взлюбив, приблизил
Того, кому глаза столь карие
Дала красавица Болгарии, —
Святого княжича Бориса.
Потом… Но Русь в великой скромности
Помянет ли свое деянье?
Оно в сияющей огромности
Сердцами лучших бóлгар помнится,
Как жертвенное состраданье…
Под пышно-пушечными дымами,
В сугробах Шипки, мглах Дуная
Мы, верю, стали побратимами,
Объятьями нерасторжимыми
Друг другу в бедах помогая!
ЦЕРКОВЬ
Там, где север диковинно-дикий,
Где леса зелены и зимою,
Где и в полночи зори не меркнут, —
В крае вьюг, медведей и брусники
Верой столь же чудесно-простою
Создалась наша русская Церковь.
И встает перед внутренним взором
Вся она нерушимейше-крепкой,
Ненаглядно-прекрасной – подобной
Вековым новгородским соборам
С куполами лазоревой репкой,
Толстых стен белизною сугробной!
Шли века, – и она возникала
По российским нагорьям и скатам,
В черном ельничке, в поле зеленом,
В гордом городе, в пустыньке малой,
Отзываясь на беды набатом,
А на радость народа – трезвоном.
Возникала – белела – звонила,
Осеняла – светила крестом нам…
И когда по чужбинам суровым
Мы рассеялись в дали унылой,
Стала странним, гонимым, бездомным
Только церковь отчизной и кровом!
В ней глядят на нас милые лики
Наших всё-то прощающих Спасов
И скорбящих о всех Богородиц,
А в настенной цветной повилике
Между Сиринов и Китоврасов
Манят русский подвижник, юродец…
Воска ярого пахнет в ней гарью,
Парчевою московскою тканью
Да смуглеющей теплой просфоркой,
И поют-гудят киевской старью
Тропари, кондаки, величанья,
Шестопсалмия скороговорка…
Выйдешь вон – мир светлей и просторней,
Бремя свеялось, горе смололось…
Вся душа твоя – вроде киотца
Для кротчайшего Образа в терне!
И звучит в ней ласкающий Голос:
«До конца претерпевый спасется».
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СТИХ
Вышли в небо отовсюду звезды-ясыньки,
А с Востока – всех поболе да блестящее,
И стремила та звезда продлиновенный луч,
Словно перст, нам, человекам, указующий
На вертеп – на кут овечий меж сугробных круч,
Где сам-треть ютился Старец, в нем ночующий,
И где Боговою люлькой стали ясельки,
Уж такие-то простые, немудрящие…
Вышли, вышли в темь ночную звезды-ясыньки,
А одна средь них особая – учащая!
Породился-положился в эти ясельки
Отрок-свят, Дитё от века небывалое! —
Светел в золоте соломин и кудрявых влас,
Меж белешеньких, заснувших уж баранчиков
Он лежит – не спит, всё думает, жалеет нас,
Нас, земных, недолговечных горьких странничков…
Во слезах Его лазоревые глазыньки,
Во улыбинках уста медово-алые.
А родился в мир, сошел с престола в ясельки
Сам Пречистый Спас, Дитё покуда малое.
И склонялась – любовалася Им Девица,
Раскрасавица, что Яблонька ращеная!
С кос струится поднебесно-голубой платок,
Крин архангельский цветет меж смуглых рученек.
Сзади смотрит, опершися на кленов посошок,
Старец ласковый, честной Ее обрученник.
Перед Ней же бьет поклоны, ждет, надеется
Люд захожий – всё российские, крещеные…
Та, красы-то неописаннейшей Девица,
Богородица была, к мольбам преклонная.
Ох, грязна людей одежинка и латана,
Сами усталью полны и всякой скверною:
Злым уныньем и гордыней грешен тот, кто стар,
А нечестьем, самочиньем – те, кто молоды…
«Что Царю-Христу, – вздыхают, – принесем мы в дар?
Нет у нас, у горемычных, ныне золота,
Нет у нас, у окаянных, масла-ладана,
Есть у нас одна лишь вера наша верная!»
Ох, темна душа у русских, неопрятана,
Да печаль-то в ней о том нелицемерная…
Всполошилась – заступилась Мати Божия, —
И промолвил Спас, гостинца не отринувши:
«Ой вы, люди-человеки, пришлецы с Руси,
Зраки странничьи приявшие и рабии!
Всех взыскующих доводят до Меня стези,
Как вели волхвов с Индеи да Арапии…
И покроет дар ваш, знайте, всё негожее,
Всё поборет ваша вера, горы сдвинувши!»
