Слова Айн Рэнд в тот вечер открыли для меня целый мир. Она впервые заставила меня задуматься над тем, насколько важно мышление. Я сказал себе тогда: «Теперь в моей жизни все будет иначе. Если эта женщина существует, то все возможно».
Все годы моего знакомства с Айн Рэнд ее страсть к идеям не угасала. Как правило, она писала у себя в кабинете ежедневно с полудня до половины седьмого вечера и часто выходила оттуда счастливой, хоть и совершенно уставшей. Однако если я или кто-то еще к ней заходил и делал интеллектуальное замечание или задавал вопрос, то она внезапно оживлялась и только глубоко за полночь осознавала, что не ужинала. День и даже час, потраченный на юридические договоры, деловые звонки, поход по магазинам или к парикмахеру, ее сильно выматывали. А вот философия, то есть идеи, всегда ее бодрила.
Она так сильно была увлечена идеями из-за своей уверенности в том, что идеи практичны и нет ничего более практичного на земле. Ее подход был полной противоположностью тому, что философы называют «рационализм». Согласно рационализму, идеи оторваны от реальности, не связаны с повседневными событиями и незначительны для жизни человека; что идеи лишь плавающие абстракции, оперируемые ради забавы интеллектуалами так, как другие управляются с фигурами на шахматной доске. Именно такая точка зрения доминирует среди мыслителей XX в. Когда я учился в колледже, то часто слышал о философских теориях, обсуждаемых профессорами как чисто академические вопросы. Один профессор был последователем Иммануила Канта, а другой – его оппонентом, но говорили они и действовали так, словно их разделяли только сухие, технические различия. После дебатов они шли рука об руку, как собратья по духу, которые только что закончили свое представление и теперь возвращаются в реальный мир. Здесь уместно вспомнить одного логического позитивиста, который после прочтения лекции о том, почему слово «Бог» бессмысленно, спросил о ближайшей синагоге, чтобы помолиться. И крайне удивился, что кого-то его вопрос шокировал. «Какое отношение философия имеет к жизни?» – возмущенно спросил он.
После нескольких недель занятий с такими профессорами я бежал к Айн Рэнд, доверху набитый софизмами и заблуждениями, и она, бывало, по 12, а иногда и 15 часов без перерыва старалась привести в порядок мою способность мыслить. Почему это было так важно для нее? Потому что ее собственный метод мышления был противоположен рационализму. Помнится, однажды я спросил, почему она так яростно опровергала теории Канта, особенно абстрактные идеи в основе его системы, такие как нереальность мира, познаваемого нашими чувствами и разумом, или субъективные формы человеческого сознания. Я знал, что Кант неправ, но в свои 20 лет не понимал, почему этот вопрос вызывал в ней столь сильное волнение.
Она ответила: «Когда кто-то говорит, что реальности не существует или что разум субъективен, он тем самым нападает на каждое убеждение и каждую ценность, которых я придерживаюсь. Все, что я в жизни люблю: моя работа, мой муж, моя музыка, моя свобода, созидательность человеческого разума – все это зиждется на моем восприятии реальности и все это становится иллюзией и теряет силу, если разум бессилен. Как только вы соглашаетесь с кантовским подходом, вы выпускаете на волю разрушителей человечества, то есть созданий, свободных от рациональности, которые начнут эксплуатировать производителей, заставят пожертвовать всеми ценностями и погрузят всех нас в фашистскую или коммунистическую диктатуру».
Если вы подходите к обычному человеку, перечисляете всех людей и все объекты, которые ему важны, а затем говорите «Я их все уничтожу, а тебя втопчу в грязь», то человек, конечно, придет в ярость. Айн Рэнд слышала подобное намерение всего в одной фразе «реальности не существует», и эта чуткость отличает ее от остального мира. Большинство людей в наш век прагматизма и скептицизма сбрасывают со счетов обобщения о реальности как пустую болтовню, то есть как плавающие абстракции, и реагируют лишь на относительно узкие высказывания. Айн Рэнд действовала наоборот. Она гораздо ярче реагировала на философские идеи, нежели на детали. Чем более абстрактна формулировка зла, тем большая территория им заражена и тем более разрушителен его потенциал.
Точно так же, если Айн Рэнд слышала фундаментальную идею, которую она считала истинной, например идею главенства разума и реальности, она отвечала глубоким уважением, восхищением и даже благодарностью. Идеи не были для нее игрой. Они были для нее формой схватывания мира человеком и неотъемлемой частью его действий и выживания. Таким образом, истинные идеи были бесценным активом, а ложные несли потенциальную угрозу.
