Глядим светлей и беззаботней
И чтим не меньше день субботний,
Чем наших скромных Муз здесь чтут.
И вновь встает здесь, как поэт,
Тавриды сумрачный работник…
Цвети ж, Никитинский субботник,
Не шесть, а втрое больше лет!
ПАМЯТИ РЕБИКОВА
Твой гений был как та лазурная звезда,
Что, далека земле, горит в созвездье Лиры, —
И лира рук твоих сего чуждалась мира,
Им еле слышима и еле понята.
Глушила наших дней трескучая тщета
Твои серебряно звучащие клавиры…
И жил и умер ты, возвышенный и сирый,
Как Лемм из твоего Дворянского гнезда.
Но пусть ты здесь всю скорбь пренебреженья снес,
Твоих напевов, дух, сиявший нам, как Вега,
Заслушаются там… всё небо, сам Христос —
Людского бытия и Альфа и Омега, —
И человечески-печальная их нега
У юных ангелов исторгнет струи слез!
РУСЬ – СВОЕМУ ЗАЩИТНИКУ
Мой защитник, верный воин!
Весел, светел и спокоен,
Ты иди в горячий бой.
Я, как нежная супруга,
Неизменная подруга,
Хоть незримо, но с тобой!
Это я своей фатою —
Мглицей тонкой, золотою —
От врагов тебя храню
Иль, застлав их взор туманом —
Голубым своим саяном, —
Их под твой удар маню.
Травы-косы одр твой стелют,
Ветер-голос колыбелит
Твой недолгий отдых-сон…
Скачешь ты – вослед лечу я,
Пал – и я клонюсь, врачуя,
Утишаючи твой стон…
И любовь моя навечно!
Пусть вернешься ты, увечный,
Слеп, безрук или безног,
Для меня, мой любый воин,
Будешь всё, как ясень, строен
И, как сокол, ясноок!
Я приму тебя в объятья;
В бело-сине алый плат я,
Что ты добыл, уберусь, —
И забуду ль ту услугу
Я – боев твоих подруга,
Я – твоя родная Русь?!
1921–1931
В ИЗГНАНИИ
1
Подошла к распахнутой двери.
Боже мой! Вновь весна… Неужель?
И я снова живу и верю,
Хотя верить и жить еще мне ль?
Мне ли, русской, нищей, бездомной,
Что унизил и друг, и враг,
Мне, которой весь мир – этот темный,
Как тюрьма, замкнутый барак!..
Но холмы так синеют, оттаяв,
И так розов миндальный нимб…
Вечным снегом белей горностаев
Только дальний блестит Олимп!
И невольно уста размыкаю
И рукою ищу свирель.
Жить, чтоб петь о родимом крае!
Петь и жить… Хотя, Боже мой, мне ль?
2
Васильку Бессмертному
И эллинские небеса,
И вешний ветр, и розы ранние,
И чаянья, и горевания,
И чьи-то синие глаза…
Сижу, склонивши взоры вниз,
Объята грезами запевшими, —
Между перстами ослабевшими
Цветок земли чужой – нарцисс.
Душа ж, отсюда далека, —
Там… в пепельных туманах севера,
В стране не алых роз, но клевера
И – не нарцисса, – василька.
Теперь там высь едва синя,
Там вихри снежные и таянья,
И горевания, и чаянья,
Как у меня! как у меня!
О! под родные б небеса,
Где весны слаще и кручиннее…
Вот почему милы мне синие,
Славянски-синие глаза.
3
Там, где в золотой античной давности
Жили смертные, не зная слез,
Где невиннейшие Хлои, Дафнисы
Шли, пася своих овец и коз,
В вечер марта дымчато-сиреневый
Средь курчавых и блеящих стад
Мы идем двумя немыми тенями,
Слив увлаженный печалью взгляд…
Мы свой рай – свой край родной – утратили, —
Так нам можно ль счастием дохнуть?
И в Аркадии судьбой карательной
Нам тернистый уготован путь…
Вот – на каждой ранней бледной примуле
Слезы наши горькие блестят.
О, мой друг! Не я, так ты хоть вымоли
Радость возвращения назад!
4
Заря полморя золотила,
А в палево-прозрачной выси
Вис треугольник журавлиный,
Как тонкий черный амулет.
