Как учил Ты? И помню ль учение?
Но его я постигла теперь:
Царство Божье предвечно-весеннее,
Крины, птицы, и слово, и пение,
И любовь, победившая смерть!
Думы гордые и любодейные
Ты развеял, сверхмудр и сладчайш…
И сошла сюда тихость келейная,
И поднялися чаши лилейные
Из убогих, из глиняных чаш…
Кроме этой не будет зари иной!
И свирели, что дал Ты, любя.
Вновь начну житие с ней Мариино, —
И исполнится новой игры она,
Славословя, Сладчайший, Тебя!
У ТРОИЦЫ
К месту, издавна славному – к Троице,
К распрекрасному месту средь ельника,
Где, бывало, нетленно покоятся
Мощи – Божьего друга – отшельника,
Где искусный звон,
Что родник, певуч,
А целебный ключ
Серебрист, как он,
Вот куда чрез болота и чащицы
Русь, бывало, в скорбях своих тащится…
Брички бойкие с дужкой расписанной
И рыдваны с гербами тяжелые,
Барин пудреный, парень прилизанный,
Баба хволая, баба дебелая,
И святой простец
В колпаке литом,
И в шитье златом
Удалой боец, —
Едут, идут из сел, из поместьица…
И вдруг встанут. И радостно крестятся.
Бог привел!.. Вон – над светлыми взгорками —
Колокольня, что пасха затейная,
Купола – золотыми просфорками,
Кровля трапезной пестро-тавлейная…
А внизу торжок —
Образки, коржи,
Пояски, ковши,
Куклы с глянцем щек…
Всё – с крестом, с узорочьем, с улыбкою,
Пахнет льном, кипарисом и липкою!
Много трав придорожных повымнется,
Много горя здесь, в лавре, покинется
Нищим высохшим в странноприимнице,
А купчихой дородной в гостинице,
Где меж постных блюд
Самовар поет,
И монах ведет
Речь о Сущем тут.
День отходит в тиши, розоватости,
С духом ландышей, ладона, святости…
А проходит день в чащах кудрявистых,
Среди ельника, можжевельника,
В непрерывных молебнах, акафистах
Возле – русского Друга – отшельника.
За снопами свеч,
Под венком лампад
Он, как пастырь стад,
Бдит, чтоб всех сберечь.
Исцеляется, – кто удостоится,
Кто спокается, тот успокоится, —
И пошли домой
Уж с иной душой,
Побывавши, бывало, у Троицы.
Юныш Богов – не родителев, —
Он родной покинул Радонеж, —
Вышел в путь, что был предгадан уж,
В бор пришел, где быть обители…
И зажглись в бору цветы,
Словно пó саду,
Зачалися в нем труды
В славу Господу!
В ряске серой и затасканной,
Тонок, прям, как вербы прутики,
Златокудрый, словно лютики,
Солнцем, звездью ли обласканный, —
Ель рубил он, насаждал
Лук с капустою
И молился – пел, читал
В милой пустыни…
Полн небесной небывалости,
Слух зареял о подвижнике.
Поплелися люди к хижинке, —
Утешались… Оставалися…
В чаще ставили свои
Белы келии,
И черникою скуфьи
Зачернели в ней…
Он же в ряске той же, латанной,
Как и все, пек хлебы, плотничал,
Бдил же больше всех и постничал,
Всем светильник неприпрятанный!
С ангелом у алтаря
Он беседовал…
И с медведем, хлеб даря,
Он обедывал…
Старец – витязь Богородицын, —
Крина став белей, кудрявее,
Путь провел он православия
И почил в бору, у Троицы.
Пять веков хранил, как щит,
Русь родимую!
Как-то Бог… А он простит
Непростимую.
Кельи, что ульи, белó-островерхие
Месяц повысребрил и убаюкал.
Спит монастырь… Лишь Игумена Сергия
Четко чернеются мантийца, куколь, —
Смотрит он в даль
Со стéнных высот.
Слушает, ждет…
Иль что предузнал?
Даль лишь огнями болотин оискрена,
Марой объята, дремучестью рощной…
А не о ней ли скорбит он столь искренно,
Господа молит и денно, и нощно.
Русь ли ты, Русь!
Звалась ты святой…
Днесь – под пятой
У нехристей-мурз.
Сколько уж сгибло!.. Чай, сыты все вороны…
Спасе! Уйми руду, слезыньки вытри…
Братья-князья! Не довольно ль уж вздорено?
Ай, не пора их возглавить, Димитрий?..