Так же как Айн Рэнд не отделяла абстрактное от конкретного, она не позволяла конкретному оставаться отделенным от абстрактного. Она отвергала широко распространенную сегодня манеру смотреть на повседневные события в вакууме, а затем причитать, что жизнь сложна и запутанна. Действия человека, утверждала она, – это продукт его мыслей. Следовательно, чтобы быть понятыми, его действия необходимо рассматривать в тесной связи с его идеями. С чем бы она ни сталкивалась в своей жизни, будь то вдохновляющий роман Виктора Гюго или приводящее в ужас прогрессивное образование, запуск американской космической ракеты или последняя катастрофа в Вашингтоне, необъяснимое поведение друга или человека, которому она доверяла, – она все стремилась объяснить, указывая на лежащие в основе идеи. Поскольку в ее философии абстракции – это средство схватывания человеком конкретного и способ его взаимодействия с миром, она использовала их в этих целях. Она не довольствовалась ни плавающими теориями, ни тарабарскими новостными заголовками. Она всегда требовала единства: теории и реальности, идей и фактов, понятий и восприятия.
Думаю, теперь вы понимаете, как Айн Рэнд пришла к самому революционному элементу объективизма – своей теории понятий. Как-то я спросил ее о возникновении этой теории. Она сказала, что однажды разговаривала с одним последователем Фомы Аквинского и не согласилась с отстаиваемой им теорией понятий. «Ну, хорошо, откуда, как вы думаете, берутся понятия?» – спросили ее. «Позвольте мне минуту подумать и посмотреть, как мой разум формирует понятие, – ответила она, – поскольку я еще не размышляла над этим вопросом». Через несколько минут тишины она пришла к идее опускания контекста как сути абстракций. Меня всегда поражал этот подвиг философского творчества: казалось, она решила вековую проблему случайным взглядом внутрь себя. Думаю, теперь я понимаю этот механизм. Я вижу, что теория понятий Айн Рэнд была с юности вплетена в ее мысленный процесс: в признании того факта, что понятия не случайны или сверхъестественны, а выступают инструментами, позволяющими людям интегрировать данные восприятия. Остальная часть ее теории понятий была развернутой версией этой фундаментальной мысли, хотя, несомненно, потребовался гений, чтобы эту мысль развернуть.
Айн Рэнд считала идеи важными для жизни человека, поскольку они придают форму его характеру, его культуре, его истории, его будущему. Она знала, что идея – это не социальный ритуал, а способ познания.
Если идеи столь важны, то с ними нужно обращаться соответственно, что и приводит меня к центральной части сегодняшнего выступления: конкретным этапам интеллектуального метода Айн Рэнд. В своих размышлениях она всегда отделяла «что» от «как»: что она знала и откуда (каким способом) она это знала. Если вы не соглашались с ней относительно какого-то вывода, то недолго бы спорили о нем, так как обсуждение быстро перешло бы к методу. Для нее «как» был самым животрепещущим вопросом в жизни: из него рождалось «что». Итак, давайте взглянем на характерные этапы метода Айн Рэнд. Лучший способ быстро подступиться к этому вопросу – через проблему принципов.
Айн Рэнд мыслила принципами. В том смысле, который я имею в виду, это редкое явление. Лично я никогда не сталкивался с таким способом мышления и не представлял его до встречи с ней, а большинство людей вообще понятия не имеют, что это такое. Позвольте начать с примера: именно благодаря ему я впервые обнаружил проблему через год после знакомства с Айн Рэнд.
Я посещал курс этики в колледже и совершенно не понимал добродетели честности. Сам я не был лгуном, но не знал, как доказать, что ложь – это зло. (Я говорю о лжи как о способе получения какой-либо ценности от других в противовес лжи как защиты от преступников, которая совершенно моральна.) Я отрицал понимание честности двух доминирующих школ: религиозной, где ложь – это абсолютное зло, потому что Бог запрещает лгать, и утилитаристской, где нет абсолютов и каждый индивид должен судить «о собственных выгодах» как возможных последствиях от лжи в каждом отдельном случае. Я отвергал первую как мистическую, а вторую как грубо целесообразную. Каким же могло быть третье толкование? Я не знал и пошел к Айн Рэнд.
Свой ответ она начала с просьбы придумать самую правдоподобную ложь, какую только я могу. Не помню подробностей, но знаю, что начал создавать хорошую мошенническую схему для обмана инвесторов на крупную сумму. Айн Рэнд терпеливо, более получаса, анализировала мой пример и показывала, как одна ложь неизбежно ведет к другой, как я буду погружен в море противоречий, как постепенно окажусь в ловушке собственных, все нарастающих обманов и почему в конце концов моя мошенническая схема навредит непосредственно мне и повлечет за собой потерю всего, чего я стремился благодаря ей получить. Если вам интересен анализ этого примера, подробно я описал его в своей книге «Объективизм: Философия Айн Рэнд»[174].
Однако главное произошло дальше. Моей немедленной реакцией на ее анализ стала попытка исправить свою первоначальную схему, чтобы устранить выявленные слабости. Так я придумал вторую мошенническую схему, и снова Айн Рэнд показала неизбежность тех же разрушительных результатов, несмотря на изменение большинства деталей. Тогда со всей своей юношеской невинностью (мне было 18 лет) я начал придумывать третью схему. Но Айн Рэнд уже надоело. Она спросила: «Разве ты не можешь мыслить принципами?»