Голос Незримого. Том 1 — страница 52 из 72

Как игрушки-берендейки.

Русаки и азиаты,

Картузы и тюбетейки.

И роскошные франтихи,

И скупые староверки,

И повсюду – церкви, церкви,

Ярки, белы, звонки, тихи…

Стиль причудливый индийский,

Италийский стиль простой,

Темноватый – византийский

И славянский стиль цветной…

V

Вот она. Полна богато,

Как горшки-кубышки мага.

Склад – горою, ряд – палатой.

Деньги золотом, бумагой.

Пудовые возят тары

Громовые ломовые,

А артельщики живые

Тащат ценные товары.

Мех, парча, севрюга, рябчик

У амбарных ждут окон,

И таит железный шкапчик

Здесь нередко миллион.

VI

Вот она. Хмельна богато,

Словно стопки-чарки пира.

И сивуха, и мускаты.

Рестораны и трактиры.

Вкруг с подносами шныряют

Разбитные половые,

Золотые чаевые

Им купцы, кичась, швыряют.

Как на бирже, воротилы

Здесь дела свои вершат,

И на стол из рук кутилы

Часто тысячи летят!

VII

Вот она порою хмурой

И в грязи, и в позолоте,

Вся – с прозрачным домом Мюра,

С домом призрачным напротив.

С оживленнейшим Арбатом,

И с веселой, бедной Бронной,

И с Рогожской сытой, сонной,

И с Лефортовым богатым.

Посреди ж, как змей алмазный,

Как блестящий лирохвост,

Льющий модные соблазны,

Вьется вверх Кузнецкий Мост.

VIII

С чувством новым совершенно

Словно сон девичий, детский,

Вновь увидела Елена

Особняк Замоскворецкий.

Он старинностью забавной

Показался ей чудесным,

Но немножко скучным, тесным,

Полным рухлядью уж явной.

И она, его не тронув,

Вмиг задумала весной

Зданьем, годным хоть для тронов,

Сад украсить вековой.

IX

А пока, до тех покоев,

За заставою Тверскою

Стала жить, слегка устроив

Чью-то виллу мастерскою,

Как большая меценатка,

Как большая же артистка,

Жизнью, всей богеме близкой,

С быстрым днем и ночью краткой.

Пред художниками всеми

Был открыт ее салон,

Их, различных школ и семей,

Единил охотно он.

X

Молодые символисты,

Прячась в темные вестоны,

Здесь читали труд столистый,

Неюны и монотонны.

Молодые ж футуристы,

Вздев оранжевые фраки,

Декламировали враки,

Неумны и голосисты.

А средь них несмело, четко

И народник молодой,

Щегольнув косовороткой,

Лепетал стишок простой.

XI

Здесь романсы распевались

И чертилися наброски,

Обсуждались Фор, Новалис,

Туалеты и прически.

Здесь купчихи коренные

И известные актрисы,

Кроясь в огненные лисы

И в эгреты вороные,

Раньше всех затанцевали

Пресловутое танго,

Но и бросили едва ли

Здесь не раньше всех его.

XII

В этом обществе, как в плене,

В суете и сплетне вечной,

Приходилось быть Елене,

Чтобы крах забыть сердечный.

И в своем автомобиле,

Где, алея, мерзнет роза,

На Дункан и на Далькроза

Мчит она, чтоб быть где были,

Иль к денному вернисажу —

В край волшебнейший картин,

Иль к вечернему пассажу —

В мир роскошнейший витрин.

XIII

Но обманываться тщетно:

Даже тут, в толпе столичной,

Становилась ей заметна

Злая правда жизни личной.

Увлекал ее давно ли

Каждый юноша прелестный!

Ныне ж – все неинтересны:

В ней и к флирту нету воли!

Вдруг, как отзвук сельских эхо,

Весть с посыльным принеслась:

Святогоровы, приехав,

Ждут сестрицу в тот же час.

XIV

Не жилось в тиши имений

Как Даниле, так и Анне:

Новых ждет она волнений,

Он – привычных обаяний.

И они из Святогорья

В город на зиму явились

И теперь остановились

В тихом, маленьком подворье.

Шагом трепетным и скорым

Шла Елена к ним сюда,

Волоча по коридорам

Голубые бархата.

XV

Третий номер… И пахнуло

Вдруг сигарами, духами.

Он, чуть бледный, чуть сутулый,

Сжал ее с ее мехами.

«Даниил!» – «Елена!»… Сели

И друг другом любовались,

И друг с другом целовались,

И пьянели, как от зелий.

