верблюд тоскливо стонал и крутил головой.
В этот день я несколько часов отдыхал на мокром горячем песке. В мешочных сумках, прикрепленных между верблюжьими горбами, я на шел несколько грубых лепешек, кружок сыра и маленький бурдюк с водой. Все это, очевидно, положила туда жена кочевника — женщина с прекрасными глазами газели. Пока я спал тревожным сном, мой верблюд, стреноженный, закусывал дикими колючками, похожими на зеленых ежей.
Ночью дождь прекратился. Но серебристое сияние над пустыней не угасло. Светилось все — вершины барханов мерцали странными голубоватыми огоньками, волны голубого света пробегали по песчаным долинам и даже шерсть моего верблюда отливала серебристыми искорками. Сквозь поредевшую кисею тумана прорезались звезды, и я убедился, что мой «корабль пустыни» движется точно на юго-запад — прямо на Багану.
Несколько раз я использовал анализатор радиации, имевшийся в моем защитном костюме. Приборы показывали повышенную радиацию, не представляющую опасности для жизни. Но я знал все коварство радиации: незаметно, понемногу она накапливается в организме, пока не достигнет смертельного предела. Начал принимать «спасительные» таблетки, в описании которых утверждалось, что они «значительно снижают накопление радиации в организме».
На следующий день взошло солнце, но оно казалось красным шаром, лучи которого с трудом пробивались сквозь серо-пепельную дымку.
Верблюд мой перестал есть. Широтное смотрело на меня жалобными, словно человеческими глазами, вздыхало и скорбно жевало старческими губами. Оно то и дело чесалось, и шерсть клочьями отделялась от его тела.
Я отдавал себе отчет в том, что животное погибает от радиации, замечал, что ее уровень нарастает, но продолжал двигаться все в том же направлении. Я хотел выяснить, кто высек искру, вызвавшую атомную катастрофу? И еще меня влекла вперед тоска и беспокойство за женщину с тихим, печальным взглядом темных глаз, за девчурку, похожую на золотую статуэтку, девчурку с нежными и ласковыми губками.
Много раз я включал радио, но слушать передачи мешали сильные помехи. Только из отрывистых фраз, пробивавшихся сквозь грохочущие раскаты, я понял, что война продолжалась. Кто-то, наверное один из руководителей синих, с ликованием орал о губительной бомбардировке столицы нашей Фиолетовой республики. В другой передаче наш диктор сообщал об атомных атаках на города синих.
В полдень следующего дня верблюд пал. До последней минуты он бежал своей размашистой неуклюжей рысью, бедное безответное животное. Потом вдруг остановился, качнулся и упал на колени. Я соскочил с него. И мне показалось, что в его глазах, уже затянутых сизой смертельной дымкой, я уловил грустный упрек. Потом верблюд свалился на бок и вытянул уродливую шею.
Я достал из мешка остаток последней лепешки и крошечный кусочек сыра, выпил воду из бурдюка и зашагал на юго-запад.
Я шел и думал о том, что моя судьба мало чем отличается от судьбы моего верблюда. И я, и мои товарищи жили только для того, чтобы удовлетворять свои потребности, жили не думая, не размышляя. Мы позволяли своим хозяевам взваливать на себя любой груз, как угодно распоряжаться нашей судьбой.
О, если бы мы думали, если бы мы в свое время сознавали, что главное в жизни не счет в банке, не обладание домашним холодильником, не беспрекословное подчинение. Если бы мы это поняли тогда, когда нужно было понять!
К нашей базе, вернее, к тому месту, где она когда-то находилась, я добрался в конце третьего дня. И с трудом поверил, что передо мной база Багана. Среди черного песка торчали оплавленные и закопченные остатки бетонных и каменных стен, изогнутые и перекрученные металлические балки и пруты железной арматуры. Покалеченными птицами выглядели искореженные космолеты. Там, где недавно находилось наше подземное хранилище атомных и водородных бомб, сейчас бурлило и клокотало зловещей черной водой большое озеро. Над ним клубился пар. Это клокочущее мрачное озеро было единственным живым, движущимся пятном среди черного царства атомной смерти.
Страшная, нечеловеческая усталость и апатия приглушали во мне все чувства. И наверное, только поэтому я сравнительно спокойно смотрел на опаленные развалины.
Потом я подумал:
«Где же тот сумасшедший старик, развязавший путы, связывавшие атомную смерть? Где мой тесть, офицер-космонавт высшего класса Со? Неужели он так легко, молниеносно расстался с жизнью?»
И сейчас же мелькнула другая мысль: «А может, он ни в чем не виноват? Может быть, это только страшное совпадение?»
Я вспомнил о подземных казематах, находящихся под зданием штаба базы. Да, наверное, все начальство сидит там, в бетонной норе, спасая свою жизнь.
Я зачем-то достал свой пистолет, сдул с него песок, сдвинул предохранитель и направился к развалинам штабного здания.
С той стороны, которая была обращена к складу атомных бомб, поверхность бесформенных каменных глыб покрылась зеленоватой стекловидной пленкой. В стекло спеклись и склоны песчаных барханов, направленные в ту же сторону. Камни и песок все еще дышали жаром. И мне стало страшно, когда я подумал о той неимоверной температуре, которая оплавила эти камни и песок.