Чу! От Москвы
С тропы на Хотьков
Позвон подков
И присвист травы…
Ближе всё… Тут! – Под стеною зазубренной
Бьется скакун, златогрив и омылен, —
Витязь, весь медный, на подвиг разубранный,
Лёт задержал его, ладен и силен.
– «Отче, к тебе…»
– «Я ждал уж, сынок!
Дай тебе Бог
Победу в борьбе!»
В колокол вдарил, молился, советовал,
В помощь могутного старца Ослябя
Да огневого бельца Пересвета дал —
Дух укреплять иль сомненье ослабить.
Сердцем смятен,
Князь пал перед ним…
Неодолим
Восстал он с колен!
Синее корзно, распахнуто надвое,
Взмыло, что крылья, с атласного крупа —
И понеслось к пустырям над Непрядвою
От изумруднейшей Троицкой Купы —
От лепоты,
От иноков, пчел,
В дичь, в суходол
И в гомон орды…
Дальше всё кони… Как солнце, игреневый,
Белый, как лунь, и, как нивка, буланый…
Даль уж в зарении дня предосеннего…
Прячутся мороки… гибнут туманы…
Смотрит он вслед
С настенной выси…
– Быти Руси
Святою и впредь!
ВЕСНА ИЗОЛЬДИНА
И вновь идем, как вечно, рядом мы
В саду, средь талой белизны,
Между стволов, что столь ясны,
И дышим сладостными ядами
Ее – недальней уж весны…
Листами, что когда-то умерли,
Припав друг к другу и горя,
И льдом слезистым января
Благоухают горько сумерки…
Но пахнет розами заря!
Лучи струей златисто-пенною
Опаивают всё кругом:
Тропин изгиб, ветвей излом…
Весна! Лукавою Брангеною
И к нам ты близишься с питьем.
Вот – кубок с розовой отравою
В эмали неба голубей
С орнаментом из голубей.
Он дан судьбой извечно-правою!
Я пью… И ты, Тристан мой, пей!
Всегда со мной одной, Изольдою,
Чтоб вместе розы дней украсть
И в ночь, как два листа, упасть…
К заре вечерней, в сумрак, по льду я
Иду с тобой… О, наша страсть!
Меж нами, как изгородь эта терновая,
Только препятствия! только преграды!
О, Боже…
Безудержно рвусь к нему снова и снова я,
Груди и сердце изранивать рада,
Лишь бы их все уничтожить!
О, вы, что отступите и пред шиповником,
Что вы там шепчетесь между собою?
О нас с ним?
Не дóлжно ему быть Изольды любовником?..
Что ж! разделите сведенных судьбою…
Напрасно!
Ведь там – за ветвями колючими, черными —
Алый закат и возлюбленный рыцарь!
Устану ль
Я кровью живой истекать между тернами,
Издали розой пылать и дариться
Тристану?!
Ах, нет светозарнее шлема и лат его,
Кудрей мрачней, дерзновеннее лика…
Тем хуже! —
Помимо его, мне запретного, клятого,
Как преступленье мое ни велико, —
Нет и не будет мне мужа!
Господин мой строг, как меч, но праведен,
Милостив, но тверд, как адамант.
Уезжая, пожелал оставить он
На храненье мне, рабе, талант.
И заснули у дворца привратники,
И запировали слуги в нем.
Я ж укрылась в дальнем винограднике
С даром, жгущим грудь мою огнем.
Овладел мной, к блеску не приученной,
Дивный дух… Менял он мысль и речь.
Сладко было миру дар полученный
Мне явить. И страшно – не сберечь.
Так, горя в восторгах непостигнутых,
Вдруг я лиру сделала из лоз,
Ловко вырезанных, стройно выгнутых,
И златые струны – из волос.
Господин почтил меня доверием, —
И свободна я! и не бедна!
Осчастливленная в полной мере Им,
Я пою, пою, без лоз пьяна.
Но рабы другие до единого
Упились… восстали на Него…
Грабят – чу! – именье Господиново,
Ищут и таланта моего.
Как мне быть?.. В земле могилу вырою
И под серый и сухой акант
С милой, жалобно звенящей лирою
Схороню блестящий свой талант.
Господин мой строг, как высь сокрытая.
Что ж! Коль может, пусть казнит рабу
За талант, ей данный и зарытый ей
Вместе с жизнью в земляном гробу.
РОЖДЕСТВО В КУПЕЧЕСКОМ ДОМЕ
Рождество в златом ребячестве моем