Наконец: «А где ж сестрица?» —

«На прогулке, говорят…» —

«Ах, и нам бы прокатиться!» —

«Что же, милая, я рад».

XVI

То была пора морозов.

Снег стал иссиня-атласен,

И закат, стеклянно-розов,

Гас меж кровельных балясин.

По Тверской, веселья чая,

Уж гуляли толпы, пары,

Заходя в кофейни, бары,

Чтоб спросить вина иль чая.

В ряде шор, американок,

Дамы мчались, хохоча,

И они смеялись с санок

Нанятого лихача.

XVII

О, езда Петровским парком

В снежных сумерках, зимою,

Меж дерев, подобных аркам

С горностайной бахромою!

Дым жемчужной жгучей пыли,

Вихрь серебряный, мятежный,

Окрик кучера небрежный,

Легкий лет и храп кобылий…

Неземного фермуара

Первый крупный бриллиант,

И огромный купол Яра,

Словно тусклый адамант.

XVIII

Там влюбленные летели,

Упоенно задыхаясь,

С гибкой ласковостью в теле

Друг ко другу прижимаясь.

Рукавом пушистой шубы

Лик Елена заслонила

И манила Даниила,

Отдавая стан и губы.

И с улыбкою покорной

Льнул он к розовым губам,

А его каракуль черный

К серебристым шеншиллям.

XIX

Но уж высыпали звезды, —

И в приют радушный Яра

С лучезарного подъезда

Принимают их швейцары.

Там, вдали большого шума,

В волнах вальсов тихострунных,

В свете ламп золотолунных

Пьют они бутылку Мумма.

А кругом кивают живо:

«Ба, там – Деева?» – «Она». —

«С кем?» – «Уж с новым». – «Как красива!» —

«Ну, зато и как вольна!»

XX

Так под хрупкий звон посуды,

За едой отменно-тонкой

Кружевные пересуды

«Вся Москва» плела сторонкой.

И, заметив взгляды эти,

Злится юноша, ревнуя, —

Рвет гвоздику расписную,

Что приколота в жакете.

А красавица в восторге,

Всю горячность ту учтя,

Уж спешит из места оргий,

Близким счастием цветя.

XXI

Но лишь вновь они на стуже,

Вновь застегнута лишь полость —

И она в нем чует ту же

Серафимскую бесполость.

Даниил опять, как прежде,

Льда бескровнее и крепче.

Тут Елена другу шепчет

В тайной маленькой надежде:

«Ты ко мне?» – «О нет! как можно…» —

«Милый! Милый! почему ж?»

И звучит ответ неложный:

«Ах, сестры твоей я – муж!»

XXII

Горьки женские упреки,

Уговоры же медовы.

Светлоликий, светлоокий,

Он дрожит, но крепнет снова.

Тут в неистовом терзанье,

В исступлении безумном,

Перед самым зданьем Думным

Ей дается приказанье,

Чтобы кучер на разгоне

Повернул к стенам Кремля…

И туда несутся кони,

Комья белые меля.

XXIII

То была пора рассвета.

Снег стал чуть оперламутрен,

Медью, исстари напетой,

Разливались звоны утрень.

И несчастная Елена

Здесь, в любимейшем соборе,

В драгоценнейшем уборе,

В землю кланялась смиренно.

А за ней, как ангел падший,

Каясь, плакал Даниил,

Что жены сестрою младшей

Дьявол взор его пленил.

XXIV

И пошло меж них боренье

Ежедневно, ежечасно, —

То лобзанья, то моленья…

Жизнь их сделалась ужасна!

И, как омут, их крутило

Для забвенья к разным сменам.

Святогоров стал спортсменом,

Игроком, большим кутилой.

Стала Деева мотовкой

Крепких бабкиных богатств

И едва ли не хлыстовкой —

Частой гостьей тайных братств.

XXV

А меж тем уж всё заметней

Был другим роман их длинный.

Про него ходили сплетни,

И, увы! не без причины.

Раз при юноше к Елене

Привязался Кралин очень —

И бежал его пощечин

За намек о днях на Сене.

А в другой – и от Елены

Балерине, что слала

Взгляды юноше со сцены,

Дерзость сказана была.

XXVI

Анна лишь (они и рады)

Не имеет подозренья,

С головой уйдя в наряды,

Вся пустившись в приключенья.

То цветком она торгует

С милым спутником – студентом,

То, пока не брезжит день там,

В клубе масок интригует.

Лишь порой на Даниила

Поглядит она, дивясь:

Так его переменила

Полусчастливая связь.

XXVII

Шла зима, весна виднелась —

И теперь в глаза кидалась

Вечной пары побледнелость,