал, по уступам запрыгал ручей, не жалеющий
жемчугов пены.
Упивались дыханьем цветов ароматным. Смущались легким
трепетом сердца-цветка непонятным.
От движенья их шали, водопадом зеленым струящиеся,
разлетаются, вьются, вкруг мшистых статуй обвиваются… Их
воланы друг с другом целуются… Лепестками на палевый бархат
дорожек ссыпаются…
Но вот уж с закатом, с мечтательным парком, с лебедями
любимыми нежно прощаются.
В важный, овалами темных портретов разубранный зал
возвращаются… Как восток ввечеру побледневшие… Как светляк в
ночь Купалы затлевшие…
Ждут. На цветистом диване сидят. Дожидаются…
Moderato 4. Наступило. Пришло.
Перед зеркалом, в оправе из бронзовых толстых амуров, жеманясь
слегка, оправляются. С затаенной радостью шепчутся. На резные
тяжелые двери поглядывают. Припадают к подружке на покатые
плечи.
В шандалах зажглись бело-желтые, длинные свечи.
Наконец, с теми, кого поджидали, встречаются, притворяются
томными, вялыми, отчего-то смущенно– усталыми. Ловко делают
книксены светские, подают стебли рук серебристые и к столу,
ярко-белой стрелой зал с рядами колонн прорезающему, алмазами
граней хрустальных играющему, скользят тоненькие, мягко
гнущиеся, долгожданных за собою влекущие.
Их гирляндой прерывисто-слитною, сине-розовой стол веселый
сплетается, а в чашах цветов той гирлянды качающейся, словно
росы, огни загораются.
Есть далекие лунные, водопадной прозрачностью полные, есть
мгновенные золотистые, на ракет змеевидных похожие, снопы искр
из себя излучающие, обжигающие… Гаснущие.
Словно росы в цветах ожерелье огней зажигается, – огней – их
очей…
Загорелись, горят…
Largo 5. А за окнами в небе готовились.
Расстилали вуали туманов душистые, серебристые. Отливно-синие
с чернью бархаты вешали. В них вбивали из золота гвоздики.
Лишь у края шатра запахнуть позабыли пурпурную щелочку, чуть
тревожную, как мерцание огней маяков.
Звоны мягко гудели издавна знакомые – никогда ненапевные,
неповторные: выше арфы шептались, мечтаньям покорные, ниже
флейты метались, счастливо проворные.
Опустились, качаясь на шелковых шнурах, лампады сапфирные и
алмазные. Замигали сквозь дали эфирные с улыбкою важною… И
священные… и наивные… дивные…
Замигали, горят, разгораются…
Presto 6. Там внутри всё волнуется, огоньками искристыми
плещется, нежно стонут бокалы хрустящие, с поцелуем друг друга
касаются.
Иногда разбиваются…
Неотрывные взоры сливаются, не хотят утомиться признанием. Губ
гвоздики и розы медвяные сыплют, льют лепестки обещания.
Опьянели. Любимы и любят.
Уж хотят в лицо Тайны прекрасной взглянуть.
Уж глядят.
Встают и шумят нетерпеливые, и все юные, все красивые, словно
цепи бумажных, всецветных фонариков, окаймляют балкон
беломраморный, много тайн времени старого знающий…
Поджидающий.
Вальс муаровый мягко падает, как одежды ненужные – нежные…
Синий бархат пронзают ракеты раскаленно-мятежные, как желанье
любовное…
Забываются…
Склоняются…
В струях звуков, как рыбки чешуйчато-алые плещутся… В дугах
искр мотыльками колеблются – кружатся пары сплетающиеся,
ускользающие… чуть-чуть призрачные…
И вздохнули жасмины наивные, задрожали ирисы влюбленные,
маки, пурпурной кровью налитые, закивали в мучительном
трепете…
Разгоралось безумье оранжевое, и пожаром целующим
властно стало сжигать чары Тайного, Сладко-жуткого, – пока
Недоступного…
Lento 7. Догорело. Погасло. Чадит.
Пеленою сырой, как холстиною, спеленался парк. Успокоился. Видит страшные сны об огнях опаляющих. Под покровом безоким, неласковым неба скучного, утомленного, еле дремлют в космах зеленоигольчатых, лаской ночи всклокоченных. А березки тоскливо отряхивают кринолины свои нежно-нежные… Теперь мокрые и повисшие – ночью месяца сладостный взор полонившие. Возвращаются тихо, неровно. Шатаются… те, что в ночь, как цветы, облетели, мотыльками сгорев, канули в вечность… Развились их прически мудреные, светло-желтые, русые, черные. Опустились уборы печальные, нехранимые и опальные. Изменились. Не те.
Запоздалые, так усталые! С помертвевшей улыбкою. Без прощального слова расходятся чуждые, странные, так понятные… а непонятые. Невозвратные… Исчезают. Ушли… Уже нет…
Побледнели жасмины наивные, отвернулись ирисы влюбленные, маки, алой слезою налитые, зашептали молитвы в мучительном ужасе…
В антресолях захлопнулось, всхлипнув, окно разноцветно-стеклянное. Упало что-то туманное… Расстелилось по смявшимся цветикам муслиново-белое и покровом ласкающим обернуть захотело наивное, всё сломленное и известное… всё доступное и возможное…
ГИМН «ЗОЛОТОЙ ГРОЗДИ»
Гроздь хмельная, золотая —
Дар таинственной земли!
Хороводами блуждая,
Мы тебя в саду нашли.
Улыбайся же, унылый!
И, усталый, отдыхай!
Обнимайся с милой, милый!
И, влюбленный, не вздыхай!
Полны светлые фиалы,
Росны свежие венки.
Наши губы влажны, алы,
Ноги быстры и легки.
Други! Други! Сблизим с лаской
Пальцы верных, нежных рук
И помчимся стройной пляской,
Девы! Юноши! вокруг.
Гроздь хмельная, золотая —
Дионисов чудный дар!
Пенным соком услаждая,
Нас исполни светлых чар.
ПАСТУХ
Выгон. Закатная роза
Вянет меж дальних дерёв.
Дух молока и навоза…
Низкий разнеженный рев…
Встав на росистый пригорок,
Он, собирая, пасет,