Я всё простила… Я твердила:
«О, стая птиц, остановися!
Да в чем же, в чем я столь повинна,
Что мне нельзя умчать вослед?»
Заря полнеба золотила,
И на воздушно-желтом фоне
Вычерчивался рядом стройный
Родной и чуждый силуэт.
Я всё забыла! всё простила!
Я стала любящей, влюбленней.
Так неужель я недостойна
Вернуть всё счастье прежних лет?
Заря полмира золотила,
И мчались птицы неземные,
И огнь священный, огнь любовный
Вновь вспыхнул в нас, во мне и в нем.
О, неизменнейший мой милый!
О, незабвенная Россия!
Мы друг пред другом все виновны,
Но, всё простивши, всё вернем.
5
Дни изгнанья… горчайшие дни!
Их не петь, а замалчивать надо.
Мне ли малая даже услада?
Мне ли, мне ль и заката огни,
Запах астр из осеннего сада?..
Улыбаться уже не могу.
Губы сомкнуты, как у пустынниц.
Шаг устал от дорог и гостиниц…
Вот вчера, чтоб рассеять тоску,
Забрела в королевский зверинец.
Вечер так же печальнейше шел
В небесах зеленеющих, дальних…
Лист на тополях пирамидальных
Обрывался, трепещущ и желт…
Много, много нас, сирых, опальных…
А за сетками, как веера,
Как живые большие тюльпаны,
Жарко-пламенны, пышно-багряны,
Утопая в разливах пера, —
Чужды взору, гуляли фазаны.
Вдруг вдали – средь пустого лужка —
Увидала со странной тревогой
Я оленя, стоявшего строго,
Светло-черные вскинув рога
К серебристому лунному рогу.
Устремивши на север свой взгляд,
Замер он, весь томясь и не движась…
О, простор! О, болот моих рыжесть!
О, олень, мой по горю собрат!
Скоро ль, скоро ль я с ними увижусь?..
6
Побегу – и чуть дышу, усталая…
Петь едва начну – и перестану.
Лишь в молитве сладко гнуться стану.
Кончено. Намного старше стала я.
Кос моих померкнувшее золото
Уж заткали пронизи седые.
Лишь глаза, как прежде, – молодые —
Непонятно и ненужно молоды.
Жизнь промчалась, яркая, как пошевни
С золотым гремучим колокольцем…
Счета не было цветам и кольцам!
Уйма было дерзости хорошей в ней!
Надорвались кони в скачке бешеной, —
Пали, вороные, в синем всполье…
Да, пора пешком на богомолье
Мне, как все мы, русские, кромешенной…
Пробираться в пустыньки смиренные
Под дощатое глухое било, —
Позабыть про всё, про всё, что было!
Даже и про то… про незабвенное…
Будь, душа, по-новому веселой ты! —
Со Христом счастливы и седые.
Но глаза мои, столь голубые?..
Но глаза, что неугасно молоды?..
7
Лампаду синюю заправила
Перед московскою иконой,
Благословенной, серебрёной,
И стала около за Правило
Творить молитвы и поклоны.
Вдруг воздух комнаты натопленной
Запах знакомой чайной розой
И легкой – русской – папиросой…
Качнулась, ахнула озлобленно,
Взглянула, полная вопроса….
Два слова. Два лишь! И… всё брошено.
Вновь – мир, и лунный хлад крещенский,
И санный путь, наш деревенский,
И лик твой нежный, запорошенный,
Тот лик таинственнейше женский!..
Кафе: убитые латании,
Хромающие уанстэпы.
А мнилось – вкруг леса и степи,
И птичий свист, и пчел летания!..
Нет! Не порвать мне наши цепи.
Весной московской, волжской, крымскою
Мы связаны нерасторжимо.
Прости, Господь! Одной земли мы, —
Сквозь грех и радость серафимскую
Несем обет свой нерушимо.
СНОВА СТАНЕТ ПРЕКРАСНОЮ РУСЬ!
Хороша была некогда Русь,
Как княгиня лесная Феврония,
Стан прямой, белоснежный убрус
И лицо под ним солнца червленнее!
Днесь неможет прекрасная Русь,
Что ни день, то темней и сутулее…