что. Сначала либертарианство заявляет, что не нужно никакого основания для веры в свободу, затем не может объяснить, какое содержание вкладывает в термин «свобода». Тогда каждый, от Карла Маркса до Ральфа Нэйдера, может сказать, что он целиком и полностью выступает за свободу, и нет объективных способов его оспорить. Тогда почему не следует рассматривать анархизм следствием подлинной свободы? Почему бы не считать клевету и подделку как действия, соответствующие индивидуальным правам? Почему нельзя предлагать Москве провести политику освобождения во всем мире? Почему бы не пригласить Тимоти Лири[168]выступить на собраниях либертарианцев? Или не назвать Иисуса Христа «либертарианским мистиком»[169]? Или не восславить Ясира Арафата как защитника «справедливости и прав собственности»[170]? Или не считать Бога «Совершенным Сторонником политики невмешательства»[171]? Если любая теория приемлема, то любая практика должна быть в равной степени допустима.
Таким образом, не только некоторые либертарианцы, но и само по себе либертарианство субъективно и потому разрушительно. Представьте группу врачей, создающих зонтичную организацию для укрепления здоровья в больном обществе. Но, не желая быть излишне ограничивающими, они отказываются устанавливать основные принципы. Они утверждают, что к здоровью ведет много путей и нет потребности в ответе на вопрос, почему здоровье человека – это важно или о предполагаемых медициной ценностях, ведь размышления, возникающие из ответов, могут породить ненужные «предубеждения» среди представителей разных воззрений. Врачи утверждают, что просто будут заботиться о здоровье и что их не интересует, почему люди к ним присоединяются. Далее представьте, что по мере их выступлений с лекциями о важности здоровья, их все больше будут сопровождать христианские богословы, шаманы и целители. Врачи говорят, что те тоже поддерживают ценность «исцеления» и не имеет значения, почему и как они это делают. В конце концов, это лишь вопрос «обоснования», а не доктрины здоровья как таковой. Так зачем же волноваться о том, обретено ли здоровье путем изгнания бесов из человеческого тела или благодаря объективным медицинским принципам? Это все «здоровье».
Либертарианцы, не согласные с предпосылками анархизма, нигилизма или субъективизма, просто отказываются видеть, что заложено в природе и основополагающей цели либертарианства. Тот, кто согласен с сущностью капитализма, то есть с принципом индивидуальных прав, и при этом одобряет акцизы или пособия по безработице, не понимает логических последствий капитализма. По той же причине, те, кто соглашается с сутью либертарианства, то есть «свободой» как безосновательным утверждением, и при этом противостоит одностороннему разоружению США или терроризму Организации освобождения Палестины, также противоречат основной предпосылке либертарианства.
Извращенный взгляд либертарианства на свободу объясняет и его отношение к объективизму.
Хотя объективизм, в отличие от остальных современных философских направлений, защищает laissez-faire-капитализм, именно к объективизму либертарианцы относятся враждебно, мирясь с другими течениями. Либертарианская политика беспорядочных интеллектуальных связей внезапно сменяется крайней привередливостью, когда речь заходит об объективизме.
Либертарианский писатель Питер Бреггин жалуется, что «книги и философия Айн Рэнд отбросили либертарианство назад в своем беззастенчивом нападении на все, что связано с гуманитаризмом и гуманизмом. Людей любят и ненавидят на основании их этической приверженности принципам объективизма и не придают им никакой ценности на основе их человеческой общности, их принадлежности к виду»[172]. «Наследие Айн Рэнд довольно трагично, – говорит другой либертарианский писатель, – подобно консервативному жернову на шее либертарианского движения. Вот почему пришло время отмежеваться от Айн Рэнд и всего, что она отстаивала»[173].
Итак, либертарианцы верят, что есть много способов обретения свободы, и проводят черту между собой и объективизмом, и здесь они правы. Объективизм несовместим с либертарианством по всем философским вопросам. Объективизм говорит: живите разумом, следуйте рациональной системе морали, преследуйте личный интерес как добродетель, устанавливайте принципы, ограничивающие власть государства, чтобы определить уместность применения ответного удара. Как следует из названия, философия Айн Рэнд защищает объективную реальность, объективное познание, объективные ценности и объективный закон.
Отношение либертарианства к объективизму не просто враждебное, но и паразитирующее. По иронии судьбы, без объективизма сегодня не было бы либертарианства. Именно объективизм дал моральную защиту свободе, которую украло и извратило либертарианство. Именно объективизм вдохновил многих молодых людей на глубокую приверженность капитализму, за которую ухватилось и очернило либертарианство.
Либертарианство стремится завладеть плодами объективизма, одновременно пытаясь уничтожить само дерево. Антиконцептуальный характер заставляет его желать результатов без причин, политики без этики, свободы без разума, социальных изменений без философии. Оно хочет использовать формулировку объективистского принципа «не инициировать насилия», но не идеи, придающей значение этому принципу. Оно хочет питаться побочными продуктами защиты капитализма объективизмом, отвергая природу и корни этой защиты.
