Еще в младенчестве – я помню, – коль случалося
Мне нечто милое душе моей терять,
И плакала о нем я с детски-жгучей жалостью,
Упав на нянину радушную кровать, —
Вблизи, как в зной родник, живяще-успокоенно,
Журчал старушечий певучий шепоток:
«Молись да обещай свечу Ивану Воину…
Вишь, при пропаже Он, Угодник – нам ходок!
На дне ль морском, в земле ль – он выищет, родимая,
Святым глазком своим да копьецом златым…»
И вера тех речей, в меня, как зернь, ронимая,
Всегда оправдывалась к радостям моим.
С тех пор, утратив то, что не могло быть куплено,
Чего заветнее и драгоценней нет, —
Крестильный крест, кольцо, что подарил возлюбленный,
Афонский образок, российский сохлый цвет, —
Ему молилась я. И всё бывало найдено.
О, сколько за всю жизнь отерто слез моих,
Спадавших маленькой хрустальной виноградиной,
Им, райским Ратником в доспехах золотых!
Сейчас опять душа удручена пропажею,
Такой… что и слеза не льется с хмурых век! —
С помогой дьявола украден силой вражьею
Живой, прекраснейше-бесстрашный человек!
Весь белый стан, ему Княжой рукой завещанный,
Воспрянул, скорбь, любовь и правый гнев луча.
Будь в эти дни свеча одна от всех обещана,
Зажглась поистине б великая свеча!
Воспламенеем же отвагою удвоенной
И верой многою, без устали молясь
Ивану-Воину за Александра-Воина
В туманный и – как знать? – не заревой ли час…
К ЮБИЛЕЮ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Московский Университет!
Два слова лишь, – а ты душой расцвел уж…
В них – юность, вольность… Зорь и ночи белой свет,
Любимых лекций взлет, стихов любимых бред
И бирюзовейший околыш!
Вот – Моховая. Вот и он
В кольце ларьков и лавок букинистских.
Двойной громадой – желт и матово-белен —
Возносит он столбы своих ворот, колонн,
Сперва столь страшных, после – близких.
Круглится циферблат часов
На угловом крыле его, с Никитской, —
И утром к ним, как рой зеленых мотыльков,
Летят со всех сторон студенты средь снегов
Игры сияюще-бурмитской!
Насупротив же – взор манят
Кремлевских глав шары и башни конус,
А Александровский заиндевелый сад
Цветет, что вишневый… О, дни вне уз и дат,
Наукой, жизнью опьяненность!
По вечерам с толпой коллег
Блужданья вдоль Тверской, в пивных кочевья, —
И парчевым комком за ворот бьющий снег,
И встречи краткие с обетом чувств навек
В ушко алеющее девье…
Иль – вечеринка, даже бал,
Где в грифельно-сереющей тужурке,
В рубахе ль, чей сатин так дерзновенно-ал,
В мундире ль, что шитьем чешуйчатым сверкал,
Порхал забвенно ты в мазурке!
Коль выспреннейший вспыхнет спор, —
Свой пыл в него вносил ты и упрямость.
Коль – к женщине любовь, то помнишь до сих пор,
Как и певавшийся под струнный перебор,
Излюбленный твой Gaudeamus!
Московский университет…
Да, маньем розовой руки царицы —
Бездумно-радостной Елисавет —
И рвением мужей, из коих каждый сед
Был от премудрости, напудренности, лет,
Возник в древнейшей он столице.
На лоне матери – Москвы
Рос, цвел, развился в мировое древо!..
О, мед познания, хмель воли, где же вы?..
О, смольных вихрь кудрей вкруг светлой головы
И голубой околыш… Где вы?!
ДВЕ РОДИНЫ
Посвящается Круму Димитрову
О, Россия! Роковая моя родина…
Край таинственный без края и без дна,
Край единственный сохи, веретена,
Хлеба черного и черной же смородины,
Белых снегов, да березыньки, да льна…
Счастьем жизнь в тебе была напоена!
Там, во вьюжистых сугробах, в мглистой сырости,
Там, где пел унывно ветр, ямщик в пути, —
Довелось мне чудно-радостной расти
И всему наперекор такой же вырасти:
Вечно алою улыбкою цвести,
Песнь удалую сородичам нести.
Но… свершилося! И сердце, голос замерли
От невиданно-великих наших бед.
Стих ликующий прервался, недопет…
И, судьбой увлечена далече, зá море,
Стала жизнь напоена на много лет
Тем томлением, какого горше нет!