Перешагивая через мелкие обломки, я спустился по лестнице, ведущей в подземный командный пункт нашей базы.
Странно и зловеще взвизгнула тяжелая металлическая дверь.
В длинном подземном коридоре царила мертвящая зловещая тишина. Но под потолком тускло горели лампочки аварийного аккумуляторного освещения.
«Здесь кто-то есть!» — подумал я. И крикнул:
— Эй! Кто здесь, откликнись!
Из темного угла, где валялась какая-то темная груда, от моего крика метнулась целая стая крыс. Жирные, наглые, ничуть не угнетенные гибельными излучениями, они бежали лениво и неторопливо.
Где-то в конце коридора, там, где были двери оперативного каземата, смутно обрисовалась и сейчас же исчезла какая-то тень.
— Кто там? Иди сюда! — крикнул я.
И сейчас же чей-то хриплый, визгливый голос отчаянно завопил:
— Синие в штабе! К оружию!
Лихорадочными вспышками засверкали огоньки автоматной очереди, загрохотали выстрелы, особенно гулкие здесь, в пустом коридоре. Я упал на каменный пол. Десятки пуль с визгом, жужжанием и свистом заметались по коридору, отпрыгивая и рикошетя от пола, потолка, стен. Потом снова наступила тишина, особенно глубокая и гулкая.
— Какой осел там палит по своим? — в бешенстве заорал я. — Протри свои дурацкие зенки, ублюдок!
— Кто это? — робко и удивленно спросил дрожащий голос.
— Я, командир-космонавт старшего класса До.
— Командир До?! — переспросил тот же голос. — Боже мой! Командир До!..
Где-то с грохотом захлопнулась дверь.
В коридоре появилась странная, качающаяся фигура, одетая в военную форму, с автоматом в руках. Человек шел неверными, робкими шагами, и автомат прыгал у него в руках.
— Боже мой! Командир До?! Где вы, командир До?
Человек был в десяти шагах от меня, но меня не видел. Его глаза заплыли белой слизью, руки и лицо выглядели пегими от синеватых кровоподтеков, седые взлохмаченные космы падали на лоб. Эта фигура, напоминающая привидение из плохого театра, всхлипывала и приговаривала:
— Командир До! Боже мой!
И вдруг в этой нелепой, уродливой и трагической фигуре я узнал щеголеватого старшего солдата, ведавшего приказами и распоряжениями по базе.
— Боже мой! Боже мой! — причитало привидение.
Я подошел к нему вплотную и ощутил тошноту от ужаса и брезгливости. Глаза солдата заплыли белесой гнойной пленкой. А может быть, под этой пленкой уже вообще не было глаз! Из носа и ушей тоже текли гнойные выделения.
«Смотри, любуйся! — напомнил мне ехидный внутренний голос. — Это все сделала с ним губительная радиация. Это — твое будущее, До!»
— Что у вас здесь произошло, черт вас подери! — нарочито грубым тоном спросил я, стараясь заглушить проклятый внутренний голос.
— Несчастье! О, какое несчастье, мой командир, — плачущим бабьим голосом заговорил солдат. — Через три часа после того, как я передал командиру Ло приказ о бомбежке этого городка синих с таким трудным названием…
— Ты передал Ло приказ о бомбежке?
— Ну конечно! Личный приказ командира базы офицера-космонавта высшего класса Со об атомной бомбежке этого самого богом проклятого городка, — продолжал докладывать этот полутруп.
«Летела птичка и снесла в полете яичко… А яичко-то не простое, а… атомное», — вспомнил я добродушный голос тестя.
Значит, это он! Значит, это по его приказу, глупому и эгоистичному, опустошается сейчас планета и гибнут люди! Меня жгла ненависть к этому человеку. Но я сдержал себя.
— Продолжайте! — сказал я раскачивающемуся передо мной жалкому и нелепому призраку с автоматом, стараясь не смотреть в его безглазое лицо. — Что случилось через три часа после того, как вы передали приказ командиру Ло?
— Через три часа на нашу базу обрушились три баллистических ракеты синих…
— С атомными боеголовками?
— Нет, мой командир. Две первых были с обычным взрывчатым веществом. Первая угодила в главный ангар, и все наши космолеты стали мусором. Вторая попала прямо в здание главного штаба. Я в это время дежурил здесь, в подземном командном пункте. Со мной здесь находился сам командир базы. Этот взрыв, клянусь небом, походил на землетрясение. Все наше подземелье заходило ходуном. А в оперативном каземате от взрыва провалился потолок. Рухнула огромная многотонная каменная плита.
— Ни черта не понимаю! — удивился я. — Так значит, у вас здесь не было термоядерного взрыва.
— Был, ой был, мой лейтенант! Как раз тогда, когда все бросились к нашему подземному убежищу, над нами взорвалась атомная боеголовка третьей ракеты. А еще несколько — уж не знаю, сколько ракет, — угодили в наше хранилище атомных и водородных бомб. И тогда наша Багана превратилась в настоящий ад. Все, кроме меня и командира базы, превратились в пар… Господу богу придется затратить немало сил, чтобы ко дню «страшного суда» разобраться в этих перепутавшихся человеческих атомах. Два дня, несмотря на холодный дождь, нельзя было и носа высунуть из этой мышеловки — кругом все было раскаленное, как доменная печь.