Но закон причинности, как и любой метафизический факт, нельзя обойти. Попытка это сделать обернется извращением свободы, что и является сущностью либертарианства.
ЭпилогМои 30 лет с Айн Рэнд: интеллектуальные мемуарыЛеонард Пейкофф
Лекция прочитана на Форуме Форд-холла 12 апреля 1987 г. и опубликована в журнале The Objectivist Forum в июне того же года.
Айн Рэнд была уникальной личностью с уникальным умом. Мое самое заветное желание – встретить и поговорить с человеком, похожим на нее; к сожалению, этому желанию не суждено исполниться. Ее уникальность, к которой я имел счастье прикоснуться, восходит к природе ее мышления.
Цель моих интеллектуальных мемуаров – рассказать не о содержании идей, о которых я узнал от Айн Рэнд (кто понимает ее книги, их уже знает), а о ее методе мышления, каким я его видел, о ее подходе ко всей сфере идей и к жизни, о ее основном способе познания в любой ситуации. Метод фундаментален: он лежит в основе и формирует содержание и все человеческие достижения в каждой сфере. Метод мышления Айн Рэнд тому яркий пример: он корень ее гениальности, ее самобытного искусства и философии. Применяемые ею в повседневной жизни с юности мыслительные ходы были теми тропами, что шаг за шагом привели ее ко всем блестящим прозрениям и принципам объективизма.
Из-за важности следования методу в жизни я часто думал, что мой величайший долг перед человечеством – оставить миру записи и анализ способа размышлений Айн Рэнд. Сегодня я предлагаю вам хотя бы мельком увидеть то, что мне посчастливилось наблюдать. К концу своего выступления я расскажу менее эпистемологические эпизоды: об Айн Рэнд как о личности.
Когда я впервые встретил Айн Рэнд весной 1951 г., я был глупым, интеллигентным 17-летним юношей, восхищающимся романом «Источник», но ничего не знающим о философии и о том, как нужно мыслить. Айн Рэнд воспитала меня интеллектуально. Поэтому некоторые из воспоминаний поставят меня в позицию наивного зеркала, отражающего ее величие. Однако эта роль меня отнюдь не беспокоит, потому что вместе со своими заблуждениями и ошибками я могу открыто заявить: наконец я понял и начал применять на практике то, чему меня научила Айн Рэнд.
Тем судьбоносным для моей жизни вечером самое яркое впечатление на меня произвела ее страсть к идеям. Я никогда не видел ничего подобного. Я приехал в ее калифорнийский дом с вопросами, вызванными чтением «Источника». Один из них касался отношения между моральным и практическим, то есть качеств противоположных, как мне всегда говорили. Поэтому характер Говарда Рорка меня сильно озадачил, ведь он казался и тем и другим. Я спросил у Айн Рэнд, каким она хотела его представить. То был вопрос, имевший отношение к природе идеалов и их роли в жизни человека, о чем я не раз пытался безуспешно поговорить в кругу семьи или с учителями. Такие вопросы обычно игнорировались всеми, кого я знал, и мои так и несостоявшиеся собеседники лишь пожимали плечами и бросали реплики наподобие: «Кто знает и кого это волнует?» Айн Рэнд знала, и Айн Рэнд было не все равно.
С первых слов нашего разговора она была оживленной, предупредительной, энергичной. Она внимательно меня слушала, быстро улавливала смысл моих реплик и недопонимание и отвечала. Она говорила долго, сначала отвечая на сформулированный мной вопрос, а затем углубляясь в подразумеваемые им последствия. На каждом этапе она объясняла, какие факты подтверждают ее точку зрения, какие возражения у меня могут возникнуть позже, при более глубоком рассмотрении темы, и как на них нужно отвечать. Она никогда не предлагала мне принять на веру ее слова: она старательно работала над тем, чтобы я увидел истину сам. Результатом стала блестящая импровизация о потребности человека в морали и единства морального и практического (как в Рорке, так и в каждом рациональном человеке) наряду с яркой демонстрацией бедствий, вызванных общепринятой точкой зрения.
Меня поразила не только оригинальность ее идей, но и ее манера. Она говорила так, словно было чрезвычайно важно, чтобы я понял проблему и чтобы она предотвратила любое мое недопонимание. Она выжимала из себя все до последней капли. Я видел людей, читающих лекции в аудиториях, заполненных студентами выпускных курсов, и людей, баллотирующихся на высокие государственные должности, – все они имели дело с важнейшими вопросами, буквально вопросами жизни и смерти, – но я никогда не видел того, кто бы настолько стремился быть понятым. Она просто сидела в своей гостиной, отвечая на вопрос мальчика, с которым только что познакомилась. Хотя, конечно же, вдохновил ее не мальчик, а сам предмет разговора (хотя она не стала бы отвечать, если бы сомневалась в моей искренности).