Здесь, средь гор лазурноверхих, в ласке солнечной,
Здесь, где искрится Марица, взор, вино, —
Всё мне грезились соха, веретено,
Быт российский, ныне нищий и невольничий…
Наконец в земле радушной, как зерно,
Сердце ожило… И вновь поет оно!
О, Болгария! Моя вторая родина!
Край столь редкостный, где чтят и любят Русь,
Край златистых лоз, и роз, и кукуруз…
Облегчен мне путь изгнания, здесь пройденный,
Делом братских рук и словом братских уст.
То забуду ли, коль – Бог даст – вспять вернусь?!
НА ДЕНЬ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Что привлекло сюда и единит нас ныне,
Нас, розных и, увы! враждующих подчас?..
Культура русская соединила нас! —
Тот сказочный цветок особых красок, линий,
Что в милой нам земле, средь мхов, осок, полыни,
Возрос, маня теперь и чужеземный глаз.
Посеян на Руси из иноческих келий,
Овихрен – опылен с повольничьих дорог,
В усадьбах выхолен, внесен в собор, в чертог, —
От византийских роз и буйных скифских зелий,
От набожных трудов и творческих безделий
Возник он, гения российского цветок!
И всё, что мыслится загадочным исконно
В душе славянской, в нем раскрылось полно:
Восторгов наших дым и горестей вино,
Взмах к небесам и срыв над пропастью бездонной.
В нем – осиянные Рублевские иконы
И мрачно-пламенные Врубеля панно.
В нем – и стиха слепцов янтарь глубинный, веский,
И жемчуг трепетнейших Блоковских стихов,
В нем – псковский Кремль седой, и пенный Петергоф,
И Китеж Корсакова… Нестор и Ключевский,
Безвестный «Слова» бард и славный Достоевский,
Певучий заговор волхва и… Пирогов.
А солнцем, что зажгло те радужные спектры,
Непререкаемо для всех нас встал один —
Родного языка слуга и господин,
Чей голос, как вода живая или нектар,
Дух русский воскресил… Необычайный Некто,
Кто был Орфей и Лель, арап и славянин!
И снова эту жизнь в наш век пресекла Парка.
Погибли Симонов и Чудов монастырь…
Дом Третьякова стал что мерзостный пустырь…
Где – вазы, образа? там – ризница, тут – арка?..
Лишь здесь у нас, в сердцах, их возлюбивших жарко,
У нас, рассеявшихся в мировую ширь!
Пусть мусор варваров на наш алтарь набросан! —
Придет же, наконец, он, воздаянья год, —
Зареет Дух Святой – развеет хаос тот,
И на Руси опять, как семицветный розан,
Как стебель радуги, из недр всходящий в просинь,
Его наитием культура зацветет!
ОСЕННИЙ ОГОНЬ
Какой огонь осенний лиственный
Повсюду вспыхнул! всё зажег!..
Не знаю, что со мной поистине, —
Ведь столько книг моих не издано,
И бисер новых лишних строк…
О, песнь моя! Из страстных мук она,
Из жара сердца моего…
Теперь – машинкою отстукана,
Забвенья тишью убаюкана,
Лежит в пыли немо, мертво.
А жизнь, а жизнь! Из года в год она
Влачилась, мелочью забот,
Как паутиною, обмотана,
Лишь мысль, мечта и горесть – родина! —
Еще в ней теплились… И вот…
Порой хладеющей, увлаженной,
Когда недалека и смерть,
Она, беспечностью окрашена,
Смятеньем сладким взбудоражена,
В земную мчит золотоверть!
Да, в пепел страсти, еле тлеющей,
Проник он, осени огонь.
О, сердце… Как листок алеющий
Кружись, и рвись, и жгись сильней еще,
Упав на милую ладонь…
Город стал от парков ржаво-бронзов,
Рынков зеленных – багряно-золот.
Древний Рим напоминает он!
А мой рот стал вычерченно-розов,
И в глазах моих – любовный голод,
Как у женщин тех времен.
Нет, позор! Бежать скорее, скрыться,
Если сил уж нет с собой бороться,
И, о неотступный мой, с тобой…
Пусть же снова к горной келье мчится,
Пьет из родникового колодца
Конь мой серо-голубой!
Он уже оседлан мной и взнуздан.
Поцелую ж в трепетные ноздри…
И пущу его во весь опор!
Но как труден, одинок и грустен
Этот путь тропой отвесной, острой
Средь безмерно-старых гор!
Издали их цвет так аметистов!
А вблизи – как намогильный камень…
И кругом, в осенний этот срок
Нет уж легких солнечных туристов…