…………………………………
Возгорайся же ты, милостию Божьею,
Солнце правды, после долгой ночи минувшей!
ГАДАНИЕ
Тогда, давно, была я суеверка ли?
Но незабвенной ночью, лунной, святочной,
Чтоб погадать, помчалась на крыльцо.
Ты шел вослед… И мне явилось в зеркале
Глядящее маняще и загадочно
Твое лицо.
Свежо, светло, в бесстрастной неподвижности,
Под лыжным шлемом, темным, облегающим,
Лик крестоносца в боевой броне
Иль пóслушника в куколе подвижничьем, —
Лик неземной красы, почти пугающей,
Но милой мне…
Всё ближе, ниже… Ниже, неизбежнее…
И строгий рот, бенедиктином пахнущий,
Вдруг к моему, вздохнувшему, приник…
И сердце замерло, чтобы забиться бешеней,
И покачнулась я, тихонько ахнувши…
О, этот миг!
Луна неслась Жар-птицей среброкрылою,
А снежный ельник, черный и опаловый,
Нас в колдовское замыкал кольцо.
Коль не судьба – ужель не отстранила б я?
Коль не судьба – да разве целовала б я
Твое лицо?!
Судьбу свою увидела я в зеркале, —
И вот всю жизнь, пожалуй, слишком долгую
С покорной радостью несу ее.
На улицах, в музее тихом, в церкви ли,
Средь стольких лиц, ищу и вижу только я
Одно, твое.
И пусть закрою взор – в глуби души моей,
Как в зеркале, всплывает всё тогдашнее:
Луна, леса, гадание мое…
И холодом, и пылом розовимое,
Знакомое и всё ж непостижимое
Лицо, как высь прекрасное и страшное —
Свое иль… чье?!
ПОХОРОННЫЙ МАРШна смерть великого князя Николая Николаевича
Утрата наша велика.
Ее, о други, не восполнишь!
Вновь русский путь облекся в полночь
И в траур – сердце и рука.
Орел, очит, могучекрыл,
Скрывается, в лазури канув…
Так брег лазурный в дальних Каннах
Орла российского сокрыл.
Великий – князь и человек —
Великий духом, ростом, делом,
Он юношей и поседелым
В походы шел, как встарь Олег.
Стоял за очаги славян
И светочи своей отчизны…
Да, слезы о почившем брызнут
В селеньях многих, многих стран…
Утрата ж слишком велика.
Ее не исчерпаешь плачем!
Что вчуже я иль ты, друг, значим
Без имени, чья мощь громка?
Где наша сабля, стяг, скакун
И край любезный, где боролись
Мы все – гвардеец, доброволец,
Улан, казак, гусар, драгун?
Мы – отблеск доблестных полков,
Полков – Величеств и Высочеств…
А ныне – серой тьмой рабочей
Согнувшиеся у станков,
Немые у гудков такси,
Нагие в жгучей ночи копей, —
Мы, кто любовь таит и копит,
И ждет, и ждет ее… Руси!
Печаль, о други, велика…
Но устрашимся ли, как дети?
Нет. Воински сей прах мы встретим —
Глаза – к нему, к виску – рука.
И клятва – в сердце: быть, как Он,
Непререкаемейший Витязь!
Чтоб в час, как кликнут нас: явитесь!
У крестоносных встать знамен.
СЫНиз Димитра Пантелеева
С гор вечерних спущусь в города,
Кинув кров из соломы и веток.
Грубы руки мои от труда,
Одеяние рвано и ветхо.
И у каждого встану крыльца,
И стучать во все окна я буду:
Моего не знавали ль отца
Эти мне незнакомые люди?
Может быть, проходил?.. И, как гость,
Даже в горницах был, отдыхая?..
Он, отец мой, зовется Христос.
Все Его здесь, наверное, знают.
Не гнала меня скорбь и беда —
Лишь за радостью шел я желанной!
Грубы руки мои от труда,
Одеяние ветхо и рвано.
СМЕРТЬ, ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО?
Памяти отца
Любимейшие дни в году, – пасхальные,
Аллеей в легкой, липкой зеленце
Меня ведут в поля воспоминальные —
В раздумье светлое и странно-беспечальное
О в юности утраченном отце.
Сплелись ли дни те – строй их, песнопения —
Во мне столь тесно с полным жизни им
И с ним же, принятым землей весеннею?..
Иль жала нет и впрямь у смерти в Воскресение?..
Но всё умершее встает живым.
………………………………….
Конец Страстной. Прибрали всюду, вымыли…
Что ж! От корзин вносимых мил и хлам! —