д ним вздымался в небо новый символ Шанхая – телевизионная башня «Восточная жемчужина». Слева темнела громада небоскреба Цзинь Мао, самого высокого строения в Китае. Дальше простирались строительные площадки, на которых с головокружительной скоростью росли такие же офисные здания. Прогресс не знает границ, только не в этом городе.
В хорошую погоду отсюда были видны верхние этажи небоскреба на Народной площади, что по ту сторону реки Хуанпу. Но не сегодня, когда город накрыт колпаком ядовитого серого тумана, сквозь который едва прорисовываются башни отеля на набережной Вайтань.
На письменном столе Сяо Ху мерцали два монитора. На одном мелькали столбики цифр – актуальные биржевые сводки. Акции «Алибаба груп», «Сино кемикал» и «Петро чайна» поднялись, «Чайна мобил» – почти на десять процентов. То есть за последние двадцать четыре часа Сяо Ху разбогател почти на пятьдесят тысяч юаней – больше, чем он зарабатывал за месяц в «Чайна лайф».
Начальные аккорды Девятой симфонии Бетховена вырвали Сяо Ху из размышлений. Ему потребовалось несколько минут, чтобы отыскать в бумагах свой новый айфон.
Между тем доктор Чжоу не привык подолгу дожидаться ответа.
– Прости, если помешал… – раздался в трубке его нетерпеливый голос. – Я забыл сказать тебе нечто очень важное. По дороге в Иу иностранец обронил странную фразу. Судя по всему, он подозревает, что твоя мать была отравлена.
– Отравлена? – В первую секунду Сяо Ху истолковал это как дурную шутку. Доктор Чжоу вообще был человек не без юмора. – Как ему пришло в голову такое?
– Ни малейшего понятия.
– И кто, он считает, мог ее отравить?
– Не знаю. Твой отец, видимо, кто же еще?
– Исключено! – отрезал Сяо Ху. – А что, разве симптомы свидетельствуют в пользу этой версии? – помедлив, спросил он.
– Напрямую – нет, – ответил Чжоу. – У нее дегенеративное заболевание мозга. Причиной могло стать что угодно, в том числе и отравление. Но с какой стати твоему отцу…
– Это полная чушь! – оборвал доктора Сяо Ху. – Выбрось это из головы. Лучше подумай насчет нашего совместного обеда в ближайшие выходные.
– С удовольствием.
На этом тему закрыли. День предстоял жаркий: заседание за заседанием, вечером ужин с клиентами и пьянка в баре‑караоке. Лишь ночью в постели, уже погасив свет, Сяо Ху нашел время поразмыслить над словами доктора. Что, если медленное умирание матери действительно на совести Да Луна? Но зачем? Ничего похожего на мотив не приходило в голову. Что это, еще одна семейная тайна? Нет, такого просто не могло быть. Сяо Ху на мгновение прикрыл глаза. Один раз он действительно обманулся в отце, но на такое Да Лун не способен, в этом Сяо Ху уверен как ни в чем другом.
Однако сомнение уже угнездилось в его душе. Маленький Тигр знал, что никаким доводам рассудка не удастся искоренить его до конца.
Но этот Пол Лейбовиц, он‑то как пришел к такому выводу? Что увидел такого в доме родителей? И зачем он задержался в Иу, вместо того чтобы отбыть в Гонконг? Нет, Сяо Ху должен познакомиться с Лейбовицем – завтра же вечером, после выступления Инь‑Инь. С этой мыслью он закрыл глаза и провалился в сон.
* * *
Концерт Инь‑Инь проходил в одном из корпусов консерватории, в бывшем здании Французской миссии на Дунпин Лу, 9. Это здание по сей день служило напоминанием о позорной странице в новейшей китайской истории, когда с 1840 года и до Второй мировой войны Шанхай был поделен на американскую, британскую, французскую и японскую части. Тем не менее оно было красиво. Как и весь этот район с его европейской планировкой, виллами в стиле ар‑деко, маленькими парками и садами и особняками в стиле югенд. Платановые аллеи создавали атмосферу городка на юге Франции, в которую плохо вписывались типичные китайские дворы с многонаселенными квартирами по периметру, называемые еще «лилун».
Особняк на Дунпин Лу, 9, где Инь‑Инь выступала не в первый раз, украшали многочисленные башенки и эркеры. Дом был построен в 1930‑е годы. Пышный подъезд, изящно декорированный холл, темный паркет на полу и деревянные панели на стенах – остатки былой роскоши.
Зал был полон. За рядами кресел до самой стены теснилась толпа зрителей, которым не хватило места. Сяо Ху от души радовался успеху сестры. Разглядел в первом ряду Иоганна Себастьяна Вайденфеллера – немецкого друга Инь‑Инь, который занял место и для него. Рядом с Вайденфеллером сидел Лейбовиц. Он успел представиться, еще пока музыканты не вышли на сцену.
Инь‑Инь была в красном шелковом ципао модернизированного покроя по щиколотку длиной. Сяо Ху невольно залюбовался сестрой. В облегающем фигуру платье, с закрытым воротом и шлицей выше колена, она была неотразима.
Первым номером шла соната для скрипки Моцарта. Уже в первые пять минут выступления в зале трижды звонили мобильники (один принадлежал Сяо Ху), но ничто не могло помешать ни пианисту, ни скрипачке. Сяо Ху прикрыл глаза. Любовь к музыке, прежде всего к европейским композиторам, передалась ему от матери. Это она терпеливо обучала его нотной грамоте и развивала слух. Сяо Ху вздохнул. Работа оставляла все меньше времени на это увлечение.
Тем бо́льшим праздником было для него каждое выступление сестры. Инь‑Инь всегда играла превосходно, но сегодня ее музыка показалась Сяо Ху необыкновенно выразительной. Как только ее могли не взять в симфонический оркестр? Сяо Ху завидовал таланту Инь‑Инь, что бы она там о нем ни думала. Он и сам мечтал стать музыкантом. Быть может, тогда его жизнь была бы спокойнее.Вот зазвучала следующая соната, а тревожные мысли в голове Сяо Ху никак не хотели улечься. И чем больше замирал зал, тем сильнее неистовствовали бури в его душе. Все стремительней уносил его этот поток планов, голосов, обрывков фраз, воспоминаний, ассоциаций. Этот вихрь закрутился в голове еще утром, прежде чем Сяо Ху успел открыть глаза, временами он то спадал, то нарастал, но Сяо Ху знал, что он не отпустит его до поздней ночи. Сяо Ху вспомнил об опционах на акции на Alibaba.com. Стоит ли их выкупать? Потом подумал об отце, матери и вечерах в родительском доме, когда для него ничего не существовало, кроме пения матери и дыхания спящей сестры. Каким покоем веяло от всего этого… Мать сидела за старым кухонным столом и при тусклом свете лампы оборачивала его учебники старыми газетами. Интересно, есть ли у него шансы перевестись в Пекин? Потом мысли унеслись в другом направлении, и перед глазами Сяо Ху встало лицо молодой женщины, с которой он занимался любовью сразу после караоке.
Инь‑Инь, бывает, целыми днями не слышит в голове ничего, кроме музыки, и может часами ни о чем не думать. Она сама ему это говорила. Тишина. Пустота. Нет, для Сяо Ху такое невозможно. Это просто страшно. Уж лучше беспрерывный поток мыслей, даже если порой он действует на нервы. Если тишина – необходимая плата за карьеру музыканта, Сяо Ху предпочтет остаться при своем.
Они ожидали Инь‑Инь у подъезда. Лейбовиц стоял чуть в стороне, под фонарем, и разговаривал по мобильнику. Сестра описала его как обаятельного и смешливого, но сейчас он не оправдывал этого отзыва. Лейбовиц нервничал, беспрерывно ходил из стороны в сторону, бросая отрывистые реплики невидимому собеседнику. Сяо Ху растерялся еще больше. Чего ему ждать от этого человека? Даже на концерт Лейбовиц явился в застиранных джинсах и рубашке с коротким рукавом. А его седые локоны можно было заплетать в косу.
Тело молодое, натренированное. Но самое поразительное – взгляд. Такой тяжелый и пронизывающий, что у Сяо Ху по спине пробежали мурашки. Стоило, однако, появиться Инь‑Инь, как Лейбовиц расслабился, завершил разговор и присоединился к ним.
Сестра забронировала столик в ресторане «Симпли тай», через два дома. Они устроились в маленьком саду, тут же сделали заказ, так как успели проголодаться, выпили за знакомство и молча принялись за еду. Тишина за столиком действовала Сяо Ху на нервы. Очевидно, Инь‑Инь была без сил после концерта. Лейбовиц словно выжидал чего‑то. А Иоганн Себастьян просто не знал, что говорить, и чувствовал себя лишним в компании.
– Вы ведь уже бывали в Шанхае? – наконец спросил Вайденфеллер, как видно, только ради того, чтобы разрядить атмосферу. Пол кивнул. – Должно быть, город сильно изменился после вашего последнего визита?
– Нет.
– Когда же это было?
– Больше десяти лет назад.
Вайденфеллер вымученно рассмеялся.
Пол остановил взгляд сначала на Сяо Ху, потом на Инь‑Инь.
– Я должен вам кое‑что сказать… – И замолчал, прежде чем произнести следующую фразу. – Это касается вашей матери.
Все трое с любопытством подняли головы.
– Ее болезнь никак не связана ни с генетикой, ни с нервами. Это отравление.
Сяо Ху открыл рот. Инь‑Инь смотрела на Пола с укоризной, словно он испортил только что звучавшую у нее в голове прекрасную мелодию. И снова молчание нарушил Вайденфеллер:
– С чего вы это взяли?
– Я снял несколько волосков с ее расчески и отдал в лабораторию. Содержание ртути в ее волосах в тысячи раз превышает допустимые в Европе и Америке нормы. Просто чудо, что она вообще до сих пор жива.
Сяо Ху наморщил лоб. Что такое вообразил о себе этот иностранец? Кто разрешил ему взять волосы с головы матери, да еще и отдать их в какую‑то там лабораторию?
– Вас наняла моя тетя? – грубо спросил он.
– Нет.
– Тогда с какой стати вы вмешиваетесь в дела нашей семьи?
– Я полагал, вам будет интересно узнать, от чего на самом деле страдает ваша мать.
Чертов засранец! Сяо Ху чуть не захлебнулся от гнева. Слова уже подкатывали к горлу, когда Инь‑Инь жестом приказала ему молчать.
– Наш отец не убийца, господин Лейбовиц, – холодно заметила она.
– Я такого и не говорил. Вы неправильно меня поняли. Она отравилась рыбой. Эта же рыба убила вашего кота и сделала беспомощными инвалидами госпожу Ма и госпожу Чжо.
– Что за рыба? – не поверил своим ушам Сяо Ху.
– Рыба из озера, где ваша мать ее ловила.
– Откуда вам это известно? – Возмущение зазвучало в голосе Сяо Ху с новой силой. Он и сам не знал, почему не верит этому иностранцу. – Кто вы? Врач? Химик? Токсиколог?