Благодатней не было печалей,
Радостей ясней и беззаветнее,
Голубей небес, синее далей…
И сама я та ли?
О, весна моя шестнадцатьлетняя…
Пламенные распускались лютики
Над косой темно-злато-атласной,
И сгибались вербы алой прутики
Под рукою маленькой и властной.
Мнилось: жизнь прекрасна!
Пламенные распускались лютики.
Легкая, средь кружева весеннего
Мчишься по сырой еще аллейке,
Мимоходом в заросли сиреневой
Щелкнешь меж ладоней листик клейкий,
Грезишь на скамейке…
Легкая, средь кружева весеннего!
Веришь в леших, в ангелов-хранителей,
Вся горишь от силы непочатой,
Плачешь на заутрене в обители
И влюбляешься на миг, но свято…
Кем всё это взято?
Веришь в леших, в ангелов-хранителей…
Где утра, которых нет рассветнее?
И тропы всех взманчивей и шире?
О, весна моя шестнадцатьлетняя
В вербной чаще, в лютиковой шири…
Не в ином ли мире
Те утра, которых нет рассветнее?!
Соловья серебряное треленье
Русскою повеяло весной.
Вижу белую черемух зелень я
Там, в глуши владимирской лесной,
Серый дом мой под прямой сосной,
Сказы, думы, ничегонеделанье…
Вещее серебряное треленье!
……………………………………….
Вот в зеленом небе зори сходятся,
Падает окатная роса
В кашку, дрему, травку Богородицы, —
И хмельные птичьи голоса
Будят дремные мои леса,
Где полесуны лихие водятся.
Вот – в зеленом небе зори сходятся…
Я юна. Я пахну дремой, мятою,
Распеваю звонче соловьев,
Вью венки малиново-лохматые
Для царевича родных лесов,
Лик чей зарен, взор чей бирюзов,
Корзно белоснежное крылатое…
Я юна. Я пахну дремой, мятою…
Для кого ж венки плела и пела я?
Там – в лесах моих, в мгле зорь и лун,
Сквозь листье черемухово-белое
Смотрит лишь косматый полесун! —
Сер, как пень, недвижен, как валун,
Рожки острые, а глазки отупелые…
Для кого венки плела и пела я!..
ПРЕЛЕСТЬ ДЕМОНСКАЯ
Страшны утрá мои… все – серые.
Еще страшнее ночь моя:
Стоишь и молишься, не веруя,
И молишь лишь небытия.
Душа с тоской уже не борется,
В лампаде зыбкий свет потух…
И вот – не скрипнув, дверь отворится,
И вникнет ненавистный дух!
Стройнее пальм, но гибче ящериц —
Огромно-ломкий на тени.
Крыла опущенные тащатся,
Искристо-траурно-сини.
Лицо прельстительнейше-блеклое
Он наклоняет надо мной…
А в горнице и там, за стеклами,
Тьма, испещренная луной.
Дохнет он и… О, как озябла я!
Весна? любовь? Нет. Хлад – века…
Янтарно-ядовитым яблоком
Манит змеистая рука.
И, жар из глаз меча искусственный,
Он шепчет… Что? – не повторю.
Под шепот вкрадчиво-кощунственный
Лежу, забывши про зарю.
Ты! Ты, в Кого почти не верую!
Явись!.. Иль опущусь во тьму…
И поклонюся Люциферу я
И гнойный плод его приму.
Я искала когда-то златистый грозд
В винограднях зеленых отчизны моей
Или лютики в вешнем полесьице…
А теперь я ищу только ржавый гвоздь,
Только гвоздь подлинней, да в углу, где темней,
Чтоб на нем в ночь глухую повеситься.
Ах, качель, да в апрель, средь родных полян —
Их бессчетных цветков, мотыльков, облаков,
Я любила их пламенно искони…
На чужбине ж уйду качаться в чулан
Средь тряпья, черепков, паутинок, клопов,
Под мышиные шорхи и писканье.
Как, бывало, взлетаешь с доскою вверх!
Видишь высь голубую, речную гладь
Да родную деревню с церковкою…
Видно, грешную душу сам Бог отверг!
Не забыть бы с собою обмылок взять
Да тугой запастися веревкою.
Молвят: счастье веревочка та дает.
Завещаю ж ее, оставляю ее
Я тебе, мой прекрасный возлюбленный!
Больше что ж мне дать? Горький жизни плод —
Только песни одни… всё наследье мое,
Всё богатство души моей сгубленной.
Вот – он, накрепко-крепкий смертельный гвоздь!
Ржавый, всё ж мне он – ярче, лучистее звезд,
Всей земной красоты, столь прославленной!
Вот и он, нежеланный да жданный гость,
Тот, что темной рукой снимет блещущий крест
С шеи тоненькой, смуглой, удавленной!
НА НОВЫЙ ГОД
Этот год принесет ли нам новое?
Не гадаю. Не мыслю. И… грежу.
Вижу глуши родные сосновые
В снежной опуши, царственно свежей.
В них бескрайно, утайно разбросаны
Деревеньки, поселки, посады, —
У оконца малеваны розаны,
Зажжены за оконцем лампады…
И мерцают над хвойными стенами
Златолуковки, синекупавки, —
Лавра, пустынь ли, скит ли с моленными
Купола то воздвигли и главки.
Глушь всех глушей темней и мохнатее…
Тишь всех тишей мертвей и немее…
Но упреки, угрозы, проклятия
Разве слать к ним мы можем? И смеем?
Пусть простор наш в сугробистых рытвинах,
Как в весну он цветет куполами!
Тишь от слез всколыхнулась молитвенных,
Глушь раздвинуло крестное знамя.
Пусть горят еще взоры крестьянина
От неистовых вихрей и зарев,
Разве он – не потомок Сусанина,
В грезах видящий лик государев?
Всё – в лампадах тех, луковках, розанах!
Правда Будущего и Былого.
Словно в буквах, судьбой нам набросанных,
В них ищу сокровенное слово.
Новый Год подарит ли нам жданное?
Не пророчу. Не знаю. И… чаю.
Лик, светлеющий в завесь туманную,
Преклонившись заране, встречаю.
ХОРУГВЬ
Чудесен лес наш, лес березовый
На всхолмии, как и в болоте,
В начале года и в конце, —
Весной – в русальной зеленце,
Потом – в иконной позолоте,
И после – оголенно-розовый…
Хорош, прямится ль, солнцем залитый,
Меж ландышей бело атласясь,
Средь снежных никнет ли зыбей,
Качая алых снегирей,
Иль, кистью пламенной окрасясь,
Роняет лист, развитый зá лето…
Но всё ж чудесней лес хоругвенный
В Москве, в Архангельском соборе,
В таинственнейшей тьме и тле, —
Лес, выросший не на земле,
А в воздухе при ратном споре —
Лес безглагольно-златобуквенный!
В бахромах, бисерах оборванных,
В шелках поблекло-бирюзовых,
В истлело-розовых парчах, —
Шумит он о щитах, мечах,
Победных кличах, смертных зовах,
О вороных конях и воронах…
Шумит о днях Царьграда, Киева,
Бородина и Куликова,
О блеске дел, престолов, глав…
Он – летописец русских слав!
И стягов новых, рати новой
Ждут несклоненные древки его.
Его взрастили наши прадеды,
И он, их кровью щедро полит,
Удержан тысячами рук, —
Баян великих русских мук…
О, как душа горит и волит
Принять те ж муки и награды те!
И вот с хоругвью, ввысь взлетающей,
Иду к священной древней роще:
То – холст простой, но дня белей,
И Спасов лик цветет на ней.
Рука исполнилася мощи,
А сердце – веры побеждающей.
КАК СТРОИЛАСЬ РУСЬ
В Киеве ясном и пасмурном Суздале,
В холмной Москве и болотистом Питере,
Сжав топоры,
Внедряясь в боры,
Строили наши прародичи Русь.
Строили долго, с умом и без устали, —
Ворога выгнав и зверя повытуря,
Чащу паля,
Чапыжник валя,
Двигались дальше под пламень и хруст.
Били меж делом лисицу и соболя,
Дело же делали в лад, не в особицу —
Клали сосну
Бревно ко бревну,
Крепко вгоняли в них гвоздь за гвоздем.
Глядь – табуны по прогалам затопали,
Ульи поют и смола уже топится,
Первые ржи
Сияют в глуши…
Пахнет в ней дымом и хлебом – жильем.
Встретятся с мерею, с чудью, с ордынцами —
Бьются бывало иль мудро хоронятся,
Взор – вдалеке,
Свое – в кулаке.
Идут иль ждут – усмехаются в ус.
И зацвели городки за детинцами —
Вышки, избушки, соборы и звонницы
В пестром письме,
В резной бахроме,
В светлых трезвонах…
Так строилась Русь.
Видно, вернулась пора Иоаннова.
Видно, сбирать и отстраивать сызнова
Гвоздь за гвоздем
Нам, русским, свой дом!
Дружно ж, как пращуры, срубим его!
Срубим из древа святого, духмяного, —
Не из соснового – из